Читаем без скачивания Магаюр - Маша Мокеева

Неожиданно мужчина, стоявший сзади, что-то сказал Авдотье Владимировне и Розе Сергеевне. Они повернулись и увидели плешивого мужика в кожаных брюках, смотревшего на них со злостью, если не сказать с яростью. Авдотье даже стало интересно, что ему было нужно, и она спросила: «Что, простите?» Мужик рявкнул: «Шлюхи!» Потом он добавил: «Шалавы!» Подумав, мужик сказал громко и глубокомысленно: «Баб нет. Одни шлюхи и шалавы», – и строго посмотрел на испуганных Авдотью Владимировну и Розу Сергеевну, которых так уже лет сорок никто не называл. Они с бьющимися сердцами ждали, когда эскалатор наконец закончится. А мужчина только раззадорился и начал объяснять окружающим его дамам: «Зачем вам рот? Чтобы сосать, шалавы…»

Модест III Безумный сошёл с эскалатора и продолжал бормотать, грозно поглядывая вокруг себя. Он представлял, как все эти бабы горят заживо, прямо здесь, на гранитной (или мраморной – Модест на секунду отвлёкся) верхней площадке, даже не успев выйти на улицу, задыхаются угарным газом, орут. Юбки, приторные запахи духов, губы разных цветов, неестественно блестящие, будто их смазали маслом, – от всего этого Модеста бросало в дрожь. Но нельзя было никуда от них деться, куда бы Модест ни пошёл, повсюду были бабы. Только в своей квартире он мог укрыться от этих скользких, лживых тварей, но теперь и квартиры у него нет. «Надо решить этот вопрос», – думал Модест, выходя к Ярославскому вокзалу.

На том же поезде, что и Алексей I Велеречивый, ехала Ульяна Николаевна. Кокетливо подсаживаться к людям она уже не могла – недавно ей исполнилось восемьдесят. Она делала то, чему её научили ещё в детстве: распевала молитвы, чтобы собрать денег на пропитание. От таких прогулок по вагонам Ульяне Николаевне становилось лучше: она чувствовала себя бодрее от движения и счастливее, когда кто-то говорил комплименты её проникновенному голосу. Как правило, пела свою любимую: «Красуйся, Богородица, покрой нас от всякого зла честным твоим омофором, радуйся…» В тот вечер она собрала больше, чем обычно, и решила зайти в привокзальное кафе.

В то же кафе направились Алексей I Велеречивый и Модест III Безумный после трудов своих, разумеется не сговариваясь. Некоторое время они сидели за разными столиками, и даже пластиковые стулья у них были разного цвета. Но в какой-то момент Алексей доел свою сосиску с гречкой и заметил Модеста, мрачно сидевшего с кока-колой, и Ульяну Николаевну, ковырявшую безобразный сырник. В силу своего характера он не смог усидеть на месте и пошёл знакомиться. Взял Модесту и Ульяне по гречке с сосиской и усадил за свой столик. Немного налил в стаканы. Стал интересоваться: «Куда едете, мои великодушные друзья?» Друзья никуда не ехали и друзьями называться не хотели; но благодаря содержимому стаканов языки у них стали понемногу развязываться. «Бабы – шлюхи», – сказал Модест. «Бросили меня все, старуху древнюю», – пролепетала Ульяна Николаевна. «Главное – душевная гармония, господа, – ответил на это Алексей. – Вот вы, Модест, когда вы успокоитесь душой, то перестанете раздражаться при виде женщин…» «Твари», – вставил Модест. «Да-да, – продолжал Алексей, – они будут для вас как деревья, растущие у дороги, или собаки, бегущие по своим делам. Может, вы даже сможете посмотреть на них как бы с неба, как бы с высоты птичьего полёта и увидеть красоту в этом хаотическом движении… Ульяна Николаевна, а вот вам чего жаловаться? Сидите с двумя роскошными мужчинами, улыбнитесь». Алексей подумал, не подарить ли бабульке браслетик, но вместо этого неожиданно добавил: «А поехали ко мне на дачу! Погуляем, шашлыков поедим. Модест, старина, никаких баб, кроме нашей лапочки Ульяны Николаевны, там не будет».

И поехали они на электричке до платформы Челюскинская, отворили ржавую оградку и сели за низкий столик. Слышно было, как неподалёку кричат вороны.

Алексей развёл огонь, принёс из погреба бутылку. Нарезал брауншвейгскую колбасу. Ульяна почёсывалась и смотрела на огонь. Модест тоже как-то обмяк и помалкивал. Чокнулись. Подул ветер. Листва шумела то сбоку, то где-то наверху.

Скоро всех одолела усталость. Ульяну Николаевну положили в углу, а Алексей с Модестом вытянулись на широком грязноватом диване и вполголоса разговаривали о том, как обрести покой.

Утром сторож помогал некой посетительнице найти дорогу к Архиповой Ульяне Николаевне – тридцать девятый ряд, крайнее место справа. Они долго бродили и наконец нашли – плющ оплёл всё так, что имён почти не было видно. Рядом были ещё два памятника: на одном – Викторов Алексей Михайлович – вызывающе висела гирлянда из ярких пластиковых цветов, а перед самым старым – Коновалов Модест Константинович – была насыпана щебёнка, чтобы не росли сорняки.

«Эрика»

Разве могут кого-то насторожить люди, которые увлечённо мнут в пальцах беруши разного цвета, чтобы выяснить, в чём их отличие; покупают коробку киндерсюрпризов, чтобы наконец понять, какие игрушки кладут в бледно-жёлтые яйца, а какие в яйца сигнально-оранжевого оттенка; ну, или в эпоху ультратонких ноутбуков со снимающейся клавиатурой и вращающимся экраном – тащат подруге скрипучую печатную машинку?

Машинка называлась «Эрика». Немецкая. Она стояла на столе, как танк на поле боя, – цвета кофе со сливками, поцарапанная, потёртая, не обещающая, что будет легко. Александра (ей нравилось, когда её называли именно так) вручила мне её со словами:

– Нашли в гараже, отец починил, вот… Владей!

Похихикав над этим дремучим аппаратом, мы убрали машинку обратно в специальный чехол и стали пить чай со сметанными пончиками. Затем Александра ушла в библиотечный кружок слушать выступление лектора о гравитационных волнах и релятивистской механике, а я торжественно водрузила тяжеловесную «Эрику» обратно на стол, чтобы напечатать на ней статью для журнала «Полуночное вышивание». У меня там авторская колонка. Как раз было о чём рассказать читателям: в самом разгаре вышивальный марафон, на прошлой неделе прошёл фестиваль рукоделия, а ещё появились новые наборы с картинами скандинавских художников.

Кнопки тугие, трудные. Следовало приспособиться. Я принялась настукивать абзац о правилах вышивального марафона и неожиданно вспомнила всех тех, кто эти правила не соблюдал: пропускал задания, шил через одну нить, использовал крашеный лён. Неожиданно я разозлилась – такие нерадивые вышивальщицы подрывают моральный дух всего вышивального сообщества. Я откинулась на спинку стула, чтобы подумать, как добиться их отстранения от марафона, а ещё лучше – заставить вовсе перестать вышивать. Сама мысль о том, что они будут где-то сидеть, уткнувшись в свои кривые стежки, и называть это вышиванием, была мне противна. Не должно остаться людей, способных замарать наше искусство. Может, их даже лучше изолировать. Да, так и надо поступить: построить специальные лагеря, где они будут днём и ночью шить одежду для заключённых, – это всё, на что они способны. Необходимо решение на государственном уровне –