Читаем без скачивания Были давние и недавние - Сергей Званцев

И дело было сделано! Умирающий хотя и умирал в положенное ему время, но с уверенностью, что вот-вот ему станет лучше.

Старик Бесчинский относился к этим рассказам скептически. Помимо свойственной людям торговой профессии недоверчивости, в нем говорило и другое чувство: как-никак, а вот уже пятнадцать лет он выполнял в еврейской общине обязанности «общественного» раввина, и ему решительно было не к лицу верить в чудеса служителя другой религии. Но страдающий человек всегда не прочь поверить в чудо. Доктора сказали: «Она умрет от истощения и разросшейся опухоли не позже чем через несколько дней». Они уже ни на что не надеются. А что, если этот Иоанн Кронштадтский и в самом деле поставит бедняжку на ноги? В священном писанин немало примечаний удивительных превращений и чудесных дел. Черт его знает, а может быть, и в самом деле Иоанн Кронштадтский святой и чудотворец?!

— А как ему послать телеграмму? — отрывисто спросил Бесчинский.

— Да в Кронштадт же! — обрадовался Чуйко. — Его, святого отца, там кажная собака знает.

Уже через час телеграмма «Молитесь за рабу божью Иду» и телеграфный перевод на сто рублей были посланы. К вечеру больной стало заметно хуже: она беспрестанно икала и хваталась за горло руками. Все пятеро врачей были вызваны в дом, и они, после недолгого Между собой совещания в дальней комнате, пригласили Бесчинского. От имени консилиума доктор Диварис объявил дрожавшему мелкой дрожью Бесчинскому, что, по-видимому, опухоль почти совершенно закрыла пищевод у выхода в горло. «Теперь развязка уже близка», — со вздохом сказал Лицын.

Врачи обещали навестить больную завтра и ушли. А Бесчинский вернулся в спальную и опустился в кресло рядом с кроватью жены. Он закрыл лицо руками и стал раскачиваться взад-вперед — библейская поза отчаяния.

Ида Натановна лежала, тяжело дыша, и смотрела в одну точку.

— Иосиф, — сказала она под утро чуть слышным голосом, — я хочу жить.

— Ты будешь жить, Ида, — сказал Бесчинский, глотая слезы, — ты будешь жить сто двадцать лет.

— Я хочу тебя о чем-то просить, — прошелестел голос умирающей.

— О чем ты хочешь меня просить? — воскликнул старик, уже не сдерживая слез.

— Если я все-таки умру, ты должен что-нибудь сделать для бедных. Ах, мы жили с тобой неправедно, Иосиф!

— Неправедно, — плача, повторил Бесчинский.

Он схватил себя за ворот рубахи и разорвал ее до пояса. В этот момент дверь открылась и вбежала стряпуха Акулина, шлепая по полу босыми ногами.

— Телеграмма! — взволнованно сказала она, протягивая хозяину аккуратно сложенный листок. — Двадцать копеек я рассыльному дала, не забудьте, барин.

Бесчинский развернул листок и, далеко отведя его от глаз, прочел вслух:

— «Молюсь. Отец Иоанн».

— Что такое? — спросила умирающая.

— А то такое, — радостно сказала добродушная Акулина, — что будете вы, барыня, здоровенькая. Доктора от вас отказались, зато святой батюшка за вас молится, его молитва доходчива.

— Что? Врачи отказались? — с ужасом сказала Ида Натановна.

Бесчинский, бросив на Акулину испепеляющий взгляд, объяснил жене, что «на всякий случай» он послал Иоанну Кронштадтскому просьбу об исцеления. Больная задышала чаще, тяжелее. Бесчинский вскочил и с испугом склонился над постелью. Он увидел, что вены на лбу Иды Натановны напряглись и набухли.

— Значит, я и в самом деле умираю, — сказала она неожиданно громко и сердито, — зачем же вы мне морочили голову?!

— Ну-ну! — прошептал в отчаянии Бесчинский.

В пять часов вечера врачи сошлись у подъезда особняка Бесчинского.

Перед тем как позвонить, они постояли в нерешительности, опасаясь, что застанут больную уже мертвой, — мысль, которая нередко тревожит врача у дверей пациента. Однако наметанным глазом они не заметили вокруг печальных знаков смерти, посетившей дом: у ворот не суетились люди, не входили и не выходили беспрестанно из незакрывающихся дверей. Да и дверь была, как обычно, на запоре.

Доктор Диварис, вздохнув свободней, выпростал бакенбарды из-под поднятого воротника пальмерстона и нажал кнопку. На звонок вышла Акулина и, всплеснув руками, выкрикнула, захлебываясь от переполнивших ее чувств:

— А у нас что!..

Диварис, а за ним остальные врачи попятились. Но у Акулины был такой радостный и возбужденный вид, что мысль о катастрофе следовало оставить. Врачи, смело вошли в квартиру.

Навстречу им, ведомая под руку мужем., шла Ида Натановна с торжествующей и радостной улыбкой.

Она только что покушала мясной соус а черносливом, — весело крикнул Бесчинский, — и глотала так же хорошо, как мы с вами!

— Я совсем, совсем выздоровела, — сказала Ида Натановна, смеясь и плача одновременно.

«Но ведь у нее — рак, полная непроходимость пищевода, как же она может глотать?» — ужаснулся про себя Диварис.

— Я же говорил, что вы поправитесь, — пробормотал он, опускаясь в изнеможении на стул.

— Выпейте, коллега, воды, — сдавленным голосом сказал ему Лицын и, быстро налив из графина стакан воды, сам выпил залпом.

Супруги Бесчинские, перебивая друг друга, рассказали всю историю посылки телеграммы Иоанну Кронштадтскому и о его ответе, смертельно напугавшем больную.

— Я почувствовала, что у меня внутри все оборвалось, когда он прочел «молюсь», — объяснила с томной улыбкой Ида Натановна. — Вы ведь понимаете: если раввин просит русского священника составить к богу протекцию, значит, дело мое плохо. Я так испугалась, так испугалась… — словоохотливо продолжала бывшая умирающая, — и вдруг этот проклятый ком, который стоял у меня в груди, куда-то девался!..

Она говорила еще очень долго и даже, чтобы наглядно убедить врачей в своем выздоровлении, велела Акулине подать себе вареную курицу и съела ее почти целиком.

Не проронив ни слова, врачи откланялись и вышли на улицу. Несколько шагов они прошли по-прежнему молча, потом самый молодой и, должно быть, плохо воспитанный доктор Любович вдруг расхохотался и сказал:

— А ведь, коллеги, мы приняли истерический спазм пищевода за раковую опухоль! Непроходимость получилась от спазма, а не от рака.

— А почему же этот идиотский спазм вдруг прошел? — сердито спросил Лицын.

— Да потому, что все равно он скоро прошел бы. А тут эта телеграмма, испуг, потрясение — «отпустило», спазма как не бывало.

Любович помрачнел. Он вдруг сообразил, что сразу же добился бы известности, прояви он вовремя находчивость.

— В другой раз не буду прислушиваться к… рутинерам, — сказал Любович сквозь зубы. Но никто не обиделся.