Читаем без скачивания Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974 - Машадо Ассиз

В другой комнате сидел Лобо Невес. Он принялся хвалить мои политические статьи, прибавив, что не говорит о моих стихах лишь потому, что ничего не понимает в поэзии. Зато статьи казались ему глубокими по мысли и блестящими по стилю. Я отвечал с такой же выспренней любезностью, и мы расстались, чрезвычайно довольные друг другом.

Недели через три я получил от него приглашение на семейный вечер. Как только я вошел, Виржилия обратилась ко мне с чрезвычайно лестными словами:

— Сегодня вы будете танцевать со мной вальс.

У меня была репутация отличного танцора; не удивительно, что она предпочитала меня другим. Мы прошли тур, потом еще тур. Книга погубила Франческу да Римини[45], нас с Виржилией погубил вальс. Помнится, вальсируя, я крепко сжал ей руку, и она, будто в забывчивости, не отняла ее. Мы кружились, обнявшись, на глазах у всех, и все кружились, обнявшись… Это было как сон.

Глава LI

МОЯ!

«Моя!» — подумал я, передавая ее следующему партнеру, и в продолжение вечера мысль эта все глубже всверливалась в мой мозг. Именно всверливалась, как бурав, что, кстати, гораздо действеннее, чем, скажем, удары молота.

— Моя! — говорил я себе, стоя у дверей своего дома и собираясь войти.

Тут судьба, или случай, или что бы там ни было, решив, по-видимому, дать пищу моему собственническому инстинкту, устремила мой взор на какой-то круглый желтый предмет, блестевший у меня под ногами. Это была золотая монета достоинством в полдублона.

— Моя! — повторил я, смеясь, и сунул монету в карман.

В ту ночь я забыл о монете; вспомнив о ней, однако, на следующий день, я почувствовал угрызения совести. Тайный голос вопрошал меня, какого черта я считаю своим золотой, которого не получил по наследству и не заработал, а просто нашел на улице. Монета принадлежала не мне, а тому, кто ее потерял, будь он беден или богат. А вдруг он беден? Вдруг это какой-нибудь рабочий, которому теперь не на что кормить жену и детей? Но даже если он богат, монета все равно не моя, и ее надо вернуть. Сделать это лучше всего, объявив о находке в полицию. Я написал письмо начальнику полицейского управления и послал ему золотой, прося разыскать потерявшего и вернуть ему деньги.

Я отправил письмо и спокойно, можно сказать радостно, позавтракал. Совесть моя, закружившись накануне в вальсе, запыхалась и чуть-чуть не задохнулась. Возврат золотого оказался окном, отворенным в тесном помещении нравственных обязательств. В окно хлынул поток свежего воздуха, и бедная дама облегченно вздохнула. Проветривайте совесть — вот все, что я могу вам сказать. Впрочем, я совершил благородный поступок, свидетельствовавший о справедливости и душевной деликатности. Об этом говорила мне моя дама, сурово и вместе с тем ласково; говорила, опершись о подоконник отворенного окна.

«Ты молодец, Браз Кубас, ты поступил прекрасно. Этот воздух не просто чист: он благоухает ароматом райских садов. Хочешь посмотреть на свой поступок, Браз Кубас?»

Добрая дама поднесла к моим глазам зеркало, и я увидел в нем четкое отражение вчерашней золотой монеты. Но что это? Блестящий желтый кружок стал двоиться, троиться, вот их уже десять, двадцать, нет — пятьдесят; я видел проценты, выгоду, которую должен был принести мне в жизни и после смерти мой благородный поступок. Меня укачивали сладостные волны самодовольства, я любовался своим великодушием, любовался собой, мне казалось, что я добр, а может быть, даже велик. Благодаря одной-единственной монетке! Что значит немножко больше повальсировать накануне.

Так я, Браз Кубас, сделал открытие — я открыл закон взаимодействия окон; я установил, что во имя сохранения нравственного равновесия следует, затворив одно окно, немедленно растворить другое, ибо наша совесть нуждается в непрестанном проветривании. Да ты не слушаешь меня, читатель; тебе хочется чего-нибудь попроще и позанятнее, эдакий необыкновенный, таинственный предмет. Таинственный предмет? Получай таинственный предмет.

Глава LII

ТАИНСТВЕННЫЙ ПРЕДМЕТ

Через несколько дней, направляясь в Ботафого, я споткнулся о какой-то предмет, валявшийся на песке. Вернее, не споткнулся, а пнул его ногой. Таинственный предмет был небольшим, плотно завернутым в кусок чистого полотна; на всякий случай я решил поддеть его ногой, и поддел, но он не развернулся. Решительно, таинственный предмет стоил внимания. Я оглянулся; вокруг никого не было; вдали, на самом берегу, играли дети, еще дальше рыбак возился со своими сетями; никто из них не смотрел в мою сторону. Я нагнулся, поднял таинственный предмет и пошел дальше.

Мне было немного не по себе. Кто знает, вдруг этот пакет подбросили мальчишки, желая надо мной подшутить? Я даже захотел выбросить свою находку, однако, ощупав таинственный предмет, я оставил эту мысль. Пройдя еще немного, я решил вернуться домой.

— Посмотрим, — сказал я, входя в свой кабинет.

Мгновение я колебался — мне было стыдно. Вдруг эту штуку подкинули мальчишки? Свидетелей, правда, не было, но во мне самом сидел отчаянный сорванец, который принялся бы визжать, скакать, хрюкать, ходить колесом, хохотать и свистеть, если бы в свертке оказалось полдюжины грязных носовых платков или гнилые фрукты. Но было поздно. Любопытство мое было возбуждено, как, впрочем, и любопытство читателя. Я раскрыл пакет… И увидел… нашел… сосчитал… и пересчитал не менее пяти тысяч рейсов. Не менее. Может быть, даже чуть больше. Пять тысяч золотом и ассигнациями, и все целехонькие, чистенькие — ну и находка. Я снова завернул их. Во время обеда мне почудилось, будто один слуга сделал другому какой-то знак. Уж не следят ли они за мной? Я исподволь расспросил их; нет, не следят. Пообедав, я снова заперся в кабинете, еще раз внимательно пересчитал деньги, посмеялся — отчего это я так дрожу над какими-то пятью тысячами? Я ведь богат.

Чтобы отвлечься, вечером я пошел к Лобо Невесу, который взял с меня обещание не забывать гостиной его жены. Там как раз был начальник полиции; нас познакомили; он заговорил о моем письме, о золотой монете, которую я послал ему несколько дней назад. Начальник полиции стал разглагольствовать по поводу моего благородного поступка; Виржилия была приятно удивлена, и каждый из присутствующих счел необходимым рассказать какой-нибудь похожий случай. Я ждал, когда все это кончится, с нетерпением истеричной барыни.

Всю ночь и весь следующий день я старательно гнал от себя мысль о пяти тысячах рейсов, спокойно лежавших в ящике моего письменного стола. Я охотно говорил обо всем, кроме денег, особенно денег найденных; впрочем, найти деньги не преступление, а, скорее, удача, счастливый случай, подарок судьбы. Нет, в этом не может быть ничего плохого. Да, но ведь пять тысяч рейсов — это не носовой платок, так просто они не теряются. Обладатель пакета с пятью тысячами рейсов несет его с тридцатью тысячами предосторожностей, поминутно его поглаживает, ощупывает, проверяет, на месте ли он; потерять такой пакет в пустынном месте, на морском берегу — нелепость, глупость, разве что… хватит. Найти деньги — не преступление. Это не бесчестно, это не может бросить на человека никакой тени. Нашел деньги — значит, повезло, все равно что выиграл их в лотерее, или на скачках, или в карты; что ж, я недостоин удачи? Ведь я хороший, не злой, я заслужил благосклонность судьбы.

«Я употреблю эти пять тысяч на доброе дело, — говорил я себе через три недели, — например, на приданое какой-нибудь бедной девушке… там видно будет…»

В тот же день я снес пять тысяч рейсов в Бразильский банк. В банке каждый считал своим долгом намекнуть на историю с золотой монетой, успевшую уже облететь всех хоть сколько-нибудь знакомых со мной людей; я сердито ответил, что не стоит поднимать шум из-за такой безделки; все стали хвалить мою скромность.

Я вышел из себя. Меня назвали великим.

Глава LIII

………

Одна лишь Виржилия не вспоминала о золотой монете. Ее миром был я — мои глаза, моя жизнь, мои чувства. Так она говорила, и это была правда.

Есть растения, пышно расцветающие в короткий срок; другие растут вяло, медленно. Наша любовь принадлежала к первым; она разрослась так быстро и с такой буйной силой, что вскоре сделалась самым мощным, самым густолиственным детищем леса. Трудно определить, сколько для этого понадобилось дней. Я знаю только, что однажды вечером на чудесном дереве раскрылся первый цветок, или поцелуй, если вам так больше нравится. Бедняжка дала мне его, дрожа от страха; мы стояли в воротах сада. Этот поцелуй навеки связал нас; стремительный, будто сама случайность, пламенный, словно сама любовь, он оказался прологом жизни, полной блаженства, ужаса и угрызений совести; жизни, в которой наслаждения кончались мукой, а мука переходила в восторг; в которой терпеливое, расчетливое притворство сдерживало безумную страсть, а жестокие приступы отчаяния, гнева ревности с лихвой окупались минутой счастья; но такие минуты сменялись минутами, убивавшими радость, в душе оставался неприятный осадок, и осадок осадков — пресыщение, скука. Вот что последовало за прологом.