Читаем без скачивания Он уже идет - Яков Шехтер

– Гирш, давай проверим мезузу, – сказал реб Гейче.

Гирш открыл складной нож, подковырнул гвоздики и снял коробочку с мезузой, прикрепленную на косяке. Реб Гейче осторожно извлек свиток пергамента, развернул его и, подойдя к окну, принялся рассматривать. При свете луны было видно, как на его лбу проступили крупные капли пота.

– Смотри, – произнес он глухим голосом, подавая пергамент Гиршу. Тот поднес свиток к глазам и через секунду побледнел.

– Владыка мира, вместо имени Бога Ша-дай тут написано Ашмедай!

– Шимке прав, – воскликнул реб Гейче. – За дело!

Гирш нехотя, но деваться-то некуда, произнес три святых имени, когда-то подслушанных у Бааль-Шема в Замостье. Они, словно желобки в камне, навсегда врезались в его память. Затем сняли и сожгли в печи бесовские мезузы и всю ночь читали псалмы, а под утро встали на молитву.

Молились долго, тщательно перекатывая каждое слово, словно речную гальку, попавшую в рот. Когда вышли из комнаты, мать Шимке уже хлопотала на кухне, а отец рубил дрова. Они ничего не помнили, просто сон сморил, им и в голову не приходило, что проспали несколько дней. Тетка Лея исчезла бесследно.

– Одного не пойму, – удивленно хлопал себя руками по бокам Пинхас. – Куда мезузы пропали? Только пустые коробочки на подоконниках лежат. Ну да ладно, у меня старые остались…

Домой реб Гейче возвращался с чувством исполненного долга. Стояла ранняя весна, из полей накатывали волны прохлады, пьянило влажное дыхание молодой травы, усыплял мерный шорох недавно распустившихся, крепких листьев. Гирш тоже задремывал, и лошади шли неспешно, степенно потряхивая косматыми гривами.

В Курув прибыли после полудня, телега остановилась прямо напротив дома, и реб Гейче, покряхтывая, принялся вылезать. Солнце поднялось высоко над головой, пора было собираться в баню, из нее в микву, чтобы встретить праздник в чистоте и святости.

И тут… и тут… реб Гейче замер в остолбенении, словно его огрел кнутом пьяный шляхтич. Хамец! Он же не продал хамец!

Одним прыжком заскочив в телегу, он крикнул Гиршу гнать что есть сил к ребе Михлу. Колеса загрохотали по улицам Курува, но сердце, бедное сердце реб Гейче грохотало куда сильнее. Он прекрасно знал, что по закону после полудня с хамецом уже ничего нельзя сделать. Да-да, именно так, его невозможно ни продать, ни использовать. Любое употребление квасного уже полностью запрещено, а это означало, что реб Гейче разорен. Он рассчитывал лишь на то, что великий мудрец ребе Михл отыщет какую-нибудь лазейку.

Велика и обширна мудрость еврейского закона, ни обойти, ни перепрыгнуть. Но избранные головы избранного народа не одну тысячу лет корпят над Учением и открыли множество потайных ходов, скрытых дверей и укромных перелазов. Пользоваться ими не советуют, но в аховом положении, именно в таком, как сейчас, эти дверцы и перелазы помогают спастись.

– Увы, увы, – развел руками ребе Михл, выслушав реб Гейче. – Полдень давно наступил. Даже не знаю, что посоветовать.

Сказать, что реб Гейче пришел в отчаяние, – ничего не сказать. Все его деньги были вложены в еще не проданную водку и полуфабрикат. Оставшись без них, он не становился нищим, но состояние, нажитое годами тяжелых трудов и кропотливой работы, однозначно шло прахом. Одна его бровь взлетела вверх, другая поползла вниз, уголки рта опустились, а и без того морщинистый лоб стал напоминать распаханное поле.

– Попробуйте поговорить с Рамбамом, – посоветовал ребе Михл. – Может, он что придумает.

Рамбамом в Куруве называли реб Аврума-книжника. Тот знал наизусть все книги Маймонида и мог цитировать их с любого места. Прозвище он получил не благодаря феноменальной памяти, а потому, что Рамбам был для него главным авторитетом во всех областях жизни, путеводной звездой и свечой, освещающей сумрак ночи. В его книгах Аврум искал ответы на любые вопросы, и, поскольку Мойше бен Маймон был воистину великим мудрецом, врачом, философом и знатоком судеб человеческих, ответы находились, причем весьма полезные.

Кроме любви к Маймониду, курувский Рамбам слыл заядлым спорщиком. Каждому человеку Всевышний дарует особенности характера, дабы с ними он боролся всю свою жизнь. Один любит закусить, а другой сначала хорошо выпить, этого не оторвать от подушки, а тот немеет при виде смазливой женской мордашки. Все это вовсе не случайно, работа по преодолению тварного естества нужна для исправления души, тикуна. Перед тем как спуститься из сияющего мира истины в узкие рамки «здесь и сейчас» нашей реальности, душа вместе с ангелами планирует для себя испытания, подбирает место и время рождения, партнеров, детей и родителей. И все с одной-единственной целью – использовать годы пребывания в земном теле для наивысшего поднятия в мире грядущем, в сверкающем океане добра и справедливости.

Рамбам бился со своим характером до изнеможения. Беда заключалась в том, что благодаря феноменальной памяти и ясному уму, заостренному непрерывным учением, он мог переспорить кого угодно. Еще не нашлось человека, сумевшего посадить его в лужу. Даже всеми признанные курувские мудрецы старались не вступать с ним в пререкания.

Больше всего заботился об этом сам Рамбам. Он как от чумы бежал спорных ситуаций, избегал щекотливых вопросов и, когда за третьей субботней трапезой в синагоге начинался оживленный разговор о неоднозначно понимаемых комментариях, поднимался и уходил в большой зал читать псалмы.

Но иногда его все-таки прорывало, и тогда с яростью человека, расчесывающего зудящее место комариного укуса, он пускался в яростный, беспощадный спор, не успокаиваясь, пока не ставил ногу на горло поверженного противника. Ну, разумеется, ногу на горло в переносном смысле, Аврум-книжник отличался кротким нравом и за всю жизнь ни разу не ударил даже собаку или кошку, не говоря уже о человеке.

Реб Гейче не был в близких отношениях с Рамбамом, но при встрече всегда перекидывался парой фраз. Увидев его на пороге дома в столь неподходящее для визитов время, Рамбам чуть округлил глаза, однако тут же широко распахнул дверь, приглашая гостя войти.

– Задали вы себе задачу, – произнес он, когда реб Гейче закончил свою взволнованную речь. – И мне тоже. Обойти закон уже невозможно, все лазейки закрылись после полудня. Надо придумать что-то другое.

Он молчал около десяти минут, опустив голову и сосредоточенно изучая ногти на пальцах правой руки. Реб Гейче смотрел в окно. За холодной гранью чисто промытого стекла ветер мотал ветки ольхи. Над ними в высоком небе плыла розовая рябь, от которой разбегались светлые перья. А дальше, еще дальше, в голубой недостижимой вышине, неподвижно висели ватные клубы облаков. Решение проблемы было так же далеко и недостижимо, как эти облака.

«Когда Всевышний решает сделать человека бедняком, – думал реб Гейче, – он может использовать даже нечистую силу. Он хозяин, он владыка,