Читаем без скачивания «Над всей Испанией безоблачное небо» - Герман Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы говорили мне о том, сеньор министр, — глухо произнес Феррагут — он единственный знал тайну невероятной осведомленности адмирала, причем теперь доверял каждому слову. В его полной лояльности Асарола не сомневался — дон Хуан стал «правой рукой». Кадры он подобрал из действительно преданных правительству офицеров, как говорится, «проверенных историей». В тоже время флот не испытывал острого кадрового голода — примерно треть офицеров из тех, кого уволили в отставку в прежней реальности, согласилась воевать за правительство.
Еще одним источником поступления офицерского состава стало массовое производство преданных республике сверхсрочнослужащих субтеньенте (упраздняемое по декрету звание) в альфересы — мичманы. Службу они знали отлично, все опытные специалисты, которым раньше хода в кают-компании не было — с «черной костью» офицеры, выходцы из дворянской среды, не желали иметь ничего общего.
Но времена меняются, особенно в революцию, и тот, кто это не желает принимать — с тем народу не по пути!
К тому же на службу в военно-морском флоте была привлечена масса гражданских моряков — вот тут в лояльности не могло быть ни малейших сомнений. А потому предпочтение отдавалось сторонникам республиканской, социалистической и коммунистической партий, им можно было доверять, в отличие от анархистов. Последних сейчас старались списывать с кораблей на берег, воспользовавшись любым поводом. События на «Хайме I» наглядно показали, чем опасна на кораблях «вольница», враждебная любой дисциплине, без которой флоту не выжить, не то, чтобы действовать.
Нет, все происходило без всякого принуждения, анархисты ставились перед простым выбором — или «легкая служба на берегу с победным маршем на Бургос, с доступными женщинами, вином и славой», либо «тяжкие флотские страдания без всяких перспектив».
И тут на ум пришло незнакомое прежде высказывание, причем на русском языке, которого Асарола не знал, но все великолепно понял — «баба с воза, кобыле легче»!
Эль-Ферроль
— История стала изменяться, можете мне поверить, дон Хуан, — Асарола говорил приглушенно, под глазами застыли черные круги. За эти дни альмиранте сильно изменился, порой Феррагут его не узнавал, настолько он стал другим. Ниспосланное ему знание не могло не давить душу, капитан это прекрасно понимал, теперь осознав, что означает фраза — «да минет меня чаша сия». Действительно, порой лучше не знать о будущем, живется спокойнее. Но в тоже время Хуан прекрасно понимал, что обязан энергии адмирала собственной жизнью — быть расстрелянным у казарменной кирпичной стенки он не хотел, ведь у него ослепшая жена и четверо детей.
— Страны, что хотят захватить мировое господство, наглые и агрессивные. И если им не дать укорот, то они ввергнут мир в бойню, погибнут миллионы человек. Мы должны с тобой это предотвратить, Хуан, пусть даже ценой собственной гибели. И сделать это можно одним способом — нанести германскому и итальянскому флоту неприемлемые потери, если нам вздумают диктовать условия. Испания не Абиссиния, мы не беспомощные туземцы, которых травили газами без всякой жалости!
Слова в кабинетной тиши прозвучали глухо, но в них было столько едва сдерживаемой ярости, что Феррагут почувствовал всю ту душевную боль, что терзала адмирала, что впервые он потерял контроль и обратился к нему на «ты», как к другу. И капитан негромко сказал:
— Вы можете на меня полностью положиться, мон альмиранте. Я поведу линкоры в бой, и если суждено погибнуть за Испанию, то отдам жизнь. Но я не уверен в успехе — как бы не повторилась катастрофа девяносто восьмого года, а Сеута не стала бы для нас «вторым» Сантьяго.
— Не нужно пессимизма, мой милый Хуан, не все так плохо, как кажется, — адмирал почему-то перекрестился после произнесенных слов. Затем закурил сигарету и уверенно заговорил:
— Мы внесли свою лепту в изменение истории, хотя небольшую, но события стали изменятся и серьезно отличаться от тех, что должны были произойти. Андалузия, Арагон и Галисия остались под контролем правительства — мятежи везде подавлены. Под контролем неприятеля всего четыре провинции, и они окружены со всех сторон, кроме небольшого участка португальской и французской границ. А это приговор мятежу — он будет подавлен осенью, не позже. Силы просто несопоставимы, к тому же у нас все военные заводы и промышленные центры. А через «кастильские ворота» много не протолкнешь, если мы сразу покажем, что не дадим ими воспользоваться!
От слов адмирала Феррагута чуть ли не затрясло — исторически испанцы сильно недолюбливали португальцев, но сейчас ситуация классовая и диктатуре Антониу Салазара может наступить конец — про «экспорт революции» на Пиренейском полуострове хорошо знали. Но одновременно воевать с мятежниками и португальцами, имея еще вагами Германию и Италию, это видимый перебор, похожий на безумство. И видимо он не сдержал эмоций, раз на лице адмирала впервые появилась улыбка.
— Я не сумасшедший, мой милый Хуан, и не безумец. Просто ситуация изменилась кардинально — с половиной ВМС республиканская Испания была обречена, но у нас сейчас весь флот, восьмой в мире. К тому же достраиваются два «вашингтонских» крейсера, а немногие страны мира могут похвалиться, что имеют подобные корабли — даже у Германии и России таких нет, и лишь для Аргентины построены в Италии два таких корабля. А мы сами их заложили и сделали. А теперь подумай, Хуан, если Германия лишится двух броненосцев, что она сможет нам противопоставить⁈
Феррагут был опытным и знающим морским офицером, которые постоянно имеют под рукой «Джейн». И составы флотов знал великолепно. Однако пошла минута, когда он переосмыслил ситуацию. И осевшим голосом капитан де навио произнес:
— Им нечего будет противопоставить — останется лишь один «Шпее» и четыре крейсера, если посчитать старый «Эмден», то пять. Всего дюжина миноносцев, старые броненосцы, что не могут выйти из Балтики. И это все, мон альмиранте, новые линкоры у них только строятся, как и эсминцы, и войдут в строй через пару лет, не раньше. У нас новых крейсеров пять, из них два тяжелых, способных догнать «Шпее», и навязать ему бой. И еще два старых крейсера, полтора десятка эсминцев, достроим за пару месяцев вторую серию. Дюжина субмарин…
— Вот видишь, Хуан — стоит нам вложиться в один удар, задействовав все боеспособные подводные лодки и эсминцы, то кригсмарине даже от нас может получить такой ущерб, от которого не оправится. Гитлер сильно самоуверен, потому ведет себя нагло, и отправит корабли в Гибралтар, не может не отправить, ему надо показать свою силу и подкрепить притязания. И германская эскадра попробует отконвоировать транспорты до Португалии — вот именно в этот момент мы и должны напасть. Учти — мы будем в своем праве, враг в наших водах, несмотря на заранее сделанные предупреждения…
Мадрид
— Если бы не предупреждения адмирала Асаролы, мы бы потеряли всю нашу авиацию на аэродромах — ее бы захватили мятежники. А так им достались только аэропланы, которые невозможно отремонтировать.
Командующий ВВС республики, исполняющий обязанности военного министра Испании, генерал Нуньес де Прадо выглядел устало, он был совершенно измотан за эти суматошные дни. Да и премьер-министр Хосе Хираль выглядел не лучше — за истекшие четыре дня с начала мятежа и три своего председательства в правительстве, он спал лишь несколько часов — и сон был тревожный и беспокойный.
— У меня плохие новости, дон Хосе — на аэродроме Тетуана приземлились германские и итальянские транспортные самолеты. Сегодня они совершили перелет в Португалию, посадку совершили на полосе в Фару. Наши посты в Уэльве видели их над морем, на крылья и фюзеляж нанесены новые опознавательные знаки в виде крестов и красно-желтые эмблемы на основе монархического флага. Они доставили легионеров, и, по всей видимости, те вскоре появятся в мятежной Кастилии. Это тот самый «воздушный мост», о котором предупреждал нас адмирал Асарола.
— Наш альмиранте прямо провидец, еще ни разу не ошибся, — тихо произнес Хираль, потирая пальцами виски — премьеру нездоровилось. Его сильно обеспокоил найденный Франко способ переброски «африканос» на континент — в том, что Португалия окажет мятежникам содействие сомнений не оставалось. Протесты испанского посла в Лиссабоне высокомерно игнорировались, а других способов воздействия не имелось. Однако массированная
