Читаем без скачивания Пушкин. Кюхля - Юрий Тынянов

– Да-да, жарко, – протянул Вильгельм рассеянно и сказал, обращаясь не то к Фоме, не то к Ивану: – Как бы мне матушку повидать? (Он думал о Дуне.)

Фома сказал уверенно:

– Обладим. Они в рощу поедут покататься, и вы поедете. Там и встретитесь. Поезжайте хоть с Иваном. Только вот что, барин, свою одежу скидай, надевай крестьянскую.

Он крикнул в избу старуху и строго приказал:

– Собери барину одежу, какая есть: подавай тулуп, лапти, рубаху, порты. Поворачивайся, – сказал он, глядя на недоумевающее старухино лицо.

Вильгельм переоделся.

Через пять минут они с Иваном ехали в рощу по глухой боковой дороге.

– Милый, – говорил Иван, – этой дороги не то что люди, волки не знают. Будь покоен. Цел останешься. Мы кульеру во какой нос натянем. (Фома ему проболтался.)

В роще уже дожидались Дуня и Устинька. Мать решили не тревожить и оставили дома. Дуня просто, не скрываясь, обняла Вильгельма и прикоснулась холодными с мороза губами к его губам.

Устинька, ломая руки, смотрела на брата. Потом она зашептала тревожно:

– Паспорт есть ли у тебя?

Вильгельм очнулся.

– Паспорт? – переспросил он. – Паспорта никакого нет.

– Семен с тобой? – спросила Устинька.

– Со мной, не хотел одного отпускать.

– Молодец, – быстро сказала Устинька, и слеза побежала у нее по щеке. Она этого не заметила. Потом поправила шаль на голове и сказала торопливо: – Вы здесь подождите с Дуней. Я тебе паспорт привезу. И на дорогу соберу кой-чего. Не можешь ведь ты так налегке ехать.

– Ничего не собирай, ради Бога, – сказал быстро Вильгельм, – куда мне? – Он улыбнулся сестре.

Устинька уехала. Они остались с Дуней вдвоем.

Через полчаса Устинька вернулась с паспортом для Вильгельма и с отпускной для Семена.

– Ты в Варшаву иди, – шепнула она, – оттуда до границы близко. И запомни, Вильгельм, имя: барон Моренгейм. Это маменькин кузен. Он живет в Варшаве. Он человек влиятельный и тебя не оставит. Запомнил?

– Барон Моренгейм, – покорно повторил Вильгельм.

Дуня, улыбаясь, смотрела на него, но слезы текли у нее по щекам.

Такой он запомнил ее навсегда, румяной от мороза, с холодными губами, смеющейся и плачущей.

– Барин, а барин, – сказал Иван, когда они возвращались, – ты послушай, что тебе скажу: твой Семен штучка городская. Он здешних дорог нипочем не знает. Я извозчик знаменитый. От Смоленска до Варшавы, почитай, двадцать годов ездил. Ты меня возьми с собой.

– Нет уж, Иван, – сказал Вильгельм и улыбнулся устало, – где тебе на старости лет в такой извоз ходить.

VIII

Белая дорога с верстовыми столбами однообразна.

Вильгельм спал, забившись в угол лубяной повозки, вытянув длинные ноги. Семен подолгу смотрел на снежные поля, клевал носом, время от времени оборачивался с облучка и заглядывал под навес возка: там моталось неподвижное лицо Вильгельма. Семен покачивал головой, напевал тихо себе под нос и похлестывал лошадей. Лошадей Устинья Карловна дала хороших. Чалка, с лысиной на лбу, была смирная и крепкая, вторая, серая, поленивей. Семен нахлестывал серую. Утром

6 января, одуревшие от дороги, они добрались до городского шлагбаума, за которым начинались уже окрестности Минска.

Вильгельм, съежившись, вошел в сторожевой домик и тотчас сбросил с себя шубу. Сторожевой солдат с трудом читал за столом затрепанные бумаги, водя пальцем. Рядом сидел еще один человек, невысокого роста, в форменной шинели, с маленьким сухим ртом и желчными глазами, не то жандармский унтер-офицер, не то городской пристав. Вильгельм бросил на стол свой паспорт и отпускную Семена и сел на лавку. Он вытянул ноги и стал ждать. Во всем теле была усталость, плечи ныли. Хотелось спать, и было почти безразлично, что вот сейчас солдат будет читать паспорт, спрашивать его и придется опять что-то говорить несуразное, называть какое-то чужое имя. «Семен все с лошадью возится, – подумал он, – наверное, голоден».

Он внезапно открыл глаза и увидел, что невысокий военный стоит за плечами сторожевого солдата и внимательно, с усилием вглядываясь, читает паспорт, шевеля губами. Солдат записывал в книгу для проезжающих Вильгельмов паспорт и бормотал под нос каждое слово.

– Служивший в Кексгольмском мушкатерском полку рядовым… Матвей Прокофьев сын Закревский… Белорусской губернии… из дворян, – бормотал солдат.

– Закревский, – прошептал, шевеля губами, военный и быстро оглядел Вильгельма. Вильгельм почувствовал, что он так глядел на него не в первый раз. Сердце вдруг заколотилось у него так, что он испугался, как бы этот стук не выдал его. Он опустил веки в ту самую минуту, когда военный должен был встретиться с его глазами, и сразу же убедился: все мелочи его лица и одежды ощупаны, проверены, учтены.

– Сколько лет? – тихо спросил военный у солдата.

Солдат начал перелистывать паспорт.

– «Пашпорт сей дан в Санкт-Петербурге ноября 4-го дня 1812 года… от роду ему 26 лет».

– Двадцать шесть лет, – пробормотал военный, – в тысяча восемьсот двенадцатом году. – Он подумал немного. – Тридцать девять лет, – сказал он и взглянул искоса на Вильгельма. Вильгельм закрыл глаза и притворился, что дремлет. За годы он не беспокоился, в двадцать восемь лет его голова седела.

Солдат записал наконец имя и звание бывшего рядового Кексгольмского мушкатерского полка, который в походах, отпусках и штрафах не бывал, и сказал Вильгельму:

– Готово.

Вильгельм сунул паспорт за пазуху и встал. Маленький военный писал что-то у стола, заглядывая время от времени в окно, где Семен возился, подправляя чеку в возке. Вильгельм вышел и, согнувшись, все еще чувствуя на себе шарящие глаза, влез в повозку. Сторожевой солдат поднял шлагбаум.

– Гони, – сказал тихо Вильгельм Семену.

Сторожевой солдат посмотрел им вслед и пошел к дому.

На пороге ждал его маленький военный.

– Подавай лошадь! – закричал он и бешено взмахнул маленькой желтой рукой. – Подавай сейчас же! – крикнул он, полез в боковой карман и пробежал глазами исписанную со всех сторон бумагу.

Через пять минут военный гнал к городу. Он вез бумагу, в которой были записаны приметы проезжающего.

IX

В тот же день к вечеру Вильгельма, дремавшего тяжелой дремотой в возке, разбудил Семен громким шепотом:

– Вильгельм Карлович, проснитесь, дело неладно, верховые за нами.

Вильгельм не сразу проснулся. Ему снились какие-то обрывки, несвязные движения, лица, маленький черный человек с хищным носом, ротмистр Раутенфельд или Розенберг, говорил о чем-то человеку с белым плюмажем. Вильгельм понял, что это они о нем говорят.

– Верховые, – говорил ротмистр, – проснитесь!

Повозка подпрыгнула на ухабе, Вильгельм привскочил и проснулся.

– Где? – спросил он, все еще не сознавая хорошенько, в чем дело.

Семен указал кнутом назад влево. Вильгельм высунул голову из возка и очнулся окончательно. На повороте, вдали летели по дороге трое каких-то всадников. Они были еще далеко, лица и одежда их были не видны.

– Гони, – сказал Вильгельм тихо, – вовсю.

Семен закричал, загикал, хлестнул по лошадям, и повозка, подпрыгивая на ухабах, понеслась. Мелькнула опушка леса, какая-то придорожная изба. Лошади мчались.

Осенью 1825 года начали чинить Минский тракт, старая дорога от Минска к Вильно давно уже не годилась: грунт был подмыт и по самой середине дороги образовалось болото. Дорогу временно отвели сажен на сто в сторону. Но тут подошла зима, работы были брошены. В этом месте Минский тракт раздваивался, дорога шла в двух направлениях. Одна дорога была непроезжая – вела в болото.

Вильгельм высунулся из возка:

– Что же ты стал, гони, Семен!

– Куда гнать-то, – сказал Семен, не оборачиваясь, – налево или направо?

Вильгельм оглянулся: верховых не было видно, они исчезли за поворотом дороги. «Налево? Направо? Как тут узнать, куда свернет погоня?»

– Налево! – прокричал он.

Повозка покатилась налево. Впереди было болото.

Не прошло и десяти минут, как трое верховых добрались до того места, где Минский тракт расходился в разные стороны.

– Куда же теперь ехать? – спросил один, плотный, в полицейской форме, неловко державшийся в седле. – Да, впрочем, не может быть того, чтобы они на старую дорогу поехали.

– Как знать, – сухо отвечал маленький военный с тонким ртом и желчными глазами. Он подумал немного. – Зыкин! – закричал он, придерживая горячившуюся лошадь. Молодой солдат вытянулся перед ним на лошади. – Зыкин, поезжай налево, оружие есть?

– Слушаю, ваше благородие, – весело ответил солдат и повернул лошадь.

X

Дорога кончилась. Впереди было непроезжее, покрытое тонким льдом болото. Лошади, загнанные, тяжело храпели, шли шагом и только вздрагивали от кнута.

– Хоть бы за деревья загнать, – сказал Семен сурово.

– Какие деревья? – спросил Вильгельм, повернул голову и увидел: в стороне, по правую руку от пути, которым ехала повозка, стояли двумя шпалерами черные, голые деревья.