Читаем без скачивания Без работы - Александр Александров

Зал был наполнен народом. На табло высветилось шесть часов вечера. За огромным стеклом на фоне перронов, красиво подсвеченный, валил снег. У распахнутого рояля сидел эффектный мужчина с седыми усами в синем железнодорожном костюме. Рядом с ним крутился какой-то пьянчуга. Он фамильярно требовал: — Давай… Э-э-э… «Ушаночку» сыграй. Песню знаешь?

— «Ушаночку» тебе в кабаке сыграют за деньги, — сдержанно объяснял музыкальный железнодорожник приставшему пьянице.

Над Крючковым навис постовой и с веселой хитринкой осматривал Павла.

— Хорош спать, проходимец. Я тебе работодателя нашел, — довольно улыбаясь, сообщил постовой.

Чуть в стороне стоял высокий и узкий, как щепка, старик. Лицо у него было черное, заросшее бородой. Он внимательно изучал Павла, который решительно не мог сообразить, как реагировать на развязное заявление недавнего своего знакомца.

Сергей оглянулся на деда и позвал его:

— Геннадий, чего ты там спрятался? Иди сюда, елки— моталки.

Дед подошел ближе и остановился за спиной постового.

— Геннадий тут вроде отдела кадров, — продолжал Сергей. — Тебе же работа нужна?

— Работа? — в недоумении переспросил Павел.

— Ну да, — уверенно провозгласил постовой. — Геннадий тебя трудоустроит. Ты бухнуть хочешь?

— Нет, — ответил Павел, чем остановил деда, уже потянувшего из-за пазухи телогрейки баклажку, наполненную мутноватой жидкостью.

— Ух, ты… Пахар-трахар, мадам журоватер. Самогон, значит, не пьешь, а водочку уважаешь, — проворчал старик в сторону. И, видно, почувствовав, что разговору не быть, повернулся, желая уйти. Сергей остановил его.

— Постой, — сказал постовой. И уже обращаясь к Павлу, добавил: — К тебе по-хорошему подошли… С предложением… А ты нос воротишь.

— Я просто не пью, — ответил Крючков. — Честно.

— Ну, раз так, давай, старик, прямо к делу. Выкладывай, — сказал постовой.

Старик неспешно, с каким-то даже достоинством, сел рядом с Павлом и только открыл рот, чтобы что-то изречь, как Сергей перебил его и сам пошел рассказывать все, что ему было известно.

Знакомство Сергея с Геннадием состоялось вот как. Днем Сергей успешно уладил важный вопрос, по которому он, в сущности, и приехал в столицу. Все было теперь у него на мази. Настроение располагало отметить. Вернувшись на Ярославский вокзал, довольный Сергей позволил себе пропустить пару бутылок ершистого пива. И сразу почувствовав обострившуюся необходимость в общении, принялся шляться туда-сюда по вокзалу, ища с кем почесать языком. Желающих было мало. Наконец у билетных касс поездов дальнего следования Сергей обнаружил «нормального старика», тот уделил говорливому постовому внимание. Старик даже успел кое-что рассказать о себе. Сергей любил говорить, но порой мог и послушать.

Как оказалось, Геннадий был бомжем. Он сам называл себя бомжем, не стесняясь этого социального статуса. С его слов получалось, что он почетный старожил — ярчайший из представителей привокзального конгломерата, имеющий плюс ко всему ценные связи. Он знался с местной элитой — коммерсантами и проводниками. Те предлагали работу за вознаграждение. Сам старичок спину не гнул, а подкидывал предложения другим безработным бездомным, прося процентик с оговоренного заработка. Один раз Геннадию вместо денег дали тумаков — выбили зуб и сломали ребро. С тех пор он подходил к выбору кандидатур более осторожно. Когда Крючкову стало понятней, кто сидит рядом, деловой разговор состоялся.

— В общем, так, паря, — закряхтел бомж, — завтра, с десяти утра до четырех вечера у Красных Ворот нужен человек-бутерброд. Триста рублей получаешь. Десять процентов мне отдаешь. Стало быть, двести семьдесят рублей за труды. Пойдешь?

— А что значит «человек-бутерброд»? — попробовал уточнить Павел.

Геннадий хмыкнул, отвернулся, скрывая гримасу презрения. Затем вновь повернулся и проговорил:

— Это когда на тебя надевают рекламную хню, и ты ходишь с этой хней вдоль Садовой. Только далеко нельзя уходить, чтобы все время быть на виду. Понял?

— Да, — усмехнулся Крючков. — Вообще-то я немного другую работу ищу.

— Так ты скажи — пойдешь или нет? Человек ждет, — встрял Сергей в разговор.

«Все же лучше, чем разгружать мешки с цементом, — подумал про себя Павел. — Завтра все равно никаких интервью не предвидится. А двести семьдесят рублей будут не лишними».

— Пойду, — сказал он.

— Вот — разговор, — одобрил решение постовой. Получив согласие, Геннадий посмотрел на Павла более благосклонно. Теперь оставалось как-нибудь скоротать время. Сергей отправился взять себе крепкого пива. Старик приложился к баклаге, после чего погрузился в медитативное созерцание; он не шевелился, только изредка облизывал кончиком языка пельмешки своих обветренных губ. Павел раскрыл книгу «Зверобой», прочел пару страниц, но был вынужден отложить в сторону — вернулся еще более повеселевший Сергей и полез с разговорами.

Все рассказы бывалого постового напоминали дневную подборку телевизионных программ НТВ. Его можно было представить ньюсмейкером передач о провинциальных коррупционерах, криминальном разгуле и жизни людей в милицейских погонах. Старик Геннадий также получил слово. Бомж ударился в воспоминания и поведал чуточку о своем прошлом.

Еще при Советах Геннадий работал в артели старателем. Золотоносный прииск располагался на безымянной речушке в Сибири. Добытчики организовали большую запруду, собрали плавучее сооружение — драгу. На этой, величиной с пятиэтажный дом, драге имелся цепной экскаватор, что черпал со дна и поднимал на борт грунт. Геннадий стоял у конвейера, где под напором воды двигалась, перемолотая, с барабанным грохотом порода, и на рифленых резиновых ковриках оседал тяжелый песок. Это и было то самое золото. Его сваливали в специальную емкость, закрывали винтовой крышкой, опечатывали и с вооруженной охраной везли на аффинажный завод. Имелись другие способы добычи золота, о коих знал бомж. Геннадий был настоящим профессионалом. Но по каким-то причинам потерял работу, дом и семью. Куда это делось, он не распространялся. На вопросы докучливого приставаки Сергея старик отвечал очень расплывчато. «Живут еще люди. Живут», — приговаривал он, потирая свой лоб изуродованной, покрытой коростой рукой, где не хватало фаланг у среднего и указательного пальцев. Павел заметил, что в глазах старика загораются недобрые огоньки, но тут же меркнут, как два облитых водой уголька.

К компании подошла пожилая нетрезвая дама и наигранно высокопарно представилась Любовь Францевной. Пребывая в каком-то придуманном поврежденным сознанием мире, она стала настойчиво уверять, что каждый день ровно в тринадцать часов в условленном месте ее поджидает барон Манфред фон Рихтгофен, с которым она познакомилась, находясь на гастролях в Берлине.

— Да… Ждет тебя ухажер с топором, — смеялся над Любовью Францевной бомж Геннадий. На что Любовь Францевна неожиданно грубо и громко ругалась.

Постовой пошел забирать свой багаж. Ночью поезд дальнего следования отправлялся в родной городишко. На смену Сергею приперлись два неопрятных заряженных алкогольным весельем бродяг. Любовь Францевна, кутаясь в драную куртку, рассказывала, как на одном светском рауте граф Реутов уговаривал дать поцеловать ручку. На что она отвечала: «Мой милый граф, если вы с завязанными глазами собьете фитиль этой горящей свечи клинком своей шпаги, моя рука в вашем распоряжении».

— И даже одеколону «Цветочный» бухнем, — сипел один из бродяг.

— Заткнись, тварь! — вскрикивала Любовь Францевна. Она вновь начинала ругаться. На что бродяги отвечали ей издевательским хохотом.

Крючков поднялся с сиденья. Ему сделалось не по себе от мысли, что незаметно он сам превратится в такого же жалкого, сумасшедшего бомжа. Он почувствовал, что в океане пятнадцати миллионов чужих человеческих судеб его тянет на самое дно, туда, где в конце концов равнодушный к надеждам и чаяниям Левиафан проглотит его как микроскопичную долю городского планктона. Никто не заметит, как он растворится и сгинет в холодной пучине безразличного ко всему мегаполиса. Все это пролетело в сознании Крючкова, как кадры прокрученного на огромной скорости фильма. Между тем черта невозврата еще не была пройдена, и он может вернуться домой.

С такими мыслями наш герой вышел из здания вокзала на улицу и остановился у входа. От летящего снега у него зарябило в глазах. Сквозь белые хлопья вырисовывались диковинная островерхая башня и казематы Казанского вокзала, округлый фасад Дома культуры железнодорожников и мрачная крепость универмага «Московский». Площадь была на удивление пустынной. Только изредка по Краснопрудной, выкидывая из-под колес серую талую кашу, проносились машины.