Читаем без скачивания Преобразователь - Ольга Голосова

Мне захотелось ее погладить, и я позвал ее. Она подбежала и, недоверчиво осматривая меня, снова принюхалась. Я повторил зов. Она взбежала мне на ногу, ее тельце было упругим и невесомым. Я наклонился к ней и, ощутив ее дыхание на своем лице, вдохнул сам.

В это время Эдик проснулся и заорал. Он заорал так, что крыса буквально слетела с меня и, шмякнувшись о землю, исчезла в темноте. Тут же поблизости завыла сигнализация.

– Заткнись, – прошипел я. – Чего ты орешь?

Эдик смотрел на меня, и в его взгляде я впервые в жизни увидел омерзение, смешанное со страхом.

Что ж. Я и сам теперь смотрю на себя так же.

– Чего уставился? – дружелюбно поинтересовался я. – Крыс не видел?

– Я никогда не видел тебя… таким.

– Каким?

– Счастливым животным.

Эдик был абсолютно трезв.

Я проигнорировал его реплику.

– Ты не закончил про завещание.

– Профессор отправил письмо твоей матери. Когда она была еще жива. Твой опекун перехватил его. Кроме всего прочего, в письме было сказано, что твой отец все завещает тебе, если ты есть. Он погиб ночью, пять дней назад. Он был убит выстрелом в голову, потом помещение взорвали. Нам туда не попасть: там власть Гильдии. Ты едешь в Бухару. Препарат или его следы нужно искать там.

– А как же тест?

– А ты сам не видишь? – Эдик усмехнулся с неожиданной горечью, и я осознал: нечто важное в его чувствах ко мне сейчас умерло навсегда.

– Эдик, кто я? Зачем я вам?

Эдик отвернулся, вытащил из-под лавки мятую пачку и, брезгливо отряхнув ее, вынул сигарету. Я поднял с земли зажигалку и дал ему прикурить.

Мы сидели молча, и где-то далеко над крышами появилась тонкая кайма светлеющего неба.

Эдик хоронил друга.

Я был занят тем же.

Наконец он повернул ко мне лицо, бледное в рассветных сумерках. Его полные боли глаза смотрели на меня с непонятной тоской.

– Ты можешь навсегда превратить крыс в людей, а можешь навсегда избавить мир от крыс. Ты – недостающее звено между двумя видами. Ты – их мошиах 9! – Эдик захлебнулся словами и уронил голову на руки.

Я смотрел на его плечи и ничем не мог ему помочь.

– Врачу, исцелися сам! – пробормотал я.

Эдик вздрогнул как от удара:

– Что ты сказал?

– А также «кровь его на нас и детях наших 10» – не так ли, Эдик?

Он медленно опустился передо мной на колени и, взяв мою руку, положил ее себе на голову.

– Знаешь, что я теперь делаю?

Я кивнул.

– Ты принимаешь мою клятву?

– Нет.

Я услышал свой голос со стороны, и мне стало жутко.

– Мой род служил твоему семьсот лет, и я буду служить тебе.

– Этого ли ты хочешь?

– Я всегда этого хотел.

– Лжешь.

Я обхватил его за шею и притянул к себе.

– Я никогда не сделаю того, чего вы хотите. Слышишь, безумец? Как можешь ты жертвовать своей свободой во имя твари, которой и названия-то в природе нет? Или ты хочешь стать ловцом человеков 11? Это не моя синекура, Эдик. Как выяснилось, я тварь в тысячу раз более ничтожная, чем самое последнее ничтожество из людей. У меня даже нет души!

Я расхохотался и вскочил со скамейки.

– Вы слышите? У меня даже нет души! Я крыса! Отвратительная тварь с голым хвостом и розовыми ушами. Или какие там у меня уши? А, Эдик? В своей лаборатории вы наверняка выяснили все виды ушей моих сородичей. О, мой Бог!

Встань с колен, слепец, встань и иди! Если благодаря шашням моей маменьки у меня и есть какая-то призрачная власть, то этой властью я отпускаю тебя! Твой род отныне свободен от клятвы! Будь человеком, Эдик, ты-то можешь им быть! Уходи!

Я оттолкнул его, и он едва не упал, облокотившись о землю рукой. В глазах его застыла тоска.

Я отвернулся и пошел прочь. И от него, и от всего того, что услышал.

– Чернов, остановись, – крикнул он. – Не сходи с ума!

Но коньяк делал свое черное дело, и я, нырнув в подворотню, устремился в неизвестность.

Слишком часто мы принимаем чужую слабость за свою силу.

Глава 7

Опять Маша

Если мужику некуда пойти, он идет к бабе. Все просто. Я отправился к Маше, на ходу пытаясь сообразить, как мне до нее проще добраться. Мне нужно было выспаться, прочесть эти чертовы «мифы древней Греции», и мне нужен был кто-то такой же, как я. С ним я не боюсь самого себя. С другим я боюсь его. И хотя переход девушки в крысу может доконать даже более крепкого парня, я готов был пережить и это. Итак, Маша. Но у меня не было ни копейки. И тут меня осенил гениальный, а главное, оригинальный план. Я сошел с тротуара и стал ловить машину.

Применив все похмельное обаяние, на которое я был способен, я объяснил парню-бомбиле суть проблемы: напился, посеял деньги, еду домой. Нужно подняться со мной, и жена отдаст деньги. Что будет, если Маши не дома, меня не волновало. Как-нибудь отмажусь. Не удавиться же теперь из-за пятисот рублей. Мы вошли в парадное, которое, к счастью, оказалось открытым: юркие выходцы из очередной солнечной республики мыли лестницу. Поднялись на шестой этаж. Я позвонил в дверь, и через несколько секунд она распахнулась. На пороге стояла зареванная Маша, облаченная в идиотскую девичью пижамку с котятами.

– Маш, отдай мужику деньги, а то я в долг ехал, – пробормотал я тоном мучимого похмельным раскаянием сожителя.

Маша всхлипнула и нырнула в прихожую. Покопавшись в сумочке, она вытащила кошелек.

– Сколько? – спросила она.

– Пятьсот, – ответил бомбила и ухмыльнулся: – Ну, удачи, шеф, – он еще раз хмыкнул и нахально обозрев просвечивающую сквозь рубашечку Машину грудь, отвернулся к лифту.

Я вдавился в дверь и захлопнул ее за собой. Маша стояла, опустив руки с зажатым в них кошельком, и смотрела на меня.

Я подошел к ней и взял ее за подбородок.

– Ты плакала?

Она попыталась вырваться, но я взял ее лицо в ладони.

– Я ждала тебя, я все время тебя ждала.

Она зажмурилась, переживая самое страшное и самое обыденное унижение женщины. Унижение от того, что ты вынуждена сначала сознаться в своем унижении, а потом простить его оскорбителю, потому что не простить не можешь.

Я поцеловал ее в губы. Мои руки беззастенчиво лапали ее не проснувшееся тело. Она пыталась отстраниться, но ее обида только возбуждала меня. Мои ласки становились все смелее, а она – податливее. И в тот момент, когда я ощутил наконец ее желание, она вдруг оттолкнула меня.

– Ты, наверное, хочешь есть и спать? – спросила она, отстраняясь и поворачиваясь ко мне спиной.

– Ты угадала.

– Тогда пойдем, я тебя покормлю. Она пошла на кухню, а я, сознавая, что при всем моем желании после такой ночи вряд ли буду на высоте, поплелся за ней.

Она достала из холодильника кусок вырезки и положила ее на сковородку. Движения ее были привычны и отработанны. Потом она порезала овощи и отжала апельсиновый сок. Все женщины мира одинаково кормят своих мужчин. Кормежка всегда столь физиологична, что, поддаваясь ей, я невольно захотел питаться воздухом, чтобы, в свою очередь, не быть униженным этой дрессурой. Пока я ел, она смотрела на меня, положив подбородок на руки. Потом она уложила меня и легла рядом.

– А чего? Крыса – это даже прикольно! – произнес я вслух и заснул.

Однажды Дон-Кихот на вопрос одной герцогини о его даме сердца Дульцинее Тобосской ответил так: «Существует ли она в действительности или только в воображении – это один из тех вопросов, до окончательного решения которых не следует доходить…»

Вот и я, жуя бутерброд за утренним кофе, при размышлениях о своих чувствах к Маше решил остановиться именно на этой точке зрения. Ведь любой анализ по своей сути губителен: он расчленяет и мертвит свой объект. Так что, как учил Монтень 12, будем наслаждаться тем, что имеем. Или это придумали еще до него?

Помимо чувствительной стороны дела меня осаждали стайки других проблем. Главная из них – а скоко мне жить-то осталось? Или, к примеру, с кем я, по какую сторону баррикад, так сказать? А вот еще про деньги – где их взять-то? Пойти и попросить?

К тому же что мне делать со своим сложным биологическим составом? И так далее, и тому подобное, и все в таком духе. И вообще, в окошке виднелось голубое небо, во дворе весело перекликались таджикские дворники и голуби гудели на карнизе, как орган в костеле.

Намазав ломоть багета маслом и еще немного поразмыслив, я решил направить свои стопы к Анне. В конце концов, если я столь «матери-истории ценен» 13, должен же я выслушать версию и от противной стороны. Судя по скупым обмолвкам Эдика, Анна и есть та противная сторона, которая не замедлила воспользоваться своим правом на меня. Уж не знаю, как там мои сородичи договаривались со своими антагонистами, но, видимо, ни тем ни другим не светит препаратик без вашего покорного слуги. Экий я Труффальдино из Бергамо 14 – слуга двух господ, да и только. Впрочем, претензии обеих сторон вполне справедливы. Папа и лаборатория – Гильдии, а мама и сын – крысиные. Что ж, Господь велел делиться.