Читаем без скачивания Ушли клоуны, пришли слезы… - Иоганнес Зиммель

— И профессор Гельхорн тоже? — спросила Норма.

— Да, — ответил Барски. — В последние недели перед убийством он производил впечатление человека, придавленного непосильной ношей.

— А раньше?

— Никакого сравнения!

— Так почему же вдруг?

— Эх, если бы знать, — ответил Барски. — Для молодых ученых эта работа что-то вроде игры, увлекательнейшей игры — как рулетка, к примеру. Кстати говоря: это самая настоящая рулетка и есть! — Барски бросил взгляд на Альстер. — Творцы в нашей области почти всегда молоды. В таком возрасте гораздо меньше страдаешь и переживаешь, если что не выходит. Можно с удовольствием выпить, наконец. Пустяки, говорят они себе, все устроится и завтра — тоже день! Есть еще джоггинг — бегай до полного одурения!

— Или купи себе сверхмощную машину и носись по автостраде со скоростью двести шестьдесят в час, — добавила Норма.

Барски с удивлением поглядел на нее.

— Почему вы это сказали?

— То есть?..

— Именно такая машина была у Тома! «Феррари». Купил подержанную. И гонял на ней как сумасшедший. Забавно, вы угадали… — Он встретился с Нормой взглядом, и она не отвела глаз. — С машиной особая история. Но не в том дело, что Том в очередной раз решил покуролесить на автостраде, — вовсе нет… — Он ненадолго задумался. — Случилось это через пять дней после истории с «Амадеусом». Днем мне на работу позвонила Петра, его жена. Она была очень взволнована.

— Он тебе уже рассказал о сегодняшней ночи? — спросила Петра.

Барски сидел в своем кабинете один.

— О сегодняшней ночи? Нет, ничего.

— Смешно.

— Почему? Вы что, поссорились?

— Нет.

— А что же?

— Мы просто чудом оба не погибли.

— Как?..

Голос Петры дрожал.

— Мы были у друзей. Не понимаю, как Том мог не рассказать тебе об этом! Домой мы поехали примерно в час ночи. Сначала по улице Генриха Герца. Знаешь ее?

— Да, конечно. Ну и?..

— Том держал скорость все время на пятидесяти-шестидесяти, никак не больше. И вдруг из боковой улицы вылетает «мерседес» на ста двадцати. Пропустить нас ему и в голову не пришло. Я еще заорала как сумасшедшая, и тут этот «мерседес» в нас и врезался. Прямо в капот! Чуточку подальше — и пиши пропало!

— Боже милостивый, Петра!

— Да, Бог милостив, твоя правда, Ян! «Феррари» сначала отшвырнуло в сторону, мы едва не перевернулись, но, к счастью, ударились о стену дома. Когда я выбралась из машины, меня рвало от страха. Из «мерседеса» вылез какой-то плюгавый субъект в смокинге, пьяный настолько, что с трудом переставлял ноги. Клянусь тебе, Ян, он был мертвецки пьян. И представляешь, эта свинья начала еще орать: «Подлюка! Я тебе рыло начищу! Тебе и твоей ссыкухе заодно!» Да, он обозвал меня ссыкухой. «Я тебя в тюрягу засажу, мразь! Вылезай, ублюдок! Вылезай, я с тобой разделаюсь!» Нет, скажи, Том вам ничего не рассказал?

— Да нет же, Петра! И что сделал Том?

— Сделал? Ничего! Рехнуться можно!

— Что значит «ничего»?

— А то и значит. Да, он вылез. И улыбнулся. Ты ведь знаешь эту его новую привычку. Уже с неделю примерно. Что ни случится, вечно у него на губах эта проклятая ухмылка. И вот он говорит пьяному: «Послушайте, друг мой, не стоит волноваться из-за пустяков!»

Петра всхлипнула.

— И тут этот пьяный дал ему в зубы! Думаешь, мой стал защищаться? Ничуть не бывало! Стоит себе улыбается и говорит: «Я никак не пойму, почему вы так переживаете, дорогой друг!» Ну, тот ему еще раз дал в зубы, Том чуть не упал под колесо нашего «феррари». Я подбежала к ним и ударила ногой этого сукиного сына туда, где побольнее, понимаешь? А он? Хоть и скривился, а повернулся и изо всех сил пнул меня ногой!

— Не может быть!

— Еще как может. Вру я, что ли? — Петра всхлипывала все чаще. — Я так и рухнула на мостовую — чулки порвала, все ноги в ссадинах, и что ты думаешь, мой хоть что-то сделал? Ни-че-го! Ни-че-го!

— Невероятно.

— Даже не помог мне встать! Стоит улыбается и говорит: «Боже мой, почему вы злитесь?» Пьяный бьет его кулаком в живот, Том падает ничком на машину, лежит себе и улыбается: «Не надо! Ну прошу вас!» Клянусь тебе, провалиться мне на этом месте, если вру! «Не надо! Прошу вас!» Это его слова. Тот поворачивает его к себе и снова бьет под дых. А Том стонет: «Вы делаете мне больно…»

— С ума сойти!

— Ты прав; можно сойти с ума! От шума проснулись жители соседних домов, в окнах зажегся свет, люди выбежали на улицу, стали их разнимать, поднялся крик. И тут этот пьяный преспокойно направляется к своему «мерседесу» — ему, конечно, тоже досталось, но совсем не так, как нашему «феррари», — садится за руль и уезжает. По дороге он чуть не сбил нескольких прохожих, потом свернул за угол — только его и видели! Со мной случился нервный припадок. Люди старались меня успокоить, кто-то вызвал полицию, и пока та не появилась, мой так и стоял, улыбаясь и не произнося ни слова.

— Мрак.

— Вот именно мрак!

— Том тоже выпил?

— Нет, почти ничего. Он же из непьющих.

— И что полиция?

— Полицейские вели себя вежливо. Нам они поверили с первого слова. Но ведь мы и не думали их обманывать! Слушай, теперь самое интересное! Один из полицейских спрашивает моего: «Какой номер?» «Что за номер?» — переспрашивает Том со своей дурацкой улыбочкой. «Ну, номер его машины! Неужели вы его не запомнили?» А мой ему: «Весьма сожалею, не запомнил. А разве нужно было?»

Петра разрыдалась. Дав ей успокоиться, Барски некоторое время спустя спросил:

— А ты, ты запомнила? Ведь ты, как я понимаю, не запомнила? Почему?

— Да, почему?.. Странно… — Помолчав немного, она продолжила: — «Феррари» наш — всмятку. Вызвали специальную машину, чтобы оттащить его. Уйма денег псу под хвост!.. Полицейские отвезли нас домой. Любезно с их стороны, правда? Но скажи, он правда вам ничего не рассказал? Ни слова? Ни словечка?

— Может, он пока еще в шоке, — вяло проговорил Барски. — Постарайся успокоиться, Петра! К счастью, самого худшего не произошло. Пес с ними, с деньгами, руки-ноги целы, все живы-здоровы — и слава Богу! Это самое главное. А Том наверняка нам все расскажет…

Но доктор Томас Штайнбах ничего не рассказал.

К вечеру Барски не выдержал и сам пошел в лабораторию Тома. Тот сидел, согнувшись над микроскопом. На нем был халат и закрывающая нос и рот повязка. Барски, тоже в «полумаске», положил руку на плечо друга.

— Послушай, — очень громко сказал он через плотную повязку. — Что это за невероятная история, которую мне рассказала Петра? Почему ты вел себя как последний болван?

— Я вел себя как последний болван? — Том поднял на него глаза и мягко улыбнулся. — Когда?

— Да сегодня ночью, дружок!

— А что такого особенного случилось сегодня ночью? А-а, ты насчет этого несчастного случая?

— Да! — заорал Барски. — Вы оба чуть не погибли!

— Статистика утверждает, что в восемьдесят пятом году в Германии каждый день дорожные происшествия уносили двадцать три жизни, — ответил Том улыбаясь.

17

— С этого и началось, — рассказывал Барски. — Поведение Тома нас всех, конечно, тревожило. Происходили и другие труднообъяснимые вещи, пусть и не столь вопиющие, как ночное приключение. Дважды в неделю мы проводим большие совещания. Обмениваемся мнениями, спорим — это уж как водится! Каждый отстаивает свою теорию, и, хотя команда у нас на редкость дружная, иногда доходит до крика и оскорблений. Том и тут сильно изменился. Он, боец, можно сказать, непримиримый, вдруг потерял к спорам и дискуссиям всякий интерес. Сидел, покуривая трубку, и улыбался, а когда интересовались его мнением, поддерживал обычно мнение коллеги, выступавшего последним. Почти слово в слово. Я всякий раз невольно задавал себе вопрос: не началось ли это со случая в баре, когда он как бы «присвоил» себе мнение о Моцарте совершенно незнакомого ему человека? Стоит добавить, что Том делался все более безразличным, апатичным — хотя, опять же, не до таких поражающих воображение пределов, как тогда ночью. Иногда он с трудом подыскивал нужные слова, а настроение его почти постоянно было безмятежно-светлым, как у ребенка.

— А в остальном? — спросила Норма. — Я о его многочисленных увлечениях и интересах. Как с его отношением к литературе, театру?

— Мы перемен не замечали. Ни в отношении к спорту, ни к искусству, ни к сексу. Мы спрашивали Петру. Все нормально. Хотя…

— Хотя?..

— Хотя чувственность сильно притупилась. Это Петра говорила. Кстати, насчет секса. Однажды он вернулся домой под утро. Без сил, какой-то жалкий, измочаленный. Петра спросила, где он был. Он сказал, что в порнобаре. С каких таких пор он повадился в порнобары, поинтересовалась она. Он объяснил, что встретил одноклассника, конченого, вообще-то, человека. И тот позвал его с собой. Том ему и словечком не возразил. Он, ненавидевший прежде подобные заведения! Петре же он сказал: «А как прикажешь в таком случае поступить?» Я уже говорил, что Петре принадлежал в Дюссельдорфе большой магазин антиквариата? Нет? Ну так вот. Когда Петра после замужества перебралась в Гамбург, ей пришлось нанять управляющего. Или директора, как угодно. В это время она получила пренеприятное известие. Этот директор, некий Эгон Хайдеке, взял кредит на миллион марок и, не поставив Петру в известность об этом, пустился в спекуляции, прогорел — а теперь банки требовали погашения кредитов. У него от Петры была финансовая доверенность, иначе ему бы этих денег не получить. Итак, следователь из Дюссельдорфа позвонил и срочно вызвал Петру. Хайдеке уже посадили. Вечером накануне отъезда я был в гостях у Петры с Томом, и, конечно, речь зашла о том, что стряслось в Дюссельдорфе. И что же Петра? Как вспомню, так дрожь по коже. Она только улыбалась. Та же улыбочка, что и у мужа — на все случаи жизни… «Ах, Ян, — сказала Петра, — к чему волнения? Пустяки все это, мелочи!» — «Мелочи! — воскликнул я. — Этот тип украл у тебя миллион!» — «Твой миллион, что ли?» — спросила Петра и улыбнулась. В тот вечер мне впервые стало страшно за них обоих. Страшно до жути. На другой день Петра улетела в Дюссельдорф. А три дня спустя вернулась вместе с Дорис, нашей общей знакомой. Та позвонила мне днем в институт и сказала: «Я должна немедленно поговорить с тобой, Ян. Это очень-очень срочно». — «Петра?» — спросил я. «Да», — ответила Дорис. «Сейчас не могу. Срочная работа. Как насчет шести вечера, идет?» «Договорились, Ян», — сказала Дорис.