Читаем без скачивания Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Тогда тебе ни в коем случае не стоит рисковать. Так можно все испортить, и тебя не произведут в офицеры. А нам с тобой совершенно необходимо, чтобы ты стал офицером.

— Вот именно, — сказал Тербер. — Совершенно необходимо. Другие предложения будут?

Всматриваясь в его лицо, Карен почувствовала, как мстительная жестокость (она целых семь дней вынашивала ее в себе и берегла как зеницу ока, но сегодня за несколько секунд растеряла без остатка) внезапно снова всколыхнулась в ней, но на этот раз направленная против мужа, потому что только его полный идиотизм мог довести все до такого состояния. С негодованием опытной жены, уверенной в своей власти, она поклялась себе, что Хомс у нее еще попляшет.

— Я, конечно, твою работу знаю плохо, — сказала она, — но мне кажется, лучше бы убрать со склада Галовича. И как можно скорее.

— Ты заодно плохо знаешь и собственного мужа. Он теперь согласится убрать Галовича не раньше, чем через месяц, а то и два. Минимум через месяц. Но вероятнее всего через несколько месяцев, когда забудется нынешний позор. И когда у него лично будет столько неприятностей из-за Айка, что он на стенку полезет.

— Это пока я сама за него не взялась, — сухо сказала Карен. — Кого ты хочешь поставить на склад вместо Галовича?

Он явственно почувствовал, как сердце у него рванулось и на мгновенье замерло, Терберу открылся новый стопроцентно гарантированный метод, позволяющий спасти роту и полновластно ею командовать. Он готов был убить себя: почему он не додумался раньше? При таком раскладе возникали поистине неограниченные возможности.

Но потом он вспомнил, что слишком поздно, Лива уже упорхнул из клетки, а до двенадцатой роты не дотянуться даже этой волшебной палочкой, и надежда рухнула.

— Пита Карелсена, — без колебаний сказал он, мысленно с грустью провожая глазами жар-птицу, которую так бездумно упустил. — Он единственный, кто работал снабженцем. Правда, очень недолго и сто лет назад.

— Карелсен, конечно, будет там больше на месте, чем Галович, — спокойно согласилась Карен. — И если никого другого нет, надо ставить его. Тебе сейчас не выбирать.

— Да, Карелсен, конечно, лучше. Хотя и не намного.

— Тогда так и сделаем. Поставим Карелсена. Дай мне неделю, — решительно сказала она. — Мне нужна всего неделя. Через неделю Карелсен будет на складе вместо Галовича. Возможно, даже раньше, — добавила она с радостной уверенностью.

— Все равно неразбериха будет еще долго.

— Дорогой, это все, что я могу. А в перспективе Карелсен лучше, чем Галович. И для нас это самое главное. Мы ведь, кажется, хотим, чтобы в перспективе у нас все было вполне определенно. Если ради нашего будущего необходимо на какое-то время расстаться, мы расстанемся, — твердо закончила она.

— Ишь как у тебя все просто и ясно. Хорошо, предположим, мы не сможем встречаться четыре месяца. Ради будущего. Всего четыре месяца. Вроде бы не так много. Только ты, кажется, забываешь, что уже через год Америка будет воевать.

— Тут я ничего сделать не могу, — спокойно отмела этот довод Карен.

— Запиши у себя в календаре. Двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года Милт Тербер сказал тебе, что через год с небольшим Америка вступит в войну. А может быть, даже раньше, — сказал он с садистским удовольствием.

— Прекрасно. — Карен сохраняла спокойствие. — Предположим, даже раньше. По-твоему, из-за этого надо перечеркнуть все, что между нами было? Забыть о будущем и послать к черту все наши планы? И что тогда с нами будет? После войны?

— Я этого не говорил. — Тербер начинал злиться, что она не понимает. — Я только сказал, что глупо жить будущим, когда, может быть, его не будет совсем. Я не говорю, что не надо думать о будущем, нет! Но нельзя, чтобы из-за планов на будущее, которого может не быть вообще, страдало то немногое, что можно взять от жизни сейчас.

— А я говорю, — Карен тоже начинала злиться, что он не понимает, — мы не имеем права сейчас рисковать и ради чего-то, что нельзя даже назвать подобием счастья, ставить под угрозу наш единственный шанс обеспечить себе будущее. И если надо идти на жертвы, то лучше во имя будущего пожертвовать настоящим.

— А я говорю, если не выходит встречаться днем, — оба давно ждали, когда он к этому подойдет, — то по крайней мере стоит иногда вырываться вечером, даже если это немного рискованно. Через год у нас может не быть и этого.

— Ты же знаешь, как я к этому отношусь, — сказала Карен.

— Твое отношение мне давно известно. Зато тебе теперь известно мое.

— Думаешь, я все это ради себя? Дурак! — Карен наконец дала волю злости. — Между прочим, если о нас узнают, я потеряю гораздо меньше, чем ты! Я ведь думаю только о тебе, дурак ты несчастный! Ты соображаешь, что с тобой сделают, если будет скандал? Если тебя, сержантишку, застукают с женой офицера? И не просто офицера, а командира твоей же роты!

— А я говорю, ерунда! — рявкнул Тербер. — Что бы они со мной ни сделали, хуже, чем на войне, мне не будет. Когда знаешь, что завтра — война, начинаешь понимать: жить нужно сегодняшним днем. Побыла бы ты, как я, в Китае, тогда бы тоже поняла.

— Возможно, — ледяным тоном сказала Карен. — Но позволь тебя спросить: это и есть та глубокая философская концепция, из-за которой ты не подал заявление на курсы, хотя уверял меня, что все давно сделал?

Он так здорово гнул свою линию, так хорошо распалил себя, он уже почти доказал ей, что прав. Но тут осекся.

Пауза затянулась.

Карен в ожидании ответа не сводила с него холодного, жесткого взгляда, который так восхищал его, когда был адресован Хомсу, но сейчас не восхищал совсем.

— Да, — глухо ответил он. — Из-за нее.

— Тогда я не понимаю, — решительно сказала она, — как можно рассчитывать, что я пойду на риск и буду подставлять себя под угрозу ради нескольких вечеров в постели только потому, что тебе не совладать со своими чисто животными инстинктами. И вот что я тебе еще скажу, друг мой. — Она произнесла это, четко выговаривая каждое слово, как опытная медсестра, успокаивающая больного. — Мужчине легко говорить, что нужно жить сегодняшним днем. Мужчине это куда легче, чем женщине. Потому что каждый раз, когда мужчина наслаждается сегодняшним днем, женщина может попасться и потом ходить с животом. Слава богу, мне хоть об этом не надо беспокоиться. Но это далеко не единственный риск. Что, интересно, я буду делать, когда муж выставит меня из дома, а любовник, вместо того чтобы обо мне заботиться, бросит меня? А я при этом без специальности, без профессии, умею быть только женой и если могу хоть чего-то добиться, то только за широкой спиной какого-нибудь дурака, которому сама же должна все подсказывать. Наверное, это ты и называешь жить сегодняшним днем? И мы должны, когда тебе хочется, плюхаться в постель — а насколько я понимаю, тебе этого хочется все время, — что же до остального, то и твое офицерское звание, и наша женитьба, пусть все решается само собой. Или, наверное, было бы даже лучше и удобнее все эти планы незаметно похоронить. Так, что ли?

— Я это сделал, вернее, не сделал, потому что не хотел, чтобы что-то мешало нам встречаться. Курсы нам бы все поломали, — глухо и подавленно сказал он. — Только поэтому.

— А зачем ты врал? Почему не сказал мне правду?

— Потому что знал, что ты именно так к этому и отнесешься.

— Если бы ты повел себя честно, я могла бы отнестись иначе. Тебе это не пришло в голову?

— Нет, иначе бы ты не отнеслась, — сказал Тербер.

— А ты вместо этого, — Карен торжествовала: пусть хорохорится, сейчас он у нее в руках, — ты уже сейчас ведешь себя, как муж, который уверен, что дурочке жене совсем необязательно знать всю правду, и рассказывает ей ровно столько, сколько считает нужным. Но при этом ты мне даже еще не муж. Тебе не кажется, что с твоей стороны это немного преждевременно, чтобы не сказать самонадеянно?

— А то, что ты меня чихвостишь, как заправская лучшая половина, это с твоей стороны не самонадеянно? — подстегнутый ее язвительностью, вспыхнул Тербер, как бумажка под точно нацеленной лупой.

— Что ж, теперь тебе, вероятно, не придется терпеть это долго, — угрожающе пообещала она.

— А тебе не придется терпеть мужские прихоти.

— И они поженились и были несчастливы всю жизнь, — улыбнулась Карен.

— Вот именно. — Тербер криво улыбнулся в ответ, ощущая, как разбуженное этой женщиной чувство вины опутывает его цепкими щупальцами.

— И зря ты напускаешь на себя такой виноватый вид, — презрительно бросила Карен.

— Это кто напускает виноватый вид?

— По крайней мере теперь ты не сможешь говорить, что не подаешь заявление только потому, что не хочешь жертвовать нашими встречами, — жестоко сказала она.