Читаем без скачивания Письмо сыну. Воспоминания. Странники поневоле - Елизавета Федоровна Родзянко

Они оказались совсем недалеко от нас. Вместе с Богенгардтами[43] они бежали из Одессы в Новороссийск. Ольга сказала мне, что моя мать поручила их мужу Ольги, прося взять их под свое покровительство, так как не очень доверяла здравому смыслу Катруси. Встретив нас с Мишей, Богенгардты обрадовались, что теперь могут передать их нам. Твой добрый дедушка сейчас же принял их под свое покровительство и во всех документах называл их своими племянницами.

Так как Добровольческая армия все отступала, и фронт приближался к Новороссийску, твой дедушка решил, что всем нам надо переехать в Крым, где фронт тогда держался крепко. Дедушка для всех нас, включая Катрусю и племянниц, взял билеты на пароход «Колыма», отходивший в Крым. Чтобы доставить нас на пристань, командование Добровольческой армии прислало автомобиль с шофером. Нас было много, и автомобиль должен был отвезти нас в несколько приемов. Пароход отходил в три часа дня. Первым транспортом решено было ехать дедушке и мне с детьми и няней. Выехали рано утром. Когда мы стали подъезжать к пристани, я вижу, что дедушка, сидевший рядом с шофером, вдруг приподнялся, лицо его выразило испуг и ужас, и он начал громко и с негодованием говорить, вглядываясь в даль моря: «Ушла! Ушла! Колыма ушла! Ее нет на пристани! Ушла!» Он остановил автомобиль и ушел на пристань. Вернувшись, сказал: «Рано утром дан был приказ Колыме сняться с якоря и идти в Крым!» И мы вернулись опять в вагон. Во время обратной дороги дедушка был мрачнее ночи и все теребил свою маленькую бородку.

Теперь уже вдвоем твой отец с дедушкой начали ходить в город выяснять положение и хлопотать. Погода была переменчивая, то дул норд-ост, то шел дождь, а потом была гололедица. Снега было мало, только порошило. Один раз во время гололедицы дедушка поскользнулся и начал падать навзничь. Чтобы не удариться затылком, он подставил правую руку, и рука в кисти сломалась. Профессор Алексинский сделал операцию и наложил гипс, но неудачно: рука осталась кривая на всю жизнь, всегда болела, и твоему дедушке даже трудно было писать. Несмотря на больную руку, дедушка и твой отец каждый день уходили в город.

В это время политика опять ворвалась в нашу жизнь. У нас появился молодой поляк, хорошо говоривший по-русски. Поселился он недалеко от моей сестры Катруси и начал усиленно ухаживать за подрастающей Марусей[44]. Ксенья Шидловская[45] должно быть это хорошо помнит. Тогда при Добровольческой армии было что-то вроде польского посольства, и этот поляк был тоже в его составе. Видя катастрофическое отступление Добровольческой армии, поляки (кажется тогда во главе Польши был Пилсудский) предложили генералу Деникину, что они помогут ему выровнять фронт и ударят в тыл большевикам, но за это просили дать обещание, что Польша будет увеличена за счет русских губерний граничащих с ней. Генерал Деникин не считал себя в праве распоряжаться русскими землями и переговоры затягивались. Тогда поляки обратились к Родзянко, прося его повлиять на генерала. Дедушка пошел к Деникину и настойчиво уговаривал его пойти на эту сделку. Но Деникин был непреклонен: «Как я могу раздавать российские земли!» – говорил он. Дедушка, когда вернулся, был вне себя. В негодовании он говорил: « Какая близорукость! Как можно в такое время надевать белые перчатки и думать о будущем, надо спасать фронт сейчас! Хоть с чертом, да за Россию!» – кричал он, рассказывая нам. Думаю, что кричал он и на Деникина.

Убедившись, что из их предложения ничего не выйдет, польское посольство уехало. Исчез и наш молодой поляк. Единственная тогда возможность остановить развал провалилась. Дедушка, конечно, сразу это понял. Понял также, что и на покровительство Деникина ему и его семье рассчитывать теперь не приходится…

А в то время англичане открыли в Новороссийске запись для тех, кто хочет эвакуироваться заграницу. Твой отец и дедушка пошли туда и записали всех нас: и няню, и Викторию Викторовну, и Катрусю с племянницами. Был назначен день, когда все мы должны были явиться к английскому доктору. Вдруг заболевает няня! Температура у нее поднимается почти до сорока. Я в ужасе: что, если бедную няню оставят здесь! «Няня, – говорю я. – Что делать? Через два дня надо явиться к доктору!» – «Дайте слабительное» – говорит она. Ей вкатывают большое количество глауберовой соли… Температура падает, но няня, конечно, очень слаба. Она еще лежит, и мне надо теперь заботиться о Ценке. Надо сварить ей манную кашу. Но как ее варить? Я, к стыду своему, тогда не имела никакого понятия, как это делать. В моем детстве нам строго запрещалось ходить в кухню, чтобы мы случайно не услыхали каких-нибудь ругательств. Няня мне объясняет, как варить кашу. Я иду к раскаленной печке, и ты можешь себе представить, что получилось, когда я, в кипящее молоко бухнула всю манную крупу! Какой получился фонтан, и как завонял весь вагон! Но Ценка, к счастью, от моих неумелых забот не заболела.

Наступил день, когда нужно было всем явиться к доктору. Крепкая няня встала на ноги, только язык у нее был совсем белый, а нам сказали, что доктору придется именно показывать языки.

Погода в этот день выдалась хорошая, было даже сравнительно тепло. Не помню сейчас, как мы все добрались до центра города и вошли в большое здание, где в пустой комнате было уже много русских, ожидавших очереди к доктору. После нескольких часов ожидания я вышла во двор и там нашла пустую конюшню, где только в одном стойле стоял маленький ослик. Хотела показать его детям, но все боялись опоздать на прием. Наконец нас ввели к английскому доктору, который, видя нашу веселую толпу, улыбнулся. После недолгих переговоров с дедушкой, доктор повернулся к нам и действительно попросил нас высунуть ему языки. Но нянин совершенно белый язык он, к счастью, не заметил. Его внимание, вероятно, привлекли хорошенькие рожицы наших племянниц, которые едва удерживаясь от хохота, показали ему свои здоровые красные языки… И мы все были записаны на эвакуацию в Сербию.[46] Дедушка решил ехать в православную славянскую страну.

Прошло несколько дней. И вдруг на окне канцелярии по эвакуации появилась надпись, что Родзянко вызывают для личных объяснений. Дедушка пошел туда и узнал, что он и вся его семья вычеркнуты из списка эвакуирующихся. Кто вычеркнул, почему? Англичане объяснений не давали. Что было делать. Дедушка вспомнил, что в Константинополе жил его племянник Дима Родзянко, который еще в царское время был назначен туда военным агентом при английском посольстве. Дедушка послал ему телеграмму, объясняя все. Старые связи Димы с англичанами, по-видимому, помогли, и скоро был от него ответ, что он все уладил, и мы можем эвакуироваться. Это подтвердили и новороссийские англичане. А тем временем казалось, что фронт стоит у самых наших вагонов. Все время слышны были выстрелы, и теперь никто уже не говорил, что это «зеленые».

Наконец нам объявили, что нас назначили на итальянский пароход «Габсбург» и можно на него грузиться. Мы приготовились к отъезду и ждали погрузки. Мы благополучно доехали до пристани, нас на катере подвезли к пароходу, и мы по трапу все взобрались на него. Это было 16 февраля 1920 года (первая эвакуация). Дедушке с больной рукой и бабушке дали каюту, а мы все должны были спуститься в трюм и расположиться на грязном сером полу. Когда мы спустились, там уже было много народу, но за нами шли и шли еще люди с мешками, подушками и одеялами. Все сундуки были спущены еще ниже, в самый глубокий трюм, а сюда разрешали брать только самое необходимое. Когда погрузка кончилась, нас оказалось в трюме так много, что едва можно было пройти по оставленным проходам. Мы с няней и Викторией Викторовной разложили на полу наши одеяла и подушки и уложили детей. Няня тоже легла