Читаем без скачивания Властелин Севера - Бернард Корнуэлл

Церковь оказалась не очень-то роскошной. Она была большой, больше той, что Альфред возвел в Винтанкестере, но эту строили в спешке, складывая ее стены из необработанных бревен. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что крыша неровная, крытая грубой соломой.

Здесь собрались примерно пятьдесят или шестьдесят церковников и вдвое меньше танов… То были богатейшие люди округи, окруженные своими приближенными, и я с любопытством заметил, что одни из них носят на шее кресты, а другие — языческие молоты.

Хотя в церкви смешались датчане и саксы, но они не враждовали друг с другом. Они собрались вместе, чтобы поддержать Эадреда, который пообещал им дарованного богом короля.

И еще в церкви была Гизела.

Я почти сразу заметил ее, высокую темноволосую девушку с вытянутым и очень суровым лицом. На ней были серый плащ и длинная сорочка, поэтому сперва я принял ее за монахиню, но потом увидел серебряные браслеты и тяжелую брошь, скреплявшую плащ у шеи. Ее большие глаза сияли, но лишь потому, что девушка плакала.

То были слезы радости. Когда Гутред увидел сестру, то тут же подбежал к ней, и они обнялись. Он крепко сжал Гизелу, потом сделал шаг назад, держа ее за руки, и я увидел, что девушка плачет и смеется одновременно. Гутред порывисто подвел ее ко мне.

— Моя сестра, — представил он ее. — Гизела.

Они все еще держались за руки.

— Я свободен благодаря господину Утреду, — сказал король Гизеле.

— Спасибо тебе, — обратилась девушка ко мне, и я ничего не ответил.

Я прекрасно сознавал, что рядом со мной стоит Хильда, но просто не мог оторвать глаз от Гизелы. Сколько ей тогда было — пятнадцать? Шестнадцать? Но она точно была не замужем, потому что ее черные волосы все еще были распущены.

Что там рассказывал мне ее брат? Якобы у Гизелы кобылья морда? Вот ерунда! Я подумал, что у нее лицо из снов, лицо, способное воспламенить само небо, лицо, которое лишает покоя мужчин. Прошло столько лет, а я все еще мысленно вижу его. Вытянутое, с удлиненным носом и темными глазами, которые иногда принимали отсутствующий вид, а порой сверкали озорством. В тот самый момент, когда Гизела впервые взглянула на меня, я пропал. Три пряхи, что плетут нити нашей судьбы, послали ее мне, и я знал, что теперь моя жизнь переменится.

— Надеюсь, ты еще не вышла замуж? — тревожно спросил сестру Гутред.

Она прикоснулась к своим волосам, все еще распущенным: будь Гизела замужем, они были бы заплетены в косы.

— Конечно нет, — ответила она, по-прежнему глядя на меня. Потом повернулась к брату: — А ты женился?

— Нет, — сказал он.

Девушка посмотрела на Хильду, снова на меня, и тут аббат Эадред подошел, чтобы торопливо отвести Гутреда в сторону, а Гизела вернулась к женщине, которая за ней присматривала. Напоследок она бросила на меня взгляд через плечо… Я все еще вижу эту сцену, эти опущенные веки. Гизела слегка споткнулась, когда обернулась, чтобы напоследок улыбнуться мне.

— Хорошенькая девушка, — проговорила Хильда.

— Лично я предпочитаю хорошеньких женщин, — ответил я.

— Тебе нужно жениться, — заметила она.

— Вообще-то я уже женат, — напомнил я, и это была правда.

У меня и впрямь была жена в Уэссексе, жена, которая меня ненавидела. Но Милдрит стала монахиней, поэтому я не знал, считает ли она своим мужем меня или Христа — да это меня и не заботило.

— Тебе понравилась эта девушка, — сказала Хильда.

— Мне нравятся все девушки, — уклончиво отозвался я.

Я потерял Гизелу из виду, когда толпа подалась вперед, чтобы наблюдать за церемонией.

Аббат Эадред снял со своего пояса меч и подвесил его к оборванному одеянию Гутреда. Потом он набросил на плечи юноше новый прекрасный королевский плащ зеленого цвета, подбитый мехом, и возложил на светлые волосы бронзовый обруч. Все это время монахи пели; они продолжали распевать и тогда, когда Эадред повел Гутреда вокруг церкви, чтобы короля могли увидеть все.

Аббат держал короля за правую руку, высоко ее подняв, и, без сомнения, многие недоумевали, почему это у нового правителя с запястий свисают рабские цепи.

Люди опускались перед королем на колени. Гутред знал многих датчан, которые были приверженцами его отца, и со счастливым видом приветствовал их. Он хорошо играл роль короля, потому что был умным и добродушным, но я видел на его лице удивление. Интересно, верил ли он сам в то, что он и вправду король? Думаю, Гутред смотрел на все это, как на очередное приключение, да и наверняка это было лучше, чем чистить нужники у Эохайда.

Затем Эадред провел службу, которая оказалась благословенно короткой, несмотря на то что он говорил и на английском, и на датском. Его датский был плох, но его хватило, чтобы сообщить подданным Гутреда, что Бог и святой Кутберт выбрали нового короля, и вот он здесь, а за ним неизбежно должна воссиять слава. Потом аббат повел Гутреда к свечам, горевшим в центре церкви, и монахи, собравшиеся вокруг этих дымящихся огоньков, торопливо расступались, давая дорогу новому правителю. Я увидел, что они собрались вокруг трех сундуков, которые, в свою очередь, были окружены маленькими огоньками.

— А теперь новый король принесет клятву! — объявил Эадред собравшимся в церкви.

Христиане снова опустились на колени, и некоторые из язычников-датчан неуклюже последовали их примеру.

Однако Гутред ухитрился испортить торжественный момент. Он обернулся и поискал меня глазами.

— Утред! — позвал он. — Ты тоже должен быть здесь! Иди!

Эадред с трудом сдержался. Оказывается, Гутред захотел, чтобы я был рядом, потому что его беспокоили три сундука. Позолоченные, с крышками, которые закрывались на большие металлические застежки, они были окружены мерцающим светом свечей. Гутреду казалось, что тут затевается какое-то христианское колдовство, и он хотел, чтобы я в случае чего защитил его.

Аббат Эадред сердито посмотрел на меня.

— Король назвал тебя Утредом? — подозрительно спросил он.

— Господин Утред командует моей личной стражей, — царственно проговорил Гутред.

Это делало меня командиром несуществующих сил, но я и глазом не моргнул.

— И если мне следует принести клятву, — продолжал Гутред, — тогда этот человек должен принести ее вместе со мной.

— Значит, Утред, — ровным голосом произнес аббат Эадред.

Ему было знакомо это имя, конечно же, знакомо. Он явился из Линдисфарены, где правила моя семья, поэтому произнес мое имя довольно кислым тоном.

— Я Утред Беббанбургский! — заявил я достаточно громко, чтобы услышали все в церкви, и монахи зашипели в ответ на эти мои слова.