Читаем без скачивания Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несколько раз Мадемуазель пыталась отправить его домой. Разумеется, из зависти, — ей невмоготу было видеть, что он являет собой назидательный пример преданности. А вот она не могла найти себе места. Она страдала. (В этом доме, безусловно, страдала только одна она.) Быть может, впервые эта старая девица, всю жизнь прожившая в людях, никогда ничем не владевшая, испытывала чуть ли не звериное чувство собственности: г-н Тибо был ее личным покойником. Каждую минуту она приближалась к кровати, но из-за своей изуродованной спины не могла оглядеть ее всю разом, то оправляла покров, то разглаживала какую-то складочку, то бормотала обрывок молитвы и, покачивая головой, складывая свои костлявые ручки, повторяла как что-то невероятное:
— Раньше меня успокоился…
Ни возвращение Жака, ни присутствие Жиз словно бы не коснулись заветных уголков ее оскудевшего сознания, ставшего с годами скуповатым на любое восприятие действительности; а эти двое, один за другим, уже давно вышли из семейного круга: Мадемуазель просто отвыкла думать о них. Для нее существовал только Антуан да обе служанки.
А сегодня она, как ни странно, с утра надулась на Антуана. Всерьез разругалась с ним, когда речь зашла о том, в какой день и в какой час класть тело в гроб. Так как он считал, что нужно ускорить эту минуту, которая всем принесет облегчение, когда усопший перестает быть индивидуумом, трупом, а становится просто вещью, гробом, она взбеленилась. Словно Антуан намеревался лишить ее единственного оставшегося ей утешения — созерцать останки хозяина в последние часы, когда еще существует видимость физического его присутствия. Она, должно быть, придерживалась того мнения, что кончина Оскара Тибо — это развязка только для покойного да для нее самой. Для всех прочих, и особенно для Антуана, конец этот стал также началом чего-то, порогом будущего. А для Мадемуазель будущего нет; крушение прошлого в ее глазах было равнозначно полному крушению.
Когда Антуан под вечер возвращался домой, проделав пешком весь обратный путь, с легкой душой упиваясь ледяным бодрящим воздухом, щипавшим глаза, у дверей каморки консьержа ему встретился Феликс Эке в полном трауре.
— Я не войду, — сказал хирург. — Просто мне хотелось пожать вам сегодня руку.
Турье, Нолан, Бюккар уже занесли свои визитные карточки. Луазиль звонил по телефону. Все эти выражения сочувствия со стороны коллег-медиков до странности растрогали Антуана; во всяком случае, утром, когда Филип лично прибыл на Университетскую улицу, он, слушая сочувственные слова Патрона, не столько осознал факт кончины г-на Тибо, сколько факт утраты доктором Антуаном Тибо своего отца.
— Сочувствую вам, друг мой, — негромко произнес Эке и вздохнул. — Пусть говорят, что мы, врачи, издавна дружим со смертью, но когда она приходит к нам, когда она рядом — то словно бы мы ее никогда и не встречали, не так ли? — И добавил: — Я-то знаю, что это такое. — Потом выпрямился и протянул Антуану руку в черной перчатке.
Антуан проводил его до машины.
Впервые Антуан сопоставил эти две смерти.
Сейчас ему некогда было размышлять обо «всем этом», но он догадывался, что «все это», что бы он ни думал на сей счет, гораздо серьезнее, чем он считал раньше. Понял он также, что его решающий поступок, столь хладнокровно совершенный накануне (внутренне он по-прежнему полностью одобрял его), придется теперь, так или иначе, включить в свое существование, как вклад некоего чрезвычайно важного опыта, налагающего свой отпечаток на все развитие человека, сжиться с ним; и что под давлением этого дополнительного груза неизбежно придется переместить свой личный центр тяжести.
С этими мыслями он и вошел в дом.
В прихожей его ждал подросток, без шапки, в кашне, с покрасневшими от холода ушами. При появлении Антуана он поднялся и вспыхнул.
Антуан сразу узнал молоденького писца из конторы и попенял себе, что ни разу не собрался навестить ребятишек.
— Здравствуй, Робер. Входи, входи. Что-нибудь не ладится?
Мальчик с усилием пошевелил губами, но был, видимо, слишком смущен и не мог найти подходящей к случаю «фразы». Тогда в приливе отваги он вытащил из-под пелерины букетик фиалок, и Антуан вдруг все понял. Он подошел, взял цветы.
— Спасибо, малыш. Сейчас отнесу твой букет наверх. Очень мило с твоей стороны, что ты об этом подумал.
— Это Лулу подумал, — поспешно уточнил мальчик.
— Ну, а как Лулу? А ты все такой же шустрый?
— А то как же… — звонким голосом ответил Робер.
Он никак не ждал, что в такой день Антуан может улыбаться, его смущение как рукой сняло, и он готов был болтать без умолку. Но у Антуана нынче вечером было слишком много других дел, чтобы слушать рассказ Робера.
— Вот что, заходите-ка к нам на этих днях вместе с Лулу. Расскажете, как живете, что поделываете. В воскресенье, ладно? — Антуан почувствовал к этим ребятишкам, которых он почти не знал, настоящую симпатию. — Договорились? — добавил он.
Лицо Робера вдруг приняло серьезное выражение:
— Договорились, сударь.
Провожая мальчика до входной двери, Антуан услышал голос Шаля, беседовавшего на кухне с Леоном.
«Еще одному не терпится поговорить со мной, — с досадой подумал Антуан. — Ну ладно, лучше сразу с ним кончить». И он пригласил старичка к себе в кабинет.
Господин Шаль вприпрыжку пересек комнату, взгромоздился на стул, стоявший в самом дальнем углу, и лукаво улыбнулся, хотя в глазах его залегла бесконечная грусть.
— Что вы хотите мне сказать, господин Шаль? — спросил Антуан. Говорил он дружелюбным тоном, но не сел, а стоя стал разбирать дневную почту.
— Я? — Старичок удивленно вскинул брови.
«Ладно, — подумал Антуан, складывая прочитанное письмо. — Постараюсь заглянуть туда завтра утром после больницы».
Шаль уставился на свои ножки, не достававшие до пола, и вдруг торжественно изрек:
— Такие вещи, господин Антуан, не должны бы существовать.
— Что? — переспросил Антуан, вскрывая следующее письмо.
— Что? — повторил, как эхо, Шаль.
— Какие вещи не должны существовать? — уже раздражаясь, осведомился Антуан.
— Смерть.
Этого Антуан никак не ожидал и растерянно поднял голову.
Взор Шаля затуманился слезами. Он снял очки, развернул носовой платок и вытер глаза.
— Я виделся с господами из церкви святого Роха, — продолжал он, делая паузы чуть ли не после каждого слова и тяжко вздыхая. — Заказал заупокойные мессы. Для очистки совести. Только поэтому, господин Антуан. Потому что лично я впредь до получения более полных сведений… — Слезы продолжали течь по его личику скупыми струйками, и каждый раз, утерев глаза, он расстилал носовой платок на коленях, аккуратно складывал его и бережно прятал в карман, словно кошелек. — У меня были сбережения — десять тысяч франков, — вдруг без всякого перехода бросил он.
«Ага», — подумал Антуан. И, не дожидаясь дальнейшего, проговорил:
— Не знаю, успел ли отец сделать распоряжения на ваш счет, но будьте спокойны: мой брат и я обещаем, что в течение всей жизни вы будете получать ежемесячно ту же самую сумму, что получали здесь раньше.
Впервые после кончины г-на Тибо Антуану представился случай уладить денежный вопрос на правах наследника. Ему подумалось, что, взяв на себя обязательство помогать Шалю до конца его дней, он, в сущности, поступил достаточно великодушно и что вообще приятно, когда представляется случай действовать изящно. Но тут его мысль сделала непроизвольный скачок, он попытался в уме подсчитать размеры отцовского состояния и установить свою долю, но не мог из-за отсутствия точных данных.
Господин Шаль побагровел. Очевидно, желая придать себе духа, он вытащил из кармана перочинный ножик и стал чистить ногти, по крайней мере, так показалось Антуану.
— Только не пожизненная рента, — вдруг с силой отчеканил он, однако головы не поднял. И повторил тем же тоном: — Капитал — да, но не пожизненная рента! — И вдруг умилился. — Это я из-за Дедетты, господин Антуан, помните девочку, которую вы оперировали?.. Фактически она для меня словно бы родная внучка. Так что пожизненная рента — дудки-с, а что я ей-то оставлю, моей птичке, а?
Дедетта, операция, Рашель, залитая солнцем комната, тело в полутьме алькова, ожерелье, аромат зерен амбры… Антуан с неопределенной улыбкой на губах, бросив письмо, рассеянно прислушивался к словам Шаля и машинально следил взглядом за его жестикуляцией. Вдруг он резко повернулся: старичок, орудуя перочинным ножом, запустил лезвие под ноготь большого пальца и аккуратно, не прерывая движения, словно резал пробку, ловко откромсал роговой полумесяц, издавший какой-то скрипящий звук.
— Ох, хватит, господин Шаль, — Антуан даже зубами заскрежетал.