Читаем без скачивания Том 10. Мертвое озеро - Николай Некрасов

В первой рецензии Ап. Григорьев предсказывает, что роман «протянется на целый год». К таким романам Ап. Григорьев относится настороженно — как к произведениям по большей части ремесленным, — по «из уважения к дарованию одного из соавторов» — Н. Станицкого — выражает готовность «преимущественно обращать внимание на хорошие его <«Мертвого озера»> стороны, если таковые будут» (М, 1851, № 5, с. 78, 79) [64].

В «живом» характере Ани, каким он предстает в первой и второй частях романа, Ап. Григорьев находит сходство с героиней романа Панаевой «Пасека». Отмечая в романе «и ум, и наблюдательность, и даже талант», он относит эти качества, по-видимому, лишь к Панаевой. Но все это, по мнению Ап. Григорьева, «потрачено задаром», ибо на первый план выступают «лица с ярлыками на лбу» — «два молодых, разумеется, невинных существа» (Аня и Петруша), «старик, разумеется, с сумрачным видом, с неистовыми страстями» (Федор Андреич), «идеальное лицо немца» (учитель музыки) (там же, с. 80, 77–78).

Ту же «смену самых обыденных пошлостей или приторного идеализма с очерками смелыми, живыми, новыми, с частностями, из которых многие, в полном смысле, прекрасны», Ап. Григорьев констатирует и в следующих частях. Так, отношения между прачкой и ее мужем «очерчены прекрасно»; «все сцены закулисного быта отличаются необыкновенною правдою»; Орлеанская «в особенности обрисована удачно»; рассказ Остроухова о том, как он сделался актером, «превосходен»; «Любская точно так же хорошо очерчена в романе»; картина провинциальной театральной жизни — несмотря на некоторые переклички с водевилем «Лев Гурыч Синичкин» (Ноготкова — Сурмилова, Калинский — граф, покровительствующий искусствам) (М, 1851, № 6, с. 284–288) — «яркое и нисколько не карикатурное изображение» (М, 1851, № 8, с. 414). Но все это сочетается с «ходульностью в характеристике Мечиславского», а смерть Мечиславского — «мелодрама и самая плохая, самая дикая <…> все становятся на ходули» (М, 1851, № 6, с. 288; № 7, с. 418).

Ко времени появления части шестой Ап. Григорьев приходит к выводу: «роман <…> пишется приемами», от книжки к книжке, и именно поэтому в нем нет «внутренней связи» и единой «психологической задачи»; «запас наблюдений авторов уже истощился <…> начинается уже рутинерский труд…». В подтверждение этой мысли указывается на заимствование из французской литературы: Алексей Алексеич и Иван Софроныч созданы по образу и подобию Дагобера, героя романа Э. Сю «Вечный жид», — та же «моральная основа характера», тот же «пошлый комизм, основанный на одних только ни из чего не выведенных странностях» (М, 1851, № 9, с. 194–195) (в одной из предыдущих рецензий Ап. Григорьев отметил еще одну заимствованную деталь — неистовая любовь Федора Андреича к Ане напоминает страстное влечение Полидори к Сесили в романе Сю «Парижские тайны» — М, 1851, № 5, с. 79).

Последние части романа еще более убеждают Ап. Григорьева в том, что «все приходящее случайно в голову авторам переходит тотчас же и в роман»; вводя «беспрестанно все новых лиц», авторы, замечает Ап. Григорьев, «забывают совершенно о главных героях романа». В то же время из новых героев некоторые — в первую очередь Зина и приживалки — «представлены превосходно» (М, 1851, № 13, с. 61–63). Умело обрисован Тавровский: «Нельзя не отдать справедливости искусству, хотя и чисто внешнему, с которым авторы романа совокупляют в избранном ими герое несколько анекдотических, известных всем черт» (М, 1851, № 15, с. 346–347). «Мастерски» выполнен очерк «деятельности» Винтушевича (М, 1851, № 17, с. 171). Марк Семеныч, «хотя и не совсем удался авторам, но задуман ими довольно хорошо»; что же касается жены Марка Семеныча, то «все внешние стороны ее характера удались им очень хорошо». В этих частях романа, как и в некоторых иных, «есть черты, подмеченные с чрезвычайною наблюдательностью, есть намеки на возможность драматизма в тронутых отношениях» (М, 1851, № 22, с. 360–363). А наряду с этим — «мелодраматическое чучело, в особе цыгана» (М, 1851, № 15, с. 348) и «умилительное» описание фабрики Штукенберга, «по тону своему и колориту» не отличающееся от описания хозяйства помещика Руссова в одном из старинных романов (М, 1851, № 17, с. 168).

Резкое осуждение вызывают у Ап. Григорьева главы эпилога, изображающие перерождение Любской, счастливую семейную жизнь Гриши и Насти, спокойную старость Ивана Софроныча, окончательное нравственное падение Тавровского. «Бессмыслен подобный конец, — пишет Ап. Григорьев о Любской, — а не безотраден, каким, может быть, представляли его себе авторы романа, и не горькая трагическая ирония слышна в последних заключительных строках <…> а пошлая издевка над своим собственным трудом, над недодуманными и недосозданными ими лицами <…> Торжество же добродетели Ивана Софроныча с дочерью и зятем и юного немца с его предметом столько же пошло, если еще не более <…> Конец же Тавровского так отвратителен, что предполагает участие морального цинизма в его изобретении» (там же, с. 367).

К рецензиям Ап. Григорьева непосредственно примыкает реплика Эраста Благонравова (псевдоним Б. Н. Алмазова), помещенная в том же журнале. Алмазов замечает, что еще недавно «два наших самых лучших, самых петербургских журнала» — «Современник» и «Отечественные записки» — не только не помещали романов, подобных «Мертвому озеру» и «Старому дому», но и «очень невыгодно отзывались о такого рода произведениях». Теперь же «помянутые журналы смекнули, что писать только для избранной публики невыгодно, что если они будут писать только для нее, то у них будет мало подписчиков. И вот они принялись за создание разных романов на манер Дюма. Да ведь оно и легче, и дешевле: такого роду произведения может делать, в свободное время, сама редакция» (М, 1851, № 19 и 20, с. 267).

«Отечественные записки», оказавшиеся в той же ситуации, что и «Современник», воздержались от жестких оценок, подобных той, какую они дали в свое время «Трем странам света» (см.: ОЗ, 1850, № 1, с. 20–22; подробнее см.: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 338–339). Несколько строк, посвященных «Мертвому озеру», оправдывали появление романа литературным безвременьем и отмечали, в общей форме, «хорошие частности и некоторые хорошие свойства выражения» (ОЗ, 1852, № 1, с. 14).

Отдельное издание романа, появившееся в начале года, вызвало лишь один отклик — статью в «Библиотеке для чтения», подписанную криптонимом «И. П.». В отличие от других отрицательных отзывов, проникнутых тревогой за судьбы литературы, статья И. П. написана в издевательском тоне и направлена не столько против «Мертвого озера», сколько против «натуральной школы» в целом. Из всего романа И. П. выделяет лишь несколько глав, заслуживающих внимания: «…разрежьте, пожалуй, и прочтите тридцать четвертую главу и начало тридцать пятой <…> потом тридцать девятую и сороковую, в которой Тавровский встречается с Любой на берегу озера; прочтите еще заглавие — единственную остроту в этом романе, и довольно — остальные шестьдесят шесть глав с эпилогом не употребляйте на чтение: все они сплошь покрыты натуральной плесенью» (БдЧ, 1852, № 4, с. 45).

Незначительность содержания, длинноты, пропуски, карикатурные образы, отсутствие слога и неряшливость языка — все это И. П. относит на счет обоих авторов — «равномощных поэтов», но «один из сочинителей», по мнению И. П., «в особенном разладе со вкусом и русским языком» (там же, с. 44). Речь идет, по-видимому, о Некрасове как о более известном (по сравнению со Станицким) представителе «натуральной школы».

Статья И. П. возмутила даже тех, кто неодобрительно отзывался о «Трех странах света» и «Мертвом озере». «Кто у вас разбирает «Мертвое озеро»? — писал А. В. Дружинин редактору журнала А. В. Старчевскому. — Этот господин пишет легко, но я с горестью увидел в нем булгаринские замашки. Что за выражения и зачем нападать на «натуральную школу»! Это уже старо» [65].

В том же духе выдержана и анонимная заметка в «Москвитянине»: «…странно, что г. И. П. взялся преследовать в «Мертвом озере» натуральность, странно, что ему не нравятся в нем именно те самые немногие оазисы, где авторы сколько-нибудь верно изображают действительность <…> Кроме подобной странности приема, ничем для нас не объяснимой, статья г. И. П. отличается удивительной оригинальностью тона…» (М, 1852, № 9, с. 38–39).

В углу против окон — массивный флигель… — Флигель — прямострунный рояль с крыловидной формой корпуса.

…из темного ситцевого капота… — Капот — верхнее женское платье широкого покроя, вроде халата.

У окна, затянутого серпянкой… — Серпянка — род грубой марли.

Коса ее, очень густая, низко спускалась на затылок… — Слово «коса», помимо своего основного значения, сохранившегося в наши дни, означало и пряди незаплетенных волос (см.: Даль, т. II, с. 172).

…вились от природы маленькие пукли. — Пукля (букля) — локон.