Читаем без скачивания Бунтари и бродяги - Алан Силлитоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А ты что ожидала?» — спросил я, однако без тени сарказма. Я обратил внимание, что у нее накрашены губы, хотя прежде она никогда не пользовалась помадой. Она также нарумянилась, и, возможно, напудрилась, и это ее старило, хотя, вероятно, она выглядела бы старой и без косметики, пусть и на другой манер. Мне показалось, что это была маска, которая скрывала от меня, а быть может, и от нее самой, женщину, с которой я жил десять лет назад.
«Я слышала, скоро будет война», — сказала она, чтобы только не молчать.
Я отодвинул стул из-за стола. «Иди сюда, Кэти, садись. В ногах правды нет», — фраза, которую я часто повторял в прежние времена. Не знаю, почему она мне пришла на ум именно в этот момент. «Нет, меня это совсем не удивило. Этому Гитлеру неплохо было бы вышибить мозги — как и многим из немчуры». Я поднял глаза и увидел, что она не отрывает взгляда от картины, висящей на стене. На ней была изображена ржавая рыбацкая лодка с поднятыми парусами в лучах солнца. Рядом с ней, недалеко от берега, шла женщина с корзиной на плече, полной рыбы. Это была одна из трех картин, которые брат Кэти подарил нам на свадьбу, остальные же две куда-то делись. Ей очень нравилась эта картина с рыбацкой лодкой. Последняя из всей флотилии, как мы часто шутили, когда были в хорошем настроении. «Так как у тебя идут дела? — снова поинтересовался я. — Все хорошо?»
«Да», — ответила она. Я до сих пор не мог привыкнуть к тому, что она стала такой немногословной, что ее голос звучал мягче и спокойнее, что в нем больше не было прежней язвительности. Но возможно, она была удивлена, что увидела меня в старой обстановке спустя столько лет, и что за годы ее отсутствия здесь ничего не изменилось. Единственное, что было новым, так это радио.
«У тебя есть работа?» — спросил я. Она, казалось, боялась сесть на стул, который я ей преложил.
«У Хоскинса, — ответила она, — в Амбергейте. На фабрике кружев. Мне платят сорок два шиллинга в неделю, не так уж мало, правда?» Она села и застегнула последнюю пуговицу пальто. Я видел, что она не отводит глаз от картины с рыбацкой лодкой — последней из всей флотилии.
«Это совсем немного. Они всегда платят ровно столько, чтобы рабочие не умерли с голоду. Где ты живешь, Кэти?»
Она провела рукой по волосам, у корней которых была видна седина, и сказала: «У меня дом с Снейтоне. Небольшой, но он мне обходится всего в семь шиллингов шесть пенсов в неделю. Довольно шумное место, но мне это нравится. Я всегда была из тех, кто не любит тишины, ты же знаешь. Ты даже говорил: „Пинта пива и кварта шума“, ведь так?»
Я улыбнулся. «Замечательно, что ты это помнишь». Но сейчас она вовсе не выглядела полной жизни. В ее глазах уже не было тех радостных искорок, из-за которых казалось, что она вот-вот рассмеется. И морщинки вокруг глаз теперь казались признаком надвигающейся старости, а не веселого нрава.
«Я рада, что ты следишь за собой».
Впервые она взглянула мне в глаза.
«Ты никогда не был слишком страстным, правда, Гарри?»
«Да, — честно признался я, — никогда».
«А это было бы неплохо, — сказала она безразличным голосом, — тогда, возможно, мы бы жили вместе немного лучше».
«Сейчас уже слишком поздно об этом говорить, — вставил я, стараясь придать словам как можно больше значимости. — Ты же знаешь, я не создан для ссор и переживаний. Мне нравится спокойная жизнь».
«Ты прямо как Чемберлен, — пошутила она и мы оба засмеялись. Потом она отодвинула блюдо на середину стола и положила локти на скатерть. — Я живу одна вот уже три года».
У меня есть один недостаток: порой я бываю любопытным. «А что случилось с твоим маляром?» Впрочем, я задал этот вопрос обычным тоном, потому что не чувствовал за ней никакой вины. Она просто ушла, вот и все. Она ведь не оставила мне кучу долгов или что-нибудь в этом роде. Я всегда позволял ей делать то, что она хотела.
«Вижу, ты накупил много книг», — заметила она, обратив внимание на одну, лежащую под бутылкой с кетчупом, и две других — на серванте.
«Мне нравится читать, — сказал я, зажигая спичку, потому что у меня потухла трубка, — это помогает провести время».
Она ничего не ответила. Мы молчали три минуты, я это хорошо помню, потому что смотрел на часы, стоящие в кухонном шкафу. Возможно, по радио передавали новости, и я пропустил самые главные из них. Когда начинается война, новости всегда становятся интересными. Мне оставалось только размышлять и ждать, пока она снова заговорит. «Он умер из-за того, что отравился свинцом, — наконец произнесла она. — Он сильно страдал. Ему было всего сорок два года. За неделю до смерти его положили в больницу».
Не могу сказать, что это известие очень меня огорчило, хотя у меня не было причин злиться на него. Я даже не знал этого парня. «Жаль, у меня нет сигареты для тебя, — сказал я, взглянув на каминную доску в надежде найти ее, хоть и знал, что там было пусто. Когда я стал искать для нее сигареты, она заерзала на стуле, отчего тот заскрипел. — Не вставай. Я принесу».
«Не надо, не беспокойся, — сказала она, — у меня есть с собой». Она нащупала в кармане и достала измятую пачку. «Хочешь закурить, Гарри?»
«Нет, спасибо. Я не курю сигареты вот уже двадцать лет, ты же знаешь. Разве ты не помнишь, когда я стал курить трубку? Мы тогда с тобой еще встречались. Ты подарила мне трубку и сказала, чтобы я стал курить ее, потому что это придало бы мне более солидный вид! Вот с тех пор я с ней и не расстаюсь. Я быстро к ней привык и сейчас мне это нравится. В самом деле, теперь я вряд ли смог бы без нее обойтись.»
Все было как вчера! Но, возможно, я сказал лишнее, потому что было заметно, как она нервничает, зажигая сигарету. Я не знал причину этого, да и вообще, ей нечего было делать у меня дома. «Знаешь, Гарри, — начала она, снова подняв голову и посмотрев на картину с рыбацкой лодкой, — мне хотелось бы ее иметь». Эти слова прозвучали так, будто она жаждала эту картину больше всего на свете.
«Неплохая картина, правда? — помню, сказал я тогда. — Замечательно, когда на стенах висят картины, не для того, чтобы на них смотреть, а просто так, чтобы заполнить пустоту. Даже когда ты на них не смотришь, то все равно знаешь, что они там находятся. Но ты можешь взять ее, если хочешь».
«Правда?» — спросила она таким голосом, что я впервые почувствовал к ней жалость.
«Конечно, бери. Она мне больше не нужна. Во всяком случае, если я захочу, то смогу купить себе другую, или просто повешу на ее место военную карту». Это была единственная картина на стене, за исключением свадебной фотографии, которая стояла внизу, на серванте. Но я не хотел напоминать Кэти о ней из боязни, что это может пробудить в ее душе воспоминания, которые ей были неприятны. Эта фотография не вызывала у меня особых чувств, поэтому я мог бы отдать и ее. «У тебя есть дети?»
«Нет», — ответила она безразлично. «Но мне не хотелось бы забирать у тебя эту картину и я этого не сделаю, если она тебе дорога». Мы долго сидели молча, глядя на плечи друг друга. Мне хотелось знать, что произошло с ней за эти долгие годы, из-за чего она с такой ностальгией говорит об этой картине. На улице темнело. Почему она столько говорит о такой ерунде, вместо того, чтобы просто забрать ее? Я снова предложил ей эту картину, и, чтобы поскорее покончить с этим, снял ее с гвоздя, вытер пыль, завернул в темную бумагу и перевязал отличной почтовой бечевкой. «Это тебе», — сказал я, отодвинув посуду и положив локти на стол.
«Ты очень добр ко мне, Гарри».
«Ладно! К чему ты все это говоришь? Велика важность — картина в доме! Разве она что-нибудь для меня значит?» Теперь я заметил, что мы придираемся сейчас друг к другу гораздо сильнее, чем тогда, когда жили вместе. Я включил свет. Но заметив, что она чувствует себя неловко при ярком освещении, я предложил погасить его опять.
«Не надо, не беспокойся, — сказала она, поднимаясь, чтобы взять сверток. — Думаю, мне надо идти. Возможно, я с тобой еще как-нибудь увижусь».
«Приходи, когда захочешь». Почему бы и нет? Мы ведь не враги. Она расстегнула две пуговицы на пальто, как будто благодаря этому чувствовала себя уютнее и раскованнее в собственной одежде, а потом помахала мне рукой. «До скорого».
«Спокойной ночи, Кэти». Больше всего меня поразило то, что за все время нашей встречи она ни разу не засмеялась и даже не улыбнулась, поэтому я сам улыбнулся ей на прощанье, когда она обернулась ко мне на пороге. Она сделала то же самое, но куда делась ее дерзкая, бесстыдная, широкая улыбка, которую я некогда знал? Теперь она криво растянула губы, и я почувствовал, что сделала она это просто из вежливости. Возможно, подумал я, ей многое пришлось пережить за эти годы, да она уже и не молода.
Итак, она ушла. Но я вскоре перестал о ней думать и вернулся к своей книге.
Однажды утром, несколько дней спустя после нашей встречи, мне пришлось подниматься по улице Святой Анны, разнося письма. Назад я шел медленно, потому что мне приходилось останавливаться почти у каждого магазина. Был дождь, мелкая изморось, вода стекала у меня по плащу, а брюки до колен промокли насквозь. Поэтому я хотел поскорее напиться горячего чаю в столовой и надеялся, что печь там растоплена докрасна. Если бы я так не задержался во время обхода магазинов, то заскочил бы по дороге в кафе.
