Читаем без скачивания Брокер - Джон Гришем

– Все, хватит. Не слышу и не произношу ни единого итальянского слова в течение часа.

– А как же заказать вам ленч?

– Я съем ваш. – Марко отхлебнул красного вина и попробовал расслабиться.

– Ну ладно. Думаю, в течение часа мы можем себе позволить говорить по-английски.

– Grazie, – сказал Марко и только потом понял, что сделал что-то не то.

Глава 9

На следующее утро посреди урока Марко внезапно прервал заведенный порядок. Оборвав особенно занудный диалог, он, игнорируя итальянский, заявил:

– Вы не студент.

Эрманно поднял глаза от книжки, выдержал паузу и сказал:

– Non inglese, Marco. Soltano Italiano. – Только по-итальянски.

– Я уже обалдел от итальянского, ясно? Вы не студент.

Ложь плохо давалась Эрманно, и он довольно долго молчал.

– Студент, – наконец произнес он не очень уверенно.

– Мне так не кажется. Вы, насколько я могу судить, не ходите на лекции и целые дни занимаетесь со мной.

– А если у меня лекции по вечерам? Какое это имеет значение?

– Вы нигде не учитесь. Я не вижу здесь книг, студенческих газет и прочей ерунды, которую повсюду разбрасывают студенты.

– Быть может, все это в другой комнате.

– Покажите.

– Зачем? Разве это так важно?

– Я думаю, что вы работаете на тех же людей, что и Луиджи.

– И если это так?

– Я хочу знать, кто они такие.

– Предположим, я не знаю. Почему это вас занимает? Ваша задача – овладеть итальянским.

– Давно вы живете здесь, в этой квартире?

– Я не обязан отвечать на ваши вопросы.

– Понимаете, мне кажется, вы появились здесь лишь на прошлой неделе, это своего рода явочная квартира, а вы не тот, за кого себя выдаете.

– Значит, мы с вами в одинаковом положении. – Внезапно Эрманно встал и прошел через крошечную кухню в заднюю комнату. Он вернулся с какими-то бумагами и положил их на столик перед Марко. Это был пакет регистрационных документов университета Болоньи с почтовой наклейкой, на которой значились имя Эрманно Роскони и адрес квартиры, где они сидели.

– Мне скоро надо идти на занятия, – сказал Эрманно. – Хотите кофе?

Марко пробежал глазами бумаги, поняв их общий смысл.

– Да, пожалуйста, – сказал он.

Такие бумаги ничего не стоило подделать. Но если это фальшивки, то весьма высокого качества. Эрманно исчез на кухне, послышался шум воды из открытого крана.

Марко отодвинул стул от столика и сказал:

– Я хочу пройтись вокруг квартала. Мне нужно проветрить голову.

Обеденный ритуал несколько изменился. Луиджи встретил его у входа в табачную лавку, выходившую на площадь Деи Синьори, и они направились по оживленному переулку. Торговцы уже закрывали лавки. Стемнело и похолодало, и тепло одетые бизнесмены спешили по домам, надвинув пониже шляпы и закутавшись в шарфы.

Луиджи шел, глубоко засунув руки в перчатках в карманы доходившей ему до колен грубой штормовки, которая могла как достаться ему в наследство от деда, так и быть купленной в несусветно дорогом миланском бутике. Как бы то ни было, она выглядела стильно, и Марко в который раз позавидовал небрежной элегантности своего куратора.

Луиджи не спешил и, по-видимому, получал удовольствие от холода. Он бросил несколько замечаний по-итальянски, но Марко не стал ему подыгрывать.

– По-английски, Луиджи, – дважды повторил он. – Мне не хватает английского.

– Хорошо. Как прошел второй день занятий?

– Прекрасно. Эрманно великолепен. Никакого чувства юмора, но учитель он превосходный.

– Вы делаете успехи?

– Может ли быть иначе?

– Эрманно сказал мне, что вы хорошо слышите итальянский.

– Эрманно – никудышный обманщик, и вам это отлично известно. Я стараюсь изо всех сил, потому что от этого многое зависит. Он гоняет меня по шесть часов в день, и вечером я еще часа три зубрю. Так что успехи, можно сказать, неизбежны.

– Вы усердно занимаетесь, – констатировал Луиджи и внезапно остановился у крошечного заведения. – Теперь надо пообедать.

Марко недовольно оглядел фронтон, не превышавший в длину и пяти метров. Три столика примостились к окну, полно посетителей.

– Вы уверены? – спросил он.

– Вполне. Это очень хорошее место. Легкие закуски и все прочее. Вы будете есть один. Я не составлю вам компанию.

Марко посмотрел на него удивленно, хотел было запротестовать, но тут же осекся, улыбнулся и не без удовольствия принял вызов.

– Меню увидите на грифельной доске над кассой. Никакого английского. Сначала сделайте заказ, заплатите и получите еду в конце прилавка. Там можно и сесть, если посчастливится найти стул. Чаевые включены.

– Специализация заведения? – спросил Марко.

– Ветчина и пицца с артишоками здесь отменные. А также panini[13]. Встретимся через час вон там, у фонтана.

Марко стиснул зубы и вошел в кафе – один. Стоя позади двух молодых женщин, он отчаянно рыскал глазами по грифельной доске в поисках того, что смог бы произнести. К черту вкус. Важно заказать и заплатить. К счастью, кассиршей оказалась дама средних лет, приветливо ему улыбнувшаяся. Марко произнес вежливое buona sera и, прежде чем она успела выпалить что-нибудь в ответ, заказал "panino prosciutto e formaggio – сандвич с ветчиной и сыром – и кока-колу.

Старая добрая кока-кола. Одна на всех языках.

Кассовый аппарат затрещал, и женщина произнесла несколько слов, которые он не разобрал. Но он продолжал улыбаться и сказал «Si», затем протянул купюру в двадцать евро, несомненно, достаточно для оплаты покупки и получения некоторой сдачи. Сработало. Вместе со сдачей он получил талон.

– Numero sessantasette, – сказала она. – Номер шестьдесят семь.

С талоном в руке он медленно двинулся вдоль прилавка к окну кухни. Никто не таращился на него, никто не обращал внимания. Неужели ему и в самом деле удалось сойти за итальянца, за местного жителя? Или же он настолько явно выглядит иностранцем, что местные даже не удостаивают его вниманием? Он быстро выработал в себе привычку оценивать, как одеты люди, и был уверен, что другие точно так же оценивают и его. Говорил же ему Луиджи, что жители Северной Италии гораздо больше озабочены стилем и внешним видом, нежели американцы. Здесь гораздо больше сшитых на заказ пиджаков и брюк, больше джемперов и галстуков. Гораздо меньше хлопчатобумажных тканей, спортивного вида рубашек или других вещей, свидетельствующих о безразличии к внешнему виду.

Луиджи или тот, кто собрал его гардероб, вне всякого сомнения, оплаченный американскими налогоплательщиками, знал, что делал. Для человека, в течение шести лет таскавшего одну и ту же тюремную хламиду, Марко быстро приспосабливался ко всему итальянскому.

Он следил затем, как тарелки с едой выскакивают на прилавок рядом с грилем. Минут через десять появился толстенный сандвич. Служитель подхватил его, снял талон и крикнул:

– Numero sessantasette!

Марко, не говоря ни слова, шагнул вперед и протянул талон. Затем появилась кока-кола. Он нашел место за маленьким угловым столиком и насладился обедом в одиночестве. В кафе было тесно и шумно, посетители, жившие или работавшие поблизости, наверняка знали друг друга. Ритуал долгого приветствия состоял из объятий и поцелуев, прощание длилось еще дольше. Стояние в очереди в кассу их ничуть не огорчало, хотя для итальянцев идея выстраиваться в затылок один за другим явно непереносима. Дома, в Америке, не было бы недостатка в грубых словечках и, пожалуй, окриках кассира.

В стране, где трехсотлетний дом считается новым, время идет по-другому. Еда должна доставлять удовольствие, даже в крохотном кафе с несколькими столиками. Люди, что сидели рядом с Джоэлом, казалось, намеревались часами жевать свою пиццу и сандвичи. Просто о столь многом надо было поговорить!

Иссушающий мозги ритм тюремной жизни притупил все его чувства. Он тренировал мозг, прочитывая по восемь книг в неделю, но даже это было скорее средством избавления, а не познания. Два дня интенсивного изучения спряжений, особенностей произношения и прослушивания кассет привели его к крайнему умственному истощению.

Поэтому сейчас Джоэл впитывал звуки итальянского, даже не пытаясь понять их смысл. Ему нравились ритм и певучесть этого языка, даже итальянский смех. То и дело он схватывал то или иное слово, особенно когда люди здоровались или прощались, и считал это определенным прогрессом. Видя перед собой семьи, друзей, он чувствовал себя очень одиноким, но не позволял себе сосредотачиваться на этих мыслях. Одиночество – это двадцать три часа в сутки в камере, почти без писем, в компании разве что книжки в мягкой обложке. Он хорошо знал, что такое одиночество, а теперь словно оказался на шумном пляже.

Марко старался растянуть свой сандвич с ветчиной и сыром, но понимал, что надолго его не хватит. Он напоминал себе в следующий раз заказать жаркое, потому что с ним можно долго возиться, даже когда оно остынет, и таким образом продлить обед куда дольше, чем это считалось бы нормальным дома, в Америке. Он неохотно поднялся из-за стола. Почти через час после входа в кафе он расстался с его теплой атмосферой и направился к фонтану, вода в котором была отключена во избежание замерзания. Через несколько минут появился Луиджи, он словно прятался где-то рядом, в тени, и ждал. Несмотря на холод, он предложил мороженое, но Марко уже дрожал. Они дошли до гостиницы и пожелали друг другу доброй ночи.