Читаем без скачивания Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

Девятка Пик!

Востроносый ром-живчик, которого держат поодаль трое местных богатырей! Ты уцепился за эту единственную опору в ускользающем из-под ног мире. С усилием подтянулся, выбираясь из зыбкой трясины воспоминаний. Провел ладонью по глазам, возвращая способность видеть то, что есть.

Здесь и сейчас.

С мимолетным удивлением ощутил на ладони влагу.

Ты плачешь, Друц?! Нет, ты правда плачешь, Валет Пик, маг в законе?!

Не важно.

Наплевать.

Вот он, Девятка, — изнемогает в последнем, запредельном усилии, держит озверевшую толпу на честном слове; еще полслова, четверть слова, смертный выдох — и...

А вместе? а вприсядку? а шляпой оземь, ладонью по бедру?! Давай, давай, морэ, вот мое плечо, обопрись... молодец. А теперь — на два голоса: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса?!

Что, узнал? Узнал, вижу.

И я тебя узнал.

Вот, значит, где довелось встретиться!..

...Раз или два в месяц, по воскресеньям, ты наведывался на Конный рынок.

Знал: опасно. Знал: где, как не здесь, впору нарваться — на ромов из знакомых таборов, на мелкую мажью шушеру; на жиганов, с кем в свое время крутил общие дела или просто пропивал слам в ближайшем кабаке.

Знал; и все равно шел сюда.

Не мог иначе.

Хоть на полдня, хоть на часок окунуться в шумный круговорот, в неповторимую смесь запахов: копченая селедка, деготь, пиво, фрукты, конский и человеческий пот, вонь самокруток, подсолнечное масло, пролитое нерадивой хозяйкой прямо из бидона...

Так пахнет отроду немытое тело базара.

Так пахнет жизнь вольного рома, вора и кутилы, бесшабашного плясуна и азартного игрока, живущего минутным куражом вне «вчера» и «завтра»...

Помнишь? — в тот раз ты первым делом свернул в пивную на углу. «Гандэлык» был грязен, прокурен насквозь; пол густо усыпан охнариками цыгарок и рыбьей чешуей — вот! вот оно! от трактиров в центре, с бдительными вышибалами у входа и прилизанными половыми, тебя уже мутило.

Однако грязь грязью, а завсегдатаев здесь узнавали за версту. Едва ты успел занять излюбленное место, в дальнем углу заведения, как хозяин грохнул перед тобой две пенные кружки. Ты усмехнулся, благодаря за предупредительность; извлек из кармана купленную по пути таранку и принялся со знанием дела колотить рыбой, засушенной до деревянного состояния, о дубовую столешницу.

Клубы махорочного дыма вокруг гудели чужими голосами; время от времени прорывалось:

— ...местовое плати, старшине плати, квартальному плати — а потом мамаша с дитем лыбится, зар-раза, и бухтит: «Куркули! жируют с нашей бедности!»

— ...п-понял? так п-прямо и говорит: козел ты! и дымом мне в харю! Ну я ему ка-а-ак...

— ...повбывав бы!..

— ...с почином! ставь пиво!..

— ...вчерась на Бурсацком мажонка с моста кинули... башкой об мостовую, и в реку...

— ...во люди! правильные люди!..

— ...повбывав бы!..

За стол напротив тебя плюхнулся востроносый живчик. Рожа смуглей леща-копчухи, по лохмам гребень плачет; глазки-мыши окрест шныряют: что плохо лежит? где?! Грудь голая, безволосая, зато жилетка — огонь с серебром.

Ты вздрогнул, закашлялся; принялся глотать пиво, потерявшее всякий вкус. Нарвался! Родная масть! Пиковая!.. Девятка, в законе. И по всему видать — лошадник.

Родственная душа.

— Чего пялишься, дядя? Живого рома не видал? Ну так за смотрины грош, потрогать — рупь! Или сплясать? Это дороже, не по всякой роже!

— Спляши, морэ, спляши... — кашель ушел, как не бывало. — А я подпою. Ну, давай: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса? Умардян мирэ ромэс?..

— Со на ракирэса! — машинально подхватил востроносый.

И вы пошли тихонько, душевно, на два голоса:

— Та-ра-рай, да та-ра-да, ри-ра-ри-да...

— Кто песне выучил? — приятельски подмигнул Девятка, когда вы замолчали. — Здесь, на базаре? в конных рядах?

— Мать выучила. В таборе...

— Мать? в таборе?!

— Да. Всегда по вечерам пела, у костра: «Ветер, вой, ветер, вой! Что же ты не воешь? Убил мужа моего? — от меня не скроешь!..»

В ответ Девятка от души расхохотался.

Он веселился так искренне, что до тебя наконец дошло: творится диво дивное! Ром рома не признал! маг — мага! Пусть Девятка — не ахти какая карта в колоде, но ведь не ветошник же, должен чуять, раз в законе...

— Трепло ты, дядя! — белозубо скалясь, востроносый оторвал от твоей таранки плавничок, кинул в рот. — Да ты на себя в лужу глянь: из тебя ром, как из меня губернатор! На одних песнях, морэ, вожаком не стать! Тут душа нужна вольная, кровь горячая... Родиться ромом надо, вот!

И он победно воззрился на тебя.

Уел, значит.

— А ты, выходит, настоящий. Закоренный; не «петрушка»[55] гнилая. Еще и лошадник, небось, хоть куда? Слушай, сведи мне коня! — сто рублей плачу...

Услышь!

Откликнись!

Ты играл с огнем, — да, глупой Девятке лучше убраться восвояси, многозначительно покрутив пальцем у виска — но остановиться не мог.

Теперь пришла очередь востроносого дергаться. Еще бы! Только что вслух едва не конокрадом обозвали! А ну как дядя в шляпе — легавый?! Девятка впился в тебя цепким взглядом; отвел глаза. Из дяди филер... вот-вот, как из тебя, морэ, губернатор... говорил уже. Значит, просто ляпнул дядя, не подумавши!

Так, теперь оглядеться...

— Ты, дядя, болталом-то меньше звякай! Знаешь хоть, кто такой «лошадник»?

Слепой он, глухой; и нюх табаком отшибло.

За ветошника тебя держит!

Одно б понять: радоваться или огорчаться? Вот, оказывается, как «Варварская» крыша кроет! Хотел проверить, ждал случая... дождался. Проверил. Мало что за мага — за рома не признают! вроде как глаза от тебя особый контракт, м-мать его бумажную, отводит...

Ладно, обмозгуем на досуге, с отцом Георгием посоветуемся — а сейчас надо бы отвечать: вон, востроносый извелся в ожидании.

— ...Лошадник? Ну ты, морэ, и спросишь! Известное дело: кто с лошадями запанибрата, тот и лошадник!

Похлебаем щи лаптем, для сердечного успокоения...

— Эх, дядя, простая душа! Лошадник — это конокрад на квэнье мажьей! уразумел? Загребли бы меня сейчас, ни за ломаный грош, за слово твое, без ума сказанное — и в кутузку! До выяснения...

— Ну прости! прости дурака! Эк загнул: в кутузку... Мало ли чего ляпнешь... откуда мне эту вашу феню знать-то?

— Да не нашу! не нашу! не мою!!!

Востроносый взвился стригунком, аж пиво расплескал.

— Не маг я! не жиган! честный ром! А слова, что пыль — побродишь с мое, дядя, всякого нахватаешься! Вот в лошадях — это да, понимаю! тут ты прав, дядя. Плох тот ром, который с любым конем любви не скрутит! Ром в седле родится, в седле спит...