Читаем без скачивания Сиятельный - Павел Корнев

Тогда я поспешно опустил взгляд к полу и до крови закусил губу, очищая разум от ментального воздействия заточенного в камне создания. К счастью, падший не успел толком вцепиться в мое сознание, и его сияние понемногу угасло.

Когда в часовне вновь сгустились тени, едва–едва разгоняемые тусклым светом керосиновой лампы, я подступил к изваянию вплотную, приложил ладонь к каменной груди и уловил — да, уловил! — редкие удары сердца.

С каждым таким толчком в голову все сильнее и сильнее вонзался клинок чужой воли; падший стремительным цунами легко сносил все мои блоки, требуя безотлагательного освобождения из каменного плена. Но сейчас в этом уже не было нужды, мне и самому хотелось стать тем ключом, что отомкнет ему дверь в нашу реальность.

Я с упоением грезил о величии тех, чьи крылья некогда закрывали небосвод, затмевали солнце и превращали день в ночь от горизонта и до горизонта. Мечтал об их могуществе и власти. Жаждал уподобиться им…

О да!

В голову вонзались раскаленные иглы боли, отголоски чуждого людям величия едва не сбивали с ног сокрушительным прибоем, всякое сокращение сердца отзывалось в приложенной к мраморной груди руке ударом кузнечного молота.

И падший пробудился! Его сознание еще только рвалось из неведомой бездны, а тело уже начало сбрасывать каменные оковы. От левой ладони по изваянию распространилось невыносимое свечение, и запущенная моим воображением метаморфоза начала превращать белоснежный мрамор в обжигающую лютым жаром плоть.

Статуя задрожала, по стенам, полу и потолку побежала паутина трещин; сомкнутые веки дрогнули, готовясь явить ужасающий взгляд падшего создания, но я не стал дожидаться этого, отдернул от статуи горевшую огнем ладонь и ударил ножом.

Ударил, и узкий титановый клинок легко вошел меж ребер!

Пол под ногами заходил ходуном, трещины начали расширяться, с потолка посыпалась каменная крошка. Падший забился в агонии, из пореза на пальцы хлынула кипящая кровь, она обжигающим пламенем потекла по руке, но я продолжал и продолжал расширять разрез, кромсать своим оружием податливую плоть.

Падшие неуязвимы, о да! Медь, бронза, серебро, обсидиан, закаленная сталь и свинец не способны причинить им никакого вреда. Но титан…

Титан не был известен падшим, они не имели защиты от выкованных из него клинков! В чистом виде титан получили в самом конце их затянувшегося владычества, а тогда ученые уже не спешили делиться своими открытиями с бессмертными повелителями.

Ночь титановых ножей пережить им было не суждено…

И я вновь ударил острым клинком. А потом еще и еще.

По рукам текла едкая кровь — и не кровь даже, а ничем не замутненная сила! — причиняя невыносимую боль и обжигая кожу; нож выскользнул из онемевших пальцев, но ничто уже не могло остановить меня. Я просунул в ужасную рану обе ладони, нащупал судорожно бившееся сердце и одним рывком вырвал его из грудины. Падший содрогнулся, его метаморфоза оборвалась, не достигнув конца, и тело в один миг обратилось в прах.

С потолка посыпались камни; я бросился наутек, а стоило только выскочить в коридор, как позади страшно ухнуло и воздух заволокло облако пыли. Стискивая лучившееся ясным светом сердце, я припустил по выкопанному грабителями лазу, но, по счастью, обвалилась лишь часовня, а дальше своды выдержали и лишь местами осыпались тонкими струйками песка.

И все же медлить я не стал и в подвал едва не ли не вывалился. Меньше всего хотелось оказаться погребенным под грудой камней с опалявшим ладони сердцем, которое продолжало, продолжало и продолжало колотиться, сводя своей неправильностью с ума.

— Вот уж даром не надо, — пробормотал я и вдруг остолбенел, заметив караулившее меня у выхода инфернальное создание.

Суккуб оторвалась от пересчета банкнот, вытащенных из кожаного бумажника инспектора, и лукаво улыбнулась:

— Лео, мальчик мой, чему ты удивляешься? У нас ведь договор, разве нет? Неужели ты и в самом деле надеялся избавиться от своей второй половинки столь… просто? Брось, мы с тобой еще повеселимся! Отчаянно повеселимся, даже не сомневайся!

Часть вторая

Муза. Всеблагое электричество и цельноалюминиевая оболочка

1

Все счастливы одинаково, каждый несчастлив по–своему.

Так ведь говорят, да?

Что ж, ничего удивительного. Мечты обывателя донельзя эфемерны: достаток, любовь, долголетие. Власть.

Страхи — другое дело. Как правило, люди прекрасно знают, чего именно они боятся. И это не банальные вещи, одинаковые для всех. Нет, в каждом из нас сокрыт свой собственный, уникальный изъян.

Лично я с детства терпеть не мог подвалы, особенно погреб–ледник отцовского особняка.

Холод, темень и кучи грязновато–серого льда вокруг. Пламя керосиновой лампы даже не пытается разогнать тьму; оно впустую трепещет за стеклом, словно пойманный в плен огненный мотылек, и со всех сторон подступают недобрые тени. А на входе — дверь, толстенная и неподъемная, вся заиндевевшая изнутри.

Через такую сколько ни кричи, сколько ни надрывай глотку, помощи не дозовешься, и сейчас меня так и подмывало ее захлопнуть. И даже не просто захлопнуть, а навесить замок, забить гвоздями и навалить сверху что–нибудь неподъемное.

Засыпной сейф? Да, сейф бы сгодился…

Елизавета—Мария спиной почувствовала мой задумчивый взгляд и обернулась.

— Лео! — нахмурилась девушка и укоризненно покачала головой. — Ты ведь не думаешь, будто меня удержит какая–то дверь?

И в самом деле — уповать на дубовые доски и холодное железо было бы с моей стороны по меньшей мере наивно. Я обреченно вздохнул и начал спускаться по затянутым изморозью ступеням. В одной руке мерцала тусклым огоньком керосиновая лампа, в другой светилась стеклянная банка с притертой крышкой, и хоть тьму они особо не разгоняли, пойти в подвал вовсе без огня я и помыслить не мог. Страшно.

— Лео! — поторопила меня девушка, убрав коробку со свежей провизией в самый дальний угол. — Чего ты медлишь?

— Иду я! Иду! — раздраженно отозвался я и наконец ступил на каменный пол.

Вдоль стен всюду высились груды ледяного крошева, которое не размораживали полтора десятка лет, и царящий внизу холод легко проникал под пиджак, заставляя трястись в обжигающе–нервном ознобе. А вот Елизавета—Мария в своем легоньком домашнем платьице от мороза, казалось, нисколько не страдала.

— Как там? — спросил я суккуба неожиданно даже для самого себя.

— Холодно, — ответила девушка, но сразу обернулась и уточнила: — Там — это где? Что ты имеешь в виду, Лео?

— В аду. Там — это в аду, — выдавил я из себя нервный смешок вконец онемевшими губами.

Суккуб рассмеялась.

— Мальчик мой, — покачала она головой, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. — Попробуй объяснить муравью, что такое Вселенная! Рассказать рыбе о космосе! Добейся от них понимания и тогда приходи ко мне и задавай вопросы о преисподней. Не обижайся, но человеческий мозг просто неспособен вместить в себя подобное знание. Всему свое время, прими это как данность.

Я оскорбился и не удержался от недоброй ухмылки:

— Наверное, неприятно оказаться запертым в теле муравья?

Елизавета—Мария подумала, потом кивнула.

— Это налагает определенные ограничения, — подтвердила она.

— Так, быть может, ты и сама теперь не в состоянии осмыслить, что же такое преисподняя? — продолжил я, нисколько не скрывая злорадства. — Воплощение в этом мире не лишило падших сверхъестественной сути, одним лишь своим присутствием они меняли законы реальности, а ты… Ты теперь всего лишь человек.

— Тебе не удастся разозлить меня, — улыбнулась суккуб, разгадав немудреную хитрость. — Лео, дорогой! Я не нарушу договор и не причиню тебе вреда. Никогда.

— Никогда — это очень долго, — хмыкнул я. — Почему бы тебе не убраться в преисподнюю прямо сейчас?

— Фи, — скривилась Елизавета—Мария, — возвращаться без достойных трофеев — это моветон, мой дорогой.

— Пока ты со мной, ты не охотишься на людей. Договор…

— И в мыслях не было, — уверила меня суккуб. — Зачем рисковать, позволяя тебе соскочить с крючка? Душа сиятельного с лихвой компенсирует любое ожидание.

Я скрипнул зубами от бессильной злости.

— К тому же, — придвинулась ко мне девушка почти вплотную, — не думаю, что ожидание будет столь уж долгим.

— Посмотрим! — оскалился я в ответ и поставил на пол банку, сквозь заиндевевшее стекло которой лучился ясный свет.

Удары размеренно бившегося сердца падшего перестали болью отдаваться в горевших огнем руках, но только я начал разгребать в стороны острые холодные осколки, и пальцы враз потеряли всякую чувствительность. Тем не менее пришлось основательно углубиться в слежавшуюся кучу мерзлого крошева, прежде чем поставить в нее банку и присыпать ее сверху обломками льда.