Читаем без скачивания Супервольф - Михаил Ишков

Офицер успокоился и держался с некоторой предупредительностью. Он сообщил, что в условиях чрезвычайного положения, введенного в области Мансфельд в марте этого года, он вынужден задержать меня, ибо я оказался причастным к государственному преступлению — перевозке оружия. Снабжение оружием террористов, покушающихся на конституционные основы республики, это, знаете ли. Возможно, я замешан косвенно, может, меня использовали в темную, но это не меняет дела.

Затем начальник объявил, что в отношении меня будут соблюдены все нормы демократической процедуры, ведь он демократ. Точнее, социал-демократ.

— Разрешите представиться, старший секретарь полиции Штольц, — он прищелкнул каблуками.

Дело, заявил господин Штольц, представляется не таким простым, каким оно может показаться на первый взгляд. Здесь налицо заговор, направленный на подрыв устоев республики, в связи с чем он вынужден пойти на особые меры.

Хмель испарялся, прояснилась запредельная даль, и я нутром ощутил страх, который изводил задержавшего нас законника и социал-демократа. Более всего этот приверженец соблюдения юридических процедур боялся разгула страстей, которые могли вновь опрокинуть порядок в провинциальном Эйслебене.

В этом предчувствии таилась неразрешимая загадка, ведь более несовместимых понятий, чем «разгул» и Эйслебен, трудно было отыскать. Этот нонсенс произвел на меня отрезвляющее действие. На вопрос, что я могу показать насчет оружия, я заявил, что знать не знаю ни о каком оружии. У меня контракт, затем потребовал, чтобы со мной и со всеми артистами обращались достойно.

Начальник полиции прищелкнул каблуками и пообещал, что дознание будет произведено аккуратно и в кратчайшие сроки.

— Какое дознание?! — воскликнул я.

Только этого мне не хватало. В этом случае моей карьере в Винтергартене, а может, и во всей Германии, сразу пришел бы конец.

Меня поддержал голос от двери.

— Господин Штольц, не надо никакого расследования!

Я обернулся — в кабинет по-хозяйски вошел Вилли Вайскруфт.

— Ни о каком расследовании и речи быть не может, — подтвердил он. — Господин профессор никоим образом не причастен к шайке красных головорезов, пытавшихся использовать его известность для осуществления своих гнусных планов.

Первым порывом было возмущение, желание возразить, поправить Вилли, но опыт быстротекущей жизни взял вверх и я прикусил язык. Успокоившись, сказал самую постыдную в своей жизни фразу.

— Да-да, я не знаю ни о каком оружии.

Начальник полиции обратился к Вайскруфту.

— Если вы, господин Вайскруфт, готовы поручиться за герра профессора, и герр профессор даст слово, что при первой же необходимости явится в Эйслебен для дачи показаний, я готов отпустить его.

— Гарантирую! — коротко выразился Вилли.

Мы с Вайскруфтом вышли на улицу. У входа Вилли ждал легковой автомобиль. Этот автомобиль вконец доконал меня — владельцу «мерседеса» возражать бесполезно. По инерции, я позволил усадить себя на переднее сидение, затем, собравшись с силами, сходу нырнул в сулонг.[29]

Оказавшись в запределье, я смутно разглядел Ханни, сидевшую в камере на откинутой койке и сложившую руки на коленях. Губы ее были сжаты. Приметил начальника полиции, кому-то докладывающего по телефону — о чем он говорил, я не мог разобрать. Перевел ментальный взгляд на комнату отдыха, где полицейские обсуждали подробности засады, которую добровольцы из местного отряда самообороны, гордо называвшегося «Штурмовой батальон Эйслебена», устроили красным. Вахмистр возблагодарил Всевышнего за то, что ему и его напарникам не пришлось сидеть в засаде, иначе они тоже кого-нибудь не досчитались. Один из шуцманов подхватил — этот красный настоящий оборотень. По мне, признался он, его следовало бы сжечь и дело с концом. У нас в деревне с такими не церемонились. Вахмистр согласился — такого ловкача, который без рук обращается с оружием, ему никогда встречать не доводилось, даже на фронте. Потом многозначительно заметил — кто бы подумать, что спартаковцы делают ставку на ведьмаков.

Эти слова подтолкнули их к размышлениям о той роли, которую играет в жизни случай. Вахмистр припомнил стрельбу на лесной дороге, грязь и лужи в колеях, по которым им пришлось пробираться к месту засады, грузовик, задержанный местными добровольцами. Его послали в лес восстановить закон и порядок, вот почему он сразу решил поставить фрейкоровцев на место. Вахмистр поднял руку, крикнул — прекратить стрельбу! Штурмовики нехотя подчинились. Затем вахмистр поправил ремень и уже совсем было решился выйти из-за ствола, чтобы окриком прекратить безобразие, как вдруг из-под грузовика раздался выстрел, и один из штурмовиков, как подкошенный, упал на землю и завопил — он попал в меня! Он попал в меня!

Тут же начался яростный ответный обстрел. Полетели щепки, в досках кузова появились новые дырочки, зашипел воздух, выходивший из пробитой шины.

Из кузова закричали — не стреляйте! Сдаемся! Потом полетели револьверы, показались три дрожащие окровавленные руки.

Вахмистр, наконец совладавший с ремнем, крикнул.

— Прекратить огонь! Вылезайте.

Два молоденьких паренька, дрожа от страха, полезли через борт. Тот, кто был целехонек, поддерживал своего раненого товарища. Юнгфронтовцы спустились на землю и, пошатываясь, заковыляли в сторону кустарников, где укрылась засада. Вахмистр и командир группы добровольцев, мужчина в длиннополой робе с розовым платком, подвязанным под подбородком, ждали их за стволом старого дуба.

Дальше произошло что-то непонятное — то ли добровольцу не хватило выдержки и он решил поскорее расправиться с красными, то ли надеялся первым арестовать преступников, — но он выскочил из — за дерева. Тут же раздался выстрел, и командир группы молча рухнул на землю. Вахмистр еще удивился — разве можно с такой скоростью падать. Кто-то из добровольцев в ярости вскинул винтовку в сторону пареньков, однако вахмистр ударил по стволу винтовки и прикрикнул.

— Здесь командую я! Прекратить огонь!!

Затем крикнул юнгфронтовцам.

— Идите сюда.

Когда обоим надели наручники, раненому тоже, он спросил.

— Кто там, под колесом?

— Старший.

— Какой старший.

— Который без рук.

Вахмистр не поверил.

— Шутите?!

— Нет, господин вахмистр, это Шуббель, он выступал на сцене.

Вахмистр крикнул из-за дерева.

— Герр Шуббель, сдавайтесь. Сопротивление бесполезно.

Ответом было молчание.

Кто-то из добровольцев помянул черта и спросил.

— Что будем делать?

Было сумрачно, приближалась ночь. Кто-то штурмовиков закурил. Вахмистр, срывая злость, прикрикнул.

— Прекратить курение!

Огонек сигареты тут же угас.

Дальнейшее настолько отчетливо врезалось в память вахмистра, что мне не надо было прилагать усилия, чтобы опознать случившееся в лесу. Затаив дыхание, я следил за кадрами, мелькавшими в его сознании.

Вахмистр послал в обход группу из трех человек, сам с другим полицейским решил подобраться справа. Ему и его напарнику повезло больше, может, потому что вахмистр — ветеран, прошедший войну, ступал осторожно, старался не шуметь. Те, что шли слева, буквально ломились сквозь кустарник, и ведьмак, спрятавшийся под машиной, выстрелил в их сторону.

Я как сейчас вижу Гюнтера, сидевшего в глубокой, заполненной водой колее. Шуббель оперся спиной о колесо, ждал темноты, надеясь ускользнуть в темноте. Надежды было мало, на самом донышке. Откровенно говоря, никакой надежды не было, стало быть, «придется помирать с песней». Эта фраза засела в моем мозгу и била, очень чувствительно, по самому темечку.

Заслышав шум в кустах, Гюнтер, придерживая оружие ногами, вскинул винтовку, прицелился и большим пальцем правой ноги нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел.

Вопль засвидетельствовал, что цель поражена.

Вахмистр, подобравшийся к машине с противоположной стороны, изумленно наблюдал за этой картиной. После выстрела он, словно очнувшись, положил ствол револьвера на сук, прицелился и выстрелил в спину Вилли. Попал — не попал, но Шуббель повалился в грязь. Другой полицейский бросился к нему, вырвал винтовку, потом схватил за обрубок и вытащил Вилли на обочину.

Я смотрел на Шуббеля как сейчас, с высоты четырнадцатого этажа, смотрю на вас.

Вилли лежал на спине и тяжело дышал. Он попытался сесть, это удалось не сразу, вероятно, ранение было тяжелым, однако он не стонал, не просил пощады. Смотрел спокойно. В его лице не было обреченности. Жить ему оставалось недолго, но он умирал так, как загадывал — в бою, лицом к лицу с классовыми врагами, в обнимку с песней. С какой, не скажу. Обнаружив струившуюся кровь, Гюнтер попытался левым обрубком зажать рану.