Читаем без скачивания Съешьте сердце кита - Леонид Пасенюк

— А побесстыднее ты ничего не мог придумать? — тихо, с закипавшим в голосе возмущением спросила Ксения.

Мамонов посмотрел на нее своими прищуренными, с голубинкой глазами и обидчиво буркнул:

— Могу и помолчать. Мое дело телячье. А только сами же просили.

Котеночкин привстал и, ссыпая в мешочек отмытый шлих с крупицами золота, наставительно поднял палец.

— Это, Ксения Ивановна, не выдумка, а исторический пример. Есть такой «Дунькин пуп» — наследие проклятого прошлого? Есть. Факт, который из истории не выкинешь. Правда, трактира уже нет, да и Дунька давно померла, но местность и по сей день так называется.

— Слушай, историк… — Жанна ласково, но с угрозой подергала Котеночкина за пиджак. — Мы народ грамотный, обойдемся без комментариев. Понял?

Отсверкивая и рябя на перекатах, бежал ручеек с рыжей золотоносной водой, недобро темневшей у ослизлых коряг, близ круто стесанных камней… Сияло солнце. Ветерок еле шевелил лапы лиственниц.

Ксения дробила молотком камешки, образцы пород, изучая их сердцевину, и записывала результаты опробований.

«Неужели то, о чем рассказал Мамонов, было в действительности? — думала она смятенно. — Как же тут люди жили, чем дышали они?..»

Конечно, по книгам она представляла тогдашние нравы и порядки, знала о волчьих законах тайги, о преступных способах наживы, вплоть до ограбления старателей, вплоть до убийств… Об этом писали и Мамин-Сибиряк и Шишков Так что могла ли удивить Дунька? Она ведь никого не грабила и не убивала…

Мамонов тронул ее за плечо.

— Мне в боковой маршрут надо бы. «Боковым маршрутом» у геологов называлось сходить в уборную.

— Ой, боже, ну иди, что ли, — покраснела Ксения. — Будто я тебя держу. — И когда Мамонов отошел, она сказала Жанне: —А вообще он циник, этот Мамонов. Мог бы ведь и что-нибудь другое рассказать, а не обязательно эту притчу. Ему всегда хочется вогнать меня в краску, досадить, испортить настроение…

Жанна не согласилась:

— Да ну, Ксенька! Зря напраслины не возводи. Парень простой, сибиряк. Со странностями, правда. Но он не вредный…

— А, тебе все нравятся, — раздраженно и не без намека вымолвила Ксения и сунула пикетажную книжку в полевую сумку. — Ну, где он там, этот остряк? Надо закругляться. Дело к вечеру. Пока дойдем…

Солнце сильно подалось к горизонту и уже задело краем частокол жиденького сухостоя, когда отряд возвратился в лагерь. Неистовствовали комары.

В палатке их было тоже полно.

— Дымокур надо развести, — пробормотал Мамонов, сбрасывая с сутулых плеч рюкзак, набитый камнями и мешочками с песком. — Котеночкин, тащи моху, который повлажней…

Ксения поморщилась. Она терпеть не могла дымокуров. В дыму задохнешься, а комаров до конца все равно не выгонишь. Потом кашляй всю ночь и глаз не открывай…

— Шел бы ты, Саша, со своим дымокуром подальше, — сказала она нехотя. — В боковой маршрут, что ли…

— Ого! — засмеялся Мамонов. — Однако, сильно сказано, товарищ начальник. А дымокур я все-таки разведу. Загрызут же.

Он разворошил принесенный Котеночкиным мох, сунул туда сухих прутиков, чиркнул спичкой… Дым повалил ядовитый — белесый и желто-зеленый… Спасаясь от удушья, Ксения выбралась наружу, жадно глотнула чистого, холодного воздуха. И тотчас начала выплевывать комаров.

Зайдя через полчаса в палатку, она сразу, кое-как раздевшись, юркнула в спальный мешок, разгребла мох поблизости и ткнулась в него носом. Дым все равно просачивался. Ксения приподняла край палатки и высунула нос наружу. Но комары почуяли лакомый кусочек — и пришлось носу убираться восвояси.

Ксения сердито закуталась с головой, но вдруг ее слуха коснулись топот и чья-то речь. Кто-то там, в тайге, напевал, чеканя слоги:

Бе-са-ме му-чо!..Без се-мьи луч-ше-е!.

— К нам, — пробормотала спросонок Жанна и толкнула Котеночкина: —Вась, встань, посмотри…

Но встать он не успел. Полог палатки небрежно отдернули в сторону, луч жужжащего фонарика прободал темноту, и пришелец, выпрямившись, с веселой хрипотцой сказал:

— В сплошном дыму, в развороченном бурей быте!.. Принимайте гостей! Благородный идальго дои Игорь Дудкин и его верный оруженосец — каюр Анисим Объедкин. С ними два чесоточных оленя, а в тороках хлеб, селедка и пол-литра чистого спирта!— Сделав широкий жест, он крикнул: — Объедкин, тащи! Музыка, туш! Сии подаяния, как вы, верно, догадались, перепали вам от великих щедрот начальника партии. И можете принять их по накладной. Я человек честный и документы привык уважать. Поэтому спирт доставлен сполна! Остальное не так существенно.

В палатку втиснулся Объедкин — грузный, одышливый толстячок. Ксения зажгла «летучую мышь» и рассмотрела его как следует. Он был кривой на один глаз. А парень стоял в тени, и лица его не было видно.

Но вот он швырнул в угол рюкзак, положил на него красивую, как игрушка, малокалиберную винтовку с оптическим прицелом и вошел в полосу света.

— Уф! — сказал он, дернув книзу блестящую «молнию» меховой тужурки. — Жарко у вас.

«А он ничего себе, — подумала Ксения, и сердцу на минуту стало зябко и тревожно. — Видный».

Ребята тем временем затеяли полночный пир. Правда, Ксения всего спирта не отдала — мало что может случиться в тайге! — и выделенную для пиршества часть Мамонов развел речной водой пожиже.

Выпили. Закусили селедкой — она была рудая, «ожелезненная» какая-то, а от искрошившегося черствого хлеба разило оленьим потом. Но даже обычно разборчивая в еде Жанна, завороженно глядя на Дудкина, жевала все подряд.

Он поведал о самоновейших событиях, происшедших в штабе экспедиции, в том дальнем, благоустроенном поселке на берегу Вилюя, который геологи благоговейно величали «градом стольным». Новостей было много, целый ворох, и даже толстокожий, ничем, по мнению Ксении, не интересующийся Мамонов снисходительно внимал рассказу гостя. Однако он не утерпел и шепнул Котеночкину:

— А какие у него усики-щекотунчики! Вот бы и нам отпустить! За нами девки гужом бегали бы.

Котеночкин прыснул в кулак.

— Гужом, гужом — да мимо! — проговорил он сквозь смех. — Куда уж нам, Сашок, с нашими физиями!

А Жанна поудобнее уселась в спальном мешке и ткнулась подбородком в подставленные кулачки.

— Скажите, пожалуйста, Игорь… ничего, что я вас так называю?.. Скажите, где вы раньше работали? Мне знакомо ваше лицо!

— Да в экспедиции же, — охотно сообщил Дуд-кин, рассматривая опорожненный стакан на свет. — От ОРСа работал. Заведующим столовой…

Для всех это было несколько неожиданно. Котеночкин переглянулся с Мамоновым, а Жанна — с Ксенией. Только Объедкин сохранял полную невозмутимость, сонно клюя носом.

— Ах, так… — протянула Жанна. — То-то я вас там и видела. Помню, помню. Еще в вас все девушки конторские поголовно были влюблены. И поголовно все незамужние геологини. Да, да, вы там щеголяли — труп налево, труп направо!..

Все засмеялись, засмеялся и Дудкин.

— Ну, щеголял… Придумали! Я же не виноват, что они…

Ксения нерешительно осведомилась:

— А почему вы ушли из столовой? Ведь здесь, в тайге, с непривычки…

— Я вас понял, — кивнул Дудкин. — Я сознаю, что трудности. Но я учел, я знаю себя… А из столовой меня попросили. — Он засмеялся. — Был такой казус. Обедал как-то главный инженер экспедиции. Ну, персона… Персона грата! У него звания, степени. И вот показалось ему, что мух в столовой много. «Послушайте, — говорит, — у вас в столовой столько мух! Они прямо бьются в лицо! И не исключена возможность, что какая-нибудь из них свалится мне в тарелку. Нет, нет, вы что-то должны предпринять». Они все, эти большие инженеры, немножко странные, немножко не от мира сего… Греха не утаю — мухи действительно летали, вывести их всех просто не представлялось возможным. Я улыбнулся и сказал: «Да, да, товарищ инженер, мною уже дано распоряжение: вызвана авиация — самолеты, вертолеты. Произведем опыление…»

Дудкин говорил о превратностях своей судьбы спокойно и обстоятельно, незлобиво над собой посмеиваясь, но не упуская случая оттенить смешные стороны и у тех людей, с которыми он прежде сталкивался. Он никого не обвинял — может быть, сознавая и свои провинности. Ксении это понравилось.

И только неугомонный Саша Мамонов, укладываясь спать, нарочито громко сказал:

— Красавец писаный, а?.. Даже неприятно. Как женщина…

— Признавайся, это ты от зависти, конопатый, — уколола его Жанна. — Уродись я такой конопатой, я бы с горя повесилась.

Мамонов смолк, будто захлебнулся, но, на беду его, слова услышал и гость.

— Досадно, приятель, — необидчиво сказал он, — что вы смешиваете избыток доброты на физиономии закоренелого бабника с банальной женственностью.