Читаем без скачивания Отравительница - Виктория Холт

Мысли о Конде отвлекли Катрин на время от беседы, что показывало, как сильно менялась она, слыша его имя.

— Вы не можете ожидать, что я поддержу тех, кто желает зла моему сыну! — продолжила Катрин.

— Мадам, — сказала мадам де Монпансье, — гугеноты абсолютно лояльны короне.

Катрин пожала плечами.

— Кое-кто, — заметила она, — желает, чтобы не было никакого короля. Они предпочитают монархии республику… управляемую Кальвином!

— Нет, мадам, это ложные слухи.

— Возможно, вы правы, — сказала Катрин.

Когда Катрин отпустила женщин, отставшая мадам де Мейлли шепнула ей:

— Мадам, адмирал Франции хочет поговорить с вами. Могу я привести его к вам?

Катрин кивнула.

Гаспар де Колиньи… Катрин изучала мужчину, преклонившего перед ней колено. Глядя на его суровое и красивое лицо, она решила, что такого человека, вероятно, нетрудно использовать. Она многое знала о нем; Катрин познакомилась с Гаспаром Колиньи, когда впервые приехала во Францию. Он был ровесником Катрин, его мать доводилась родной сестрой Монморанси, коннетаблю Франции. Его красота отличалась от красоты Конде.

Колиньи обладал строгими, благородными чертами лица. Однако в молодости он слыл веселым повесой, делившим свое время между двором и полем брани. Катрин хорошо его помнила. Гаспар везде появлялся со своим лучшим другом, Франциском де Гизом; теперь лучший друг стал главным врагом. Франциска считали номинальным главой католической партии; протестанты возлагали надежду на Гаспара. Колиньи обладал реальной властью; будучи адмиралом Франции, он контролировал Нормандию и Пикардию. Он был верным католиком до тех пор, пока не провел три года в плену во Фландрии. Там он увлекся протестантизмом. Он стал тихим, серьезным человеком, женился на некрасивой и умной жене, которая боготворила его; он был предан ей. Находясь рядом с этим человеком, Катрин ощущала его силу; она волновала ее. Как использовать Колиньи? — думала женщина.

Когда Колиньи поднялся, она спросила его, что он хочет сказать ей. Протестанты с надеждой смотрят на королеву-мать, ответил он. Катрин улыбнулась, довольная тем, что ей удается успешно скрывать от окружения свое истинное лицо.

— Они ощущают ваше сочувствие, мадам, — серьезным тоном произнес Колиньи.

Она сказала ему то же, что и дамам, о заговоре с англичанами, о интригах Кальвина. В ответ он заверил ее в своей лояльности короне. Когда Колиньи говорил о преданности, ему следовало верить.

— Мадам, — сказал он, — вы собираетесь в Реймс. Встреча может быть устроена там… или где-то рядом. Нам надо многое обсудить с вами.

— Что будут обсуждать со мной, адмирал?

— Мы хотим ходатайствовать об устранении де Гизов, захвативших много должностей; мы попросим о перераспределении постов, о созыве Синода. Все это отвечает интересам короны.

— О, месье адмирал, когда я вижу, как бедных людей сжигают на кострах не за убийство или воровство, но за верность своим убеждениям, моя душа обливается кровью. И когда я вижу, с каким мужеством они принимают мученическую смерть, мне кажется, что в их вере есть нечто необъяснимое разумом.

— Наши люди ждут от вас помощи, мадам, — взмолился Колиньи.

— О, мадам, — воскликнула мадам де Мейлли, — не позволяйте осквернять правление вашего сына насилием. Та кровь, что уже была пролита, взывает к отмщению.

Катрин холодно посмотрела на женщину.

— Вы имеете в виду то, что произошло, когда на троне находился мой муж?

Женщина упала на колени и попросила королеву-мать простить ее.

Катрин перевела взгляд на Колиньи.

— Думаю, — медленно произнесла она, — вы хотите сказать следующее: многие пострадали по вине моего мужа, и поэтому его постигла ужасная смерть.

Катрин горестно рассмеялась.

— Вы хотите предупредить меня, что в случае новых смертей могу пострадать я? О, мадам, месье адмирал! Господь забрал у меня того, кого я любила и кто был мне дороже жизни. Что еще он может сделать со мной?

Катрин заплакала, ей нравилось казаться Колиньи слабой женщиной. Адмирал и мадам де Мейлли принялись утешать ее. Плача, Катрин думала о том, разумно ли соглашаться на встречу с протестантами. Она решила, что сделать это стоит, поскольку она не возьмет на себя никаких обязательств и узнает их секреты.

Она обещала принять любого священника Реформистской Церкви; Колиньи и мадам де Мейлли ушли, довольные беседой.

Оставшись одна, Катрин стала думать о протестантах; с них мысли перескочили на Конде; она ощущала его привлекательность и слабость. Она размышляла об Антуане и Жанне, Конде и Элеоноре. Когда явились фрейлины, чтобы уложить Катрин в постель, она заметила, как красивы некоторые из них. Две женщины обладали незаурядной красотой — это были Луиза де ла Лимодьер и Изабелла де Лимей.

Отпустив остальных фрейлин, Катрин сказала:

— Вы помните, что в дни правления моего свекра, Франциска Первого, существовал круг женщин — очаровательных, остроумных, прекрасно ездивших верхом — словом, женская элита двора?

Красавицы слышали об Узком Круге. Они сказали об этом Катрин.

— Я задумываю воссоздать этот круг. Я соберу вокруг себя очаровательных, элегантных женщин, которые будут готовы сделать для меня так же много, как избранницы Франциска делали для него. Критериями отбора станут красота, смелость, остроумие; попасть в Летучий Эскадрон будет столь же почетно, как и в Узкий Круг.

По совету королевского хирурга Амбруаза Паре двор отправился в замок Блуа. Заболевание крови, мучившее Франциска, обострилось; климат Блуа, более мягкий, чем парижский, мог принести королю пользу.

В эти нелегкие дни Катрин ощущала, что она в опасности. Встреча с протестантскими священниками, которую она запланировала, не состоялась. Кардинал Лоррен услышал о подготовке к ней и вместе с братом, герцогом де Гизом, в своей надменной манере дал Катрин ясно понять, что ей не удастся служить двум господам. Если Катрин хочет сделать ставку на Колиньи и протестантов, она немедленно и автоматически превращается во врага сторонников де Гизов. На троне находился ее сын Франциск, которым руководила его жена, слушавшаяся своих близких родственников де Гизов; поэтому Катрин не могла позволить себе такую роскошь, как ссора с герцогом и кардиналом.

Если бы дело закончилось на этом, все было бы нормально, но преследования протестантов усилились. Дю Бурга приговорили к сожжению на костре; многие стали свидетелями его казни, состоявшейся на площади Мятежников.

Протестанты роптали — Катрин не сдержала своего обещания. К какому бы сословию или партии ни принадлежали французы, они были всегда готовы обвинить итальянку.

Неспособность добиться желаемого бесила Катрин; кардинал Лоррен и герцог де Гиз последовали за двором в Блуа. Они были настороже. Катрин знала, что они пристально следят за нею.

Только дети не замечали напряжения. Король ничего не знал о происходившем вокруг него. Он наслаждался семейным счастьем. Мария тоже была счастлива: она могла танцевать, болтать и принимать всеобщее восхищение. Ее радовала роль самой красивой французской королевы; могущественные дяди Марии ухаживали за юной королевой, заботились о ней.

Карл не был счастлив. Какие причины для счастья он мог иметь? Воспитатели смущали мальчика вещами, которым они учили его. Он по-прежнему тянулся к Марии — королеве и жене брата; он хотел посвящать ей стихи и весь день играть для нее на лютне.

Генрих был счастлив общением со своими собаками и мальчиками, товарищами по играм. Это были славные, симпатичные дети королевского двора, не похожие на хулиганов повзрослей вроде Генриха де Гиза, которые постоянно говорили о драках и о том, что они будут делать, когда вырастут; друзья Генриха Валуа читали и сочиняли стихи, любили живопись и красивые вещи.

Марго была счастлива, потому что Генрих де Гиз находился в Блуа. Они гуляли вдоль берега Луары, говорили об их будущем; они решили, что когда-нибудь поженятся.

— Если меня попытаются выдать замуж за другого человека, — сказала Марго, — я уеду с тобой в Лоррен, и мы будем править им вдвоем; возможно, когда-нибудь я захвачу всю Францию и сделаю тебя королем.

Но мысль о том, что кто-то может воспротивиться их браку, показалась Генриху нелепой.

— Не говори об этом никому, дорогая Марго, но я уже беседовал с отцом.

Марго посмотрела на него.

— О нас?

Он кивнул.

— Мой отец одобряет наши намерения.

— Генрих, а если король…

— Мой отец — могущественнейший человек Франции. Если он говорит, что мы поженимся, значит, так оно и будет.

Марго подумала об отце Генриха, влиятельнейшем герцоге де Гизе, Меченом, шрам на лице которого делал его более привлекательным, потому что был получен в сражении. Многие могли бы согласиться с его сыном в том, что Франциск де Гиз являлся величайшим гражданином Франции; если он желал отдать сына в мужья Марго, девочка могла верить в то, что они действительно поженятся.