Читаем без скачивания Чичерин - Станислав Зарницкий

Меньшевики не оставляли его без своего назойливого внимания. Кругляков продолжал упорно требовать согласия на высылку из Англии. Он призывал ехать в Россию и вместе с Даном, Крохмалем, Костровым принять участие в «великом деле создания новой России». Он доказывал, что Чичерин заблуждается, отказываясь оставить тюрьму ради каких-то туманных принципов. Бороться вместе с Керенским, «преобразователем России», — по его мнению, было главное.

Георгий Васильевич как-то не выдержал, возмущенно взялся за «стило». «Я не скрываю своей точки зрения, — писал он Круглякову. — То, что думают здесь некоторые люди, — это безразлично… Искажения могут быть злонамеренными. Я не уклоняюсь от гражданского долга, как логического вывода из моей системы идей (не вашей)… Я был бы полезен там (не в вашем понимании)…»

Предложение Круглякова выехать в Россию Чичерин гневно отклоняет. Он не принадлежит к числу тех, кто променял алое знамя революции на зеленый плюш министерских кресел. «Мы носители принципов, а принципы остаются принципами как при Александре Федоровне, так и при Александре Федоровиче, а декламации премьера не могут заставить отказаться от принципов тех, кто работает не для текущего момента, а для истории». Он пишет, и его частное письмо превращается в обличительный памфлет против тех «радикалов», которыми Кругляков любуется как героями. Мысли его звучат то сердито, то саркастически… «В июне 1848 года Герцен стоял на Pont Neuf, он слышал звон колоколов св. Сульпиции, который звал пролетариат к оружию, вместо того чтобы, как всегда, его обманывать. Он видел, как мимо маршировали африканцы, его душа неслась к Парижу, к Парижу революций, как к умирающей возлюбленной… Спустя несколько дней революционный Париж был мертв. Он возненавидел Париж. Он не подозревал, что уже родилась новая органическая концепция. Мы исходим из этой концепции…»

Новая концепция — это марксизм, учение о революции, учение о диктатуре пролетариата, самой справедливой диктатуре, ибо это диктатура трудящегося большинства против паразитирующего меньшинства. Мир свободных людей, мир сбывшихся грез сотен поколений людей. Ради этого стоило жить, стоило бороться. Он, потомственный дворянин, внук и сын владельцев крепостных душ, пришел к главному в учении Маркса — к признанию диктатуры пролетариата, он пришел к большевикам. «Моя система идей — это не ваша система», — гневно бросает он в лицо меньшевикам.

Кругляков пишет, что скоро уходит в Россию еще один транспорт политэмигрантов. С ними уезжают и некоторые друзья Чичерина из Англии. Это радует, ведь Набоков побежден. Конечно, мог бы и он покинуть стены тюрьмы, но он не согласен платить за это такую цену. «Альтернативой моему пребыванию здесь была бы либо депортация, явная или скрытая, которую я отклоняю и против которой я вновь протестую, либо какая-нибудь форма самоограничения или отречения, о которых я не желаю слышать!.. Я могу требовать лишь неограниченной свободы так же, как мои друзья», — отчитывал Чичерин Круглякова.

Он заперт в клетку, ест тюремную похлебку, спит на жестких тюремных нарах, испытывает издевательства тюремщиков, но он жив, он мыслит, он борется.

И вот однажды стены Брикстонской тюрьмы потрясла новость — в России социалистическая революция. Первым декретом рабочего правительства был декрет о мире. Так началось осуществление мечты его жизни. «Кто во главе правительства?» — спрашивает он. Ему отвечают: «Ленин».

При свиданиях ему рассказывают о митингах, которые происходили в Англии в связи с пролетарской революцией в России. Ему передают текст резолюции, характерной для тех дней.

«Общее собрание членов социалистических групп в Лондоне приветствует совершившийся переворот как первую истинно Пролетарскую революцию и созданную ею революционную власть и выражает уверенность, что мощные призывы Российского Революционного Правительства пробудят революционную энергию пролетариата всего мира для решительной борьбы за мир и за окончательное освобождение человечества от рабства капитализма и империализма».

Домой! Там, на родине, началось изменение мира. За его свободу борются многие люди, которых он даже не знает, никогда не видел и никогда в своей жизни не увидит.

В воскресенье, 18 ноября 1917 года, в Глазго состоялся огромный митинг, организованный профессиональным советом города и Русским комитетом по защите прав политических эмигрантов. Люди с суровыми лицами, с огрубевшими от работы руками внимательно слушали ораторов. Их было много — русских, англичан, французов. Они славили Россию, поднявшую знамя борьбы за счастье всех народов, за мир. Они требовали свободы для русских, заключенных в английских тюрьмах. Имя Чичерина повторялось многими. Этот русский сумел завоевать любовь простых людей. Всю войну он прошел вместе с нами, говорят ораторы, наряду с интересами русских он отстаивал и наши интересы, боролся против войны и, значит, боролся за нас. И теперь нужно бороться за его свободу.

Собрание, говорится в резолюции митинга, «гневно протестует против продолжающегося заключения в тюрьме без судебного разбирательства Георгия Чичерина, Петра Петрова и госпожи Ирмы Петровой, а также других русских за то, что эти товарищи проявляли активность как интернациональные социалисты. Собрание требует их немедленного освобождения и клянется сделать все, что в его силах, чтобы принудить деспотическое британское правительство вернуть им свободу, чтобы они могли продолжать свою деятельность по защите интересов рабочего класса».

Глава пятая

ВРЕМЕНЩИКИ

Нелегок был путь первого в мире Советского государства. Силы внутренней и внешней реакции объединились, чтобы задушить большевиков, повернуть развитие событий вспять. Царские и иностранные дипломаты были в первых рядах врагов. Их контрреволюционная активность началась задолго до Октябрьской революции.

Было широко известно, что английский посол Джордж Бьюкенен грубо вмешивался во внутренние дела России, поучал, а то и просто угрожал русским министрам. Это сходило ему с рук, он пользовался огромным влиянием на Николая II, ему благоволила сама императрица Александра Федоровна. Но вот царских чиновников посол не жаловал своим вниманием, да и с кем было знаться? Пришли времена, когда отчетливо проступило: ничтожной долей ума нельзя далее управлять страной, тем более вести государственный корабль по коварным международным волнам. Несчастье состояло в том, что, за редким исключением, Россией правили бездарности, государственная мудрость которых — если позволительно применить к ним это выражение была обратно пропорциональна масштабам великой страны, ее всевозрастающему весу и историческому революционному значению.