Читаем без скачивания По следу упие - Николай Коротеев

— Иди, Наташа, умойся, — негромко проговорила старшая.

Она присела на валежину у костра, закурила, глубоко и со вкусом затянулась.

Только сейчас Кузьма, хоть ему и самому себе было стыдно в этом признаться, осознал, что младшая ботаничка, в джинсах, — дочь Самсона Ивановича! И ему, Свечину, придется сказать ей о несчастье, которое случилось с ее отцом!

— Наташа, — продолжила старшая, — в зеркало на себя посмотри. Я еще у реки говорила тебе: умойся. А ты: «Потом, потом».

Выхватив из внутреннего кармана ватника зеркальце, девушка всплеснула руками и, продолжая что-то бормотать, быстро пошла вниз, к воде.

Провожая ее взглядом, Свечин про себя, отметил, что Леонид с появлением ботаничек как-то стушевался, а Наташа с самого начала подчеркнуто не замечала молодого Дзюбу.

«А ведь они из одного села…» — подумал Свечин.

— Первое время, — сказала Полина Евгеньевна, — Наташа прямо-таки не могла нарадоваться всему, что встречала в тайге. Стоило нам остановиться, она тут же шла бродить. Думала, сейчас же найдет нечто сверхинтересное. Может, даже увековечит свое имя в науке, обнаружив какой-нибудь если и не вид, то разновидность растения, неизвестного миру. Она хоть и местная, но здесь не бывала. Сюда лишь кондовые таежники добираются.

От палатки к костру направлялась Наташа, и Свечин с тоской подумал, что обе женщины заговорят его до озлобления. Кузьме при словоохотливости ботаничек не хватило бы и километра пленки, а у него осталась всего одна кассета. Подняв глаза на Протопопову, Кузьма не узнал ее. Она оказалась очень красивой: большеглазая, с высоким лбом и волной медных волос.

«Неужели расческа, губная помада и пудра способны сделать такое чудо?» — подумал Свечин и сказал несколько робко:

— Мне нужно поговорить с вами…

Полина Евгеньевна поднялась:

— Леонид, пойдем нарубим еще лапнику, пока светло.

Когда они ушли, Наташа, сразу посерьезневшая, неожиданно спросила:

— Что случилось с отцом?

— С… с Самсоном Ивановичем?

— Говорите прямо.

Не ожидавший такого поворота, Кузьма опустил взгляд:

— Мы с ним вместе шли…

— Что случилось?

— Ранен в руку… Из самострела… Но сейчас ему легче.

— Сердце — вещун… Как вас с Леонидом увидела, так и подумала: что-то стряслось с отцом. Мы с мамой всегда очень беспокоимся, когда он уходит в тайгу. Даже теперь… А ведь прошло пятнадцать лет, как его едва не убили в перестрелке браконьеры… — И встрепенулась: — Вы спрашивайте… Спрашивайте. Ведь вы по делу приехали.

Подняв глаза, Кузьма увидел непроницаемое лицо девушки, очень похожей в эту минуту на Самсона Ивановича.

«Никак не мог предполагать, что она так мужественно, совсем по-мужски примет тяжелую весть. Отцовский характер!»- подумал Свечин.

— Спрашивайте.

— Вы не будете возражать, если я запишу наш разговор на магнитофон?

— Пожалуйста.

— В первых числах вы были у Радужного?

— Мы ушли оттуда семнадцатого, утром. Находились… Собственно, переночевали.

«Так, — прикинул Свечин. — Они пришли, когда Дзюба уже был мертв». И спросил:

— По дороге вы никого не встречали?

— Нет. На реке ниже водопада много проток. Можно разминуться.

— А после?

— Тем более. Правда, завернули к Ангирчи. Потом сюда к нам приходил Телегин. Пробыл два дня. Он очень интересовался нашей работой.

— А у самого Радужного вы не приметили ничего необычного?

— Необычного?… Нет. А что считать необычным? Для меня — я впервые была там — все необычное. Водопад. Грива белой пены и радуга над ним. Розовые скалы, прекрасные и дряхлые. Удивительные. Согласитесь: все это — необычное.

— Да… — протянул Кузьма. — Но, может быть, какая-то деталь…

— Нет. Хотя… Когда мы подошли к волоку, то там, в кустах перед водопадом, увидели кепку. Старую. Нет. Дождем прибитую. На нее уже упало несколько листьев.

— Давайте нарисуем план. Где она лежала?

— Пожалуйста.

На то время, пока Наташа рисовала в блокноте схему, Свечин выключил магнитофон. Потом беседа возобновилась.

— Отец действительно выздоравливает?

— Да. Он у вас сильный, смелый… отличный человек.

— А не секрет, что произошло?

— В скалах у Радужного погиб Дзюба.

— Погиб? А когда ранили отца?

— Большего я вам сказать не могу.

— Значит, Леонид поэтому не уехал в город на работу?

— А вы почему задерживаетесь?

— Для нас важен именно сентябрь. Тема такая. Мне разрешили задержаться.

— Вы, Наташа, хорошо знаете Леонида?

— Когда-то дружили…

— Поссорились?

— Нет. Компании разные.

— Как это?

— Так… Поехал он в город учиться, а больше лоботрясничал. Вырвался из-под опеки отца и загулял. Потом бросил учебу. «Шоферю», — говорит.

— Чье-то влияние, видимо.

— Ах уж это влияние!.. Как все просто — влияние. Слабая душа… Не верю я в слабые души, которые поддаются влиянию. Леонид не телок. Нужна, по-моему, одинаковая сила воли, чтоб поддаться дурному влиянию или хорошему. «Ах, идти по хорошему пути трудно — будни, одно и то же!» Ведь говорят так? Говорят. А что — «будни»? Что — «одно и то же»? Мне, например, интересно узнавать новое. И я каждый день узнаю. В науке. Просто в прочитанной книге. В фильме. Что может быть разнообразнее? Шалопайство? Гулянки? Вот уж где все абсолютно одно и то же!

— Вы так говорите…

— Как будто видела? Знаю? Да. Мне хватило двух недель. Это произошло два года назад. Деньги у Леонида появились. Говорил, отец дает. И тут же у него дружки завелись. Две недели посмотрела я на эту «разнообразную» жизнь. Так можно жить, если ничего не любишь, даже себя.

— Эге-гей! — послышался из-за кустов голос Леонида.

Кузьме жаль было прерывать разговор с дочерью Самсона Ивановича, но еще нужно было поговорить с Полиной Евгеньевной.

— Ждем! — крикнул Свечин и добавил, обратившись к Наташе: — О нашем разговоре не надо никому рассказывать. И если что вспомните, то скажите потом.

— Конечно.

Выйдя к свету, Полина Евгеньевна и Леонид бросили у костра лапник. Наташа поднялась и ушла в палатку.

— Теперь я один прогуляюсь, — постарался бодро сказать Леонид.

Запись беседы с Полиной Евгеньевной инспектор начал с вопроса, не заметила ли она у Радужного чего-нибудь необычного, не присущего этому месту.

— Вроде бы нет.

— «Вроде бы»?… Или нет?

— Нет. Конечно, нет.

Ничего нового из беседы с Полиной Евгеньевной инспектор не узнал. Но, заканчивая разговор с нею, Кузьма не мог отделаться от ощущения, что она не то что умалчивает о чем-то, а просто еще не решила, действительно ли та деталь, которую она припомнила, заслуживает внимания.

Ночью Кузьма, спавший, как и Леонид, у костра, проснулся оттого, что его теребили за плечо. Спросонья он не сразу понял, что его будит Полина Евгеньевна.

— В чем дело? — Он машинально достал папиросу, закурил.

— Скажите, товарищ Свечин… Дзюба случайно не отравился?

— ЧTO? — Кузьма поперхнулся дымом и надолго закашлялся.

Леонид проснулся, посмотрел на них настороженно.

— Отойдем, — сказал Свечин. Поднялся, прихватил магнитофон.

Они отошли подальше от костра и остановились у ствола какого-то дерева.

— Почему вы так решили, Полина Евгеньевна? Откуда это вам известно? — сипло спросил Кузьма.

— Я до сих пор сомневаюсь: не ошибка ли мое предположение?

Попробовав затянуться, Свечин вновь закашлялся и отбросил папироску:

— Выскажите ваши предположения. Там подумаем, ошибка или нет.

— Я не могу ручаться на все сто процентов. Поэтому отнеситесь к тому, что я скажу, очень осторожно.

— Хорошо, хорошо… Так что вы хотите сказать? — поторопил ее Свечин.

— Там, у Радужного… Когда Наташа пошла за вещами, я осталась одна на пятачке, окруженном скалами. Я люблю смотреть на водопады. Так засматриваюсь, что у меня голова начинает кружиться.

— Хорошо, хорошо, — снова поторопил ее Кузьма.

— Да… Вот я и пошла к водопаду… И тут неподалеку от обрыва увидела бутылку. Вернее, склянку. Знаете, в таких хранят уксусную эссенцию. Ее специально в таких бутылках выпускают — трехгранных, чтоб не спутать. А знаете, как пресное в тайге надоедает? Соль да черемша вместо лука. И то не всегда ее найдешь. А склянка эта наполовину заполнена.

«Эх, — думаю, — дурак, бросил. Возьму-ка ее на всякий случай».

— Да-да…

— Бутылка была заткнута. Я по привычке на свет поглядела. Жидкость по цвету показалась странной. Открыла я склянку, палец смочила чуть-чуть — и на язык. Не эссенция. Запах петрушки. Ну, в общем, разобралась. В склянке из-под уксусной эссенции — сок веха. Яд.

— Вех? Что за вех?

— Цикута.

— Цикута?

— Да-да, та самая цикута, которой отравили Сократа, приговорив его к смерти. Та самая. Еще вех зовут мутником. У тех, кто его съест, мутится сознание. Или «гориголова» — при отравлении горит голова. А еще — водяной бешеницей называют. Пострадавшие становятся очень беспокойными, как бы с ума сходят.