Читаем без скачивания Сорок пять - Александр Дюма

При появлении графа спящие проснулись, а те, кто бодрствовал, вскочили на ноги. Анри обвел взглядом просторную комнату.

Медные лампы, подвешенные к потолку, отбрасывали тусклый дымный свет.

Вид стола, уставленного пшеничными хлебами, окороком жареной свинины и кружками пенящегося пива раздразнил бы аппетит не только у людей, не евших и не пивших целые сутки.

Анри указали на оставленное для него почетное место. Он уселся и сказал:

– Кушайте, господа.

По тому, как бойко ножи и вилки застучали по фаянсовым тарелкам после того, как были произнесены эти слова, Анри мог заключить, что их ждали с некоторым нетерпением и приняли с величайшей радостью.

– Кстати, – спросил он онисского офицера, – нашлись наши моряки?

– Да, сударь.

– Где же они?

– Вон там, в самом краю стола.

Действительно, офицеры сидели не только в дальнем конце стола, но и выбрали самое темное место во всей комнате.

– Господа, – сказал им Анри, – вам там неудобно сидеть, и вы, сдается мне, ничего не едите.

– Благодарствуйте, граф, – ответил один из них, – мы очень устали и гораздо больше нуждаемся в отдыхе, чем в пище. Мы уже говорили это господам кавалеристам, но они настояли на том, чтобы мы сели ужинать, утверждая, что таков ваш приказ. Для нас это большая честь, и мы вам очень благодарны. Но все же если бы, не задерживая нас дольше, вы были бы так добры, что велели бы предоставить нам комнату…

Анри слушал с величайшим вниманием, но было ясно, что голос собеседника интересует его больше, чем сам ответ.

– Ваш товарищ такого же мнения? – спросил он, когда морской офицер замолчал.

При этих словах дю Бушаж так испытующе смотрел на второго офицера, низко нахлобучившего шляпу и упорно молчавшего, что все сидевшие за столом тоже стали к нему приглядываться.

Вынужденный хоть что-нибудь ответить, офицер еле внятно пробормотал:

– Да, граф.

Услышав этот голос, Анри вздрогнул. Затем он встал и решительно направился туда, где сидели оба офицера. Все присутствующие с напряженным вниманием следили за действиями Анри, явно свидетельствовавшими о его крайнем удивлении.

Анри остановился подле обоих офицеров.

– Сударь, – обратился он к тому, кто говорил первым, – окажите мне одну милость.

– Какую же, граф?

– Убедите меня в том, что вы не родной брат господина д'Орильи или не сам господин Орильи.

– Орильи?! – вскричали все присутствующие.

– А вашего спутника, – продолжал Анри, – я покорнейше прошу слегка приподнять шляпу, закрывающую его лицо, иначе мне придется назвать его монсеньером и низко склониться перед ним.

И, говоря это, Анри снял шляпу и отвесил неизвестному почтительный поклон.

Тот поднял голову.

– Его высочество герцог Анжуйский! – в один голос закричали кавалеристы.

– Герцог жив!

– Ну что ж, господа, – сказал морской офицер, – раз вы готовы признать вашего побежденного, скитающегося принца, я не стану больше препятствовать изъявлению чувств, которые меня глубоко трогают. Вы не ошиблись, господа, перед вами герцог Анжуйский.

– Да здравствует монсеньер! – дружно закричали кавалеристы.

Глава 10.

ПАВЕЛ ЭМИЛИЙ

Как ни искренни были эти приветствия, герцога они смутили.

– Потише, господа, потише, – сказал он, – прошу вас, не радуйтесь больше меня удаче, выпавшей на мою долю. Я счастлив, что не погиб, но поверьте, не узнай вы меня, я бы не стал первым хвалиться тем, что сохранил жизнь.

– Как, монсеньер! – воскликнул Анри, – вы меня узнали, вы оказались среди французов, вы видели, как мы сокрушались о вашей гибели, и вы не открыли нам, что мы печалимся понапрасну?

– Господа, – ответил герцог, – помимо множества причин, в силу которых я предпочитал остаться неузнанным, признаюсь вам, что, раз уж меня считали погибшим, я не прочь был воспользоваться случаем, который мне вряд ли еще представится при жизни, и узнать, какое надо мной будет произнесено надгробное слово.

– Монсеньер! Монсеньер, что вы!

– Нет, в самом деле, – произнес герцог, – я похож на Александра Македонского; смотрю на военное дело как на искусство и, подобно всем людям искусства, весьма самолюбив. Так вот положа руку на сердце должен признать, что, по-видимому, совершил ошибку.

– Монсеньер, – сказал Анри, опустив глаза, – прошу вас, не говорите таких вещей.

– Почему нет? Непогрешим ведь только один лишь папа, да и то со времен Бонифация Восьмого непогрешимость эта весьма оспаривается.

– Подумайте, монсеньер, чему вы подвергали нас, если бы вдруг кто-нибудь из присутствующих позволил себе высказать свое мнение об этом деле и мнение это оказалось отрицательным?

– Ну и что же! Неужели вы думаете, что я сам не осуждаю себя, и весьма строго, не за то, что начал сражение, а за то, что проиграл его?

– Монсеньер, ваша доброта пугает нас, и да разрешит мне ваше высочество заметить, что и веселость ваша неестественна. Да соблаговолит ваше высочество успокоить нас, сказав нам, что вы не страдаете.

Грозная тень легла на чело принца и словно покрыла его, уже отмеченное роком, зловещим траурным крепом.

– Нет, нет, – сказал он. – Я, благодарение богу, здоровее, чем когда-либо, и отлично чувствую себя среди вас.

Присутствующие поклонились.

– Сколько человек под вашим началом, дю Бушаж? – спросил герцог.

– Сто пятьдесят, монсеньер.

– Так, так, сто пятьдесят из двенадцати тысяч, то же соотношение, что и после битвы при Каннах. Господа, в Антверпен отошлют целое буасо принадлежавших вам колец, но сомневаюсь, чтобы они пригодились фламандским красоткам, разве что мужья обточат им пальцы своими ножами. Они славно резали, эти ножи!

– Монсеньер, – продолжал Анри, – если наша битва – это Канны, то мы счастливее римлян, ибо сохранили своего Павла Эмилия.

– Клянусь душой, господа, – сказал герцог, – Павел Эмилий Антверпена – это Жуаез, и, по всей вероятности, для полноты сходства твой брат погиб, не правда ли, дю Бушаж?

При этом хладнокровно заданном вопросе у Анри болезненно сжалось сердце.

– Нет, монсеньер, – ответил он, – брат жив.

– А, тем лучше! – с ледяной улыбкой воскликнул герцог. – Славный наш Жуаез уцелел! Где же он? Я хочу его обнять!

– Он не здесь, монсеньер.

– Что же, он ранен?

– Нет, монсеньер, цел и невредим.

– Но, подобно мне, он беглец, скиталец, голоден, опозорен, жалок! Увы! Поговорка права: для славы – меч, после меча – кровь, после крови – слезы.