Читаем без скачивания Расстрелять! – II - Александр Покровский

Эс-эс больше ничего не сказал. Он стоял такой маленький, ушастенький, всклокоченный, вцепившийся в какой-то ящик и все еще улыбающийся. Все плыло в розовом тумане, и где-то из тумана все еще доносился до него голос проверяющего из очень большой комиссии по проверке организации борьбы за живучесть.

Петр Петрович после безнадежных попыток проглотить сгусток слизи, хрипом втянутый из носа в глотку, проснулся, сел на постели, сказал: «Черт!», увидел в будильнике четыре часа утра и, откинувшись, воткнулся в подушку.

Прошла целая неделя после похода, а автономка продолжалась каждую ночь: снилась вахта, лодка, старпом и прочая гадость. Жуть да и только!

Надпочечники не дали ему увянуть. Они затеребили мозг. Мозг открыл рот и вложил в него страдальческое мычание.

Минут двадцать шла тяжелая внутренняя борьба, можно сказать, даже схватка; в конце концов Петр Петрович встал и с немым выражением лица, мимоходом стянув с жены одеяло, под тонкие повизгивания отправился в закуточек, целиком оборудованный для дум и страданий.

Кишечник оживлял дорогу на языке труб и кларнетов; желудок шевельнулся и, пока Петр Петрович, пошатываясь, разговаривал с белым жертвенником, напомнил хозяину, что в четыре утра первая боевая подводная смена стартует на завтрак. Срочно захотелось есть. Жена проснулась от возни в холодильнике.

– Петя, – накрылась она одеялом, – ты где? А?

– Сейчас, – вяло отозвался полуслепой Петя, нащупав сметану, – сейчас…

Что-то пресное, тягучее безвкусно полезло в рот. «Замерзла», – решил для себя Петр Петрович и дожевал все.

– Замерзла, – повторил он для жены и, накрывшись с кряхтеньем, сытый, теплый, угасал, угасал, угасал…

– Что замерзло? – где-то там наверху, как звезда из космоса, отозвалась жена.

– Что замерзло? – все сильней просыпалась она.

– Сссы-ау-ах… сметана-а твоя… – умирал на сегодня Петр Петрович.

– Какая сметана? Господи! – пихнула его жена. – Ты чего там съел? Там же не было сметаны! Ты чего сожрал, несчастье?

– Все-все-все, – скороговоркой гасил отдельные вспышки сознания Петр Петрович.

– Все, – затих он и подвел черту, – нор-маль-но… все…

– Петька! – села жена вертикально. – Ой! Там же тесто было старое… ой, мама!

Она полезла через Петю. Тот дышал, как бегемот под дрессировщиком, – одними ноздрями.

– Скотина! – ахнуло из холодильника, – Сожрал!

– Петенька, – склонилась она через минуту к губам Петра Петровича, стараясь уловить самочувствие сквозь свист, – а может, касторочки выпьешь, а? И сейчас же пронесет! Касторочки. а? Ложечку…

– Сейчас, сейчас… – скакала по комнате и где-то что-то открывала, – вот, Петенька, открой ротик, ну, одну ложечку… вот так… и все будет нормально…

Наутро все было нормально. Военно-морской организм Петеньки – организм ВМФ! – усвоил даже касторку!

Швартовка к родному пирсу с полного хода – большое прикладное искусство. Военно-морской шик. Представьте себе; белый пароход, а может быть, даже и серый, с ходу, на всех парах, весело, вместо того чтобы по всем законам гидродинамики врезаться, перевернуться, развалиться и затонуть, – на крутом вираже останавливается у пирса как вкопанный, как мустанг останавливается. Красиво, черт побери!

Капитан нашего помоечного корыта – катера военно-морского (разумеется, у нас там что-то иногда даже с ходу стреляло) – всегда любил швартоваться вот так – на полном ходу. Носом в пирс. Скорость дикая. Остаются какие-то метры, дециметры-сантиметры, и…

– …Осади! – кричал он в машину, и машину осаживали, и корыто с диким ржаньем вставало на дыбы и…замирало у пирса.

И вот в очередной раз, когда до пирса остается совсем ничего, на бешеной скорости…

– …Осади! – кричит капитан. – Полный назад!

– А назада не будет, командир… – сказал ему спокойненько мех. – У yас заклинило.

– Вот это да! – сказал командир в пяти сантиметрах от пирса. – Чтоб я сдох!

И тут же лбом он пробил стекло, вылетел через него и полетел сдыхать.

Два дизеля сошли с фундамента; мотористы вздохнули и вспорхнули; сигнальщик, тараторя, нырнул в открытый люк; швартовщики взмыли и сгинули, а боцман… боцман должен был врезаться средней своей частью в реактивную бомбометную установку и кое-что там себе кокнуть. Но! (Моченая пися эрцгерцога Фердинанда!) В последний момент, с огромными глазами газели, в жутком перенапряжении он преодолел два метра в высоту и еще четыре в сторону и рухнул в студеные воды Баренцева моря, как метеорит.

Полпирса пропахали. Hoc – в гармошку. И самое странное, что все остались живы. Вот такие мы лихие, Мужеложству вопреки.

Командующий дал полюбоваться своей верхней розовой десной, потом помассировал ее языком, поискал, поцокал и вошел в рубку,

Тральщик мотало, как галошу на ноге у пьяницы: взлетало вверх, задумывалось на секунду, потом вниз и опять вверх; а оперативным стоял лейтенант Котя Васин; он укачивался до потери ответственности.

Зеленый, цвета морской волны, с расширенными зрачками, он стоял и реагировал. Ему было все равно, хоть мазок бери из носоглотки на предмет наличия мозга.

– Ну-у, – пододвинулся адмирал к карте, – что тут у вас? Доложите обстановку.

Обстановка была на карте нарисована; что, куда – все отлично.

Командующий, глядя в карту, икнул и рыгнул, отчего в рубке запахло обедом.

Коте и без того было нехорошо, а тут, после запаха обеда, тело выгнулось, стало жарко, потом холодно, опять жарко, и слюна – верный признак – потекла.

– Ну-у, доложите… – уставился на него адмирал. – Что тут у вас?

В рубке не было иллюминаторов, и Котя двинулся на адмирала, медленно гипнотизируя его бесчувственными глазами.

Тот почувствовал недоброе и запятился, засуетился, залопотал, по инерции все еще интересуясь обстановкой.

Отпрыгнуть адмирал успел, Котя рванул дверь, ведущую на трапик, потом крышку от трапика – вверх и… ха-ха-ха! – вниз по трапику захакало, хлынуло и тут же подобралось волной.

Торопливо отметав харч полуденный, Котя вернулся в вертикаль и нашел глазами адмирала: тот забился в угол.

– Товарищ адмирал! – сказал Котя, еле ворочая языком. – Разрешите доложить обстановку?

– Не надо, – замахал адмирал руками совершенно по-семейному, – занимайтесь тут сами.

И после этих слов адмирал позволил себе навсегда исчезнуть из рубки, а потом и с тральщика вообще…

Иногда меня спрашивают; «Ну как вы там в ОВРе [ОВР – охрана водного района] живете?» На что я всегда отвечаю: «С неизменным успехом» – и сразу вспоминаю, как Серега Батраков, наш старый, глупый старший лейтенант, радостно сбегая с корабля по трапу, как-то крикнул вахтенному:

– Эй, страшила, бригадир убыл?

Вахтенный не успел ответить, потому что из-под трапа послышалось:

– Батраков! Я не бригадир, а командир бригады, и хрена лысого ты у меня очередное звание увидишь.

Так и не дал Сереге капитана. Вот сука, а?

Как мы живем? Да нормально, наверное. Вот стоит в строю штаб бригады, а самым последним стоит лейтенант Дидло Сергей Леонидович, мой лучший друг. Он только что назначен в бригаду флагманским химиком. Штаб стоит в одну шеренгу. У них строевой смотр, и мимо строя идет командир базы. Подходит он к лейтенанту, останавливается и с миной брезгливости на лице, будто жабу видит, вытягивает из себя:

– Лий-ти-на-нт!

– Лейтенант Дидло, товарищ капитан второго ранга!

– Только хохлов нам и не хватало.

– Я русский.

– Кто это? – командир базы, поворотив свой лик хрестоматийно алкоголический в сторону, обращается уже к командиру бригады.

– Это флагхим. Новый, – отзывается тот.

– А-а-а… – командир базы возвращается к лейтенанту и, лениво уставясь себе под ноги, продолжает; – Лейтенант… уебать тебя, что ли?.. Ну что вы лезете все время в разговор? Что вы все время лезете! Вести себя не умеете?.. Так мы научим. Комбриг!

– Есть!

– Накажите его.

Комбриг быстро:

– Выговор!

Так и служим.

А в море вместе со штабом как выйдешь, так им, сволочам, на обед отбивные подавай. Нажарят отбивных и кормят этих ублюдков. За три дня все мясо сожрут, а потом еще месяц в море выходим на одних сухарях. Командира базы у нас зовут Дедушка Пак. Ему пятьдесят семь лет, он старый, гнусавый, вредный и злопамятный. Уже еле ползает, но все помнит, собака. Серега его как увидит, так всегда мне говорит: «Редкая сволочь, Саня, долетит до середины Днепра». Вот вползает тот Пак в сопровождении комбрига к оперативному, тяжело плюхается на табурет и спрашивает:

– Как у нас обстановка?