Читаем без скачивания Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак - Кальман Миксат

P. S. Квартиру ищу, но не могу найти. И вообще здесь, того и гляди, холера разразится. Я решительно против, чтобы ты сейчас приезжала.

Письмо второе

27 сентября 1893 г.

Милая моя Клари!

Совсем кратко пишу тебе, душенька: уж очень я занят в комиссии по наблюдению за соблюдением.

Надеялся я после речи премьер-министра домой слетать на пару деньков — предполагался ведь перерыв, пока бюджет в комиссиях обсуждается. Но Векерле отнял у меня надежду поскорее обнять тебя. Не сердись: он, видно, знает зачем, — это так же верно, как то, что я не знаю.

Вместо того чтобы сразу ответить на запросы оппозиции о королевских речах в Борошшебеше и Кёсеге и одним ударом покончить с этим, он решил обсуждать каждый в отдельности и дать всем высказаться (бедный государь! Парламент скоро будет разговаривать с ним, как ты со мной: словечка вставить не даст).

Да, он такой, наш Шандор, — нипочем не отступит. Не Шандор, а прямо Александр Македонский. Уж он не станет прятаться в раковину процедур да формальностей разных. Увидел врага, расправил плечи богатырские:

— Что, подраться захотелось? Давайте подеремся, померяемся силами. Эй, шире ворота, все сюда лезьте!

Так что на будущей неделе — рукопашная. Но теперь уже легче: Векерле сегодня посбил с них спеси своим финансовым отчетом.

Людное было заседание — на галерее я даже тетю Тэрку видел: она тебе кланяется. Зал гудел как улей. Силади сидел слишком далеко, так что не удалось поговорить с ним насчет твоего брата, нотариуса, которого ты в судьи прочишь.

Но очень кстати я узнал (это между нами!), что министр все равно не в духе, и вместо него переговорил с Ференцем Феньвеши. Он обещал сам рекомендовать твоего брата Силади, когда тот будет в настроении. Но будет ли он когда-нибудь в хорошем настроении — это еще вопрос.

Новостей особых нет. Фабини * отпустил бороду (значит, все спокойно в Венгерском государстве). Зато Домокош Барчаи сбрил усы, так что в волосяном вопросе парламент не сдвинулся с места.

Что можно про отчет сказать и вообще про заседание? Цифры, цифры и цифры, милочка. Одни цифры кружились в воздухе, как мухи над медом.

Мы, мамелюки, гордо восседали на своих скамьях. Царило глубокое молчание, только я удовлетворенно побрякивал мелочью в кармане.

Говорил Векерле хорошо — плавно, красиво, без единой запинки, речь его, как ручеек по золотому песку, журчала.

Лишь одобрительные возгласы: «Правильно!», «Ура!» — прерывали изредка ее течение.

Так говорил, говорил он, пока лица у всех не прояснились, — особенно, когда оказалось, что у нас одиннадцать тысяч экономии.

— Вот это да! — одобрил я громогласно.

(Первая моя реплика за всю политическую карьеру. Интересно, попадет она в «Немзет»? *)

Премьер-министру она явно понравилась: он посмотрел в мою сторону и улыбнулся.

В зале закричали «ура!» и зааплодировали.

После этого он к валюте перешел, заявив, что для беспокойства нет оснований.

— Неужели? — вставил Хелфи язвительно.

Векерле это замечание явно не понравилось: он посмотрел в его сторону и улыбнулся.

Премьер рассказал, как много у нас теперь золота, — в обращении уже сто двадцать один миллион крон золотой монеты. Слышишь, Клари, сто двадцать один миллион! А ты говоришь, мы без дела сидим, время зря тратим. Что ж, это пустяк, по-твоему, такие сокровища накопить? Да еще нетронутый золотой запас есть.

В общем, все благополучно. Живем по-княжески, в золоте купаемся, а Векерле — еще и в лучах славы.

После отчета мы устроили ему овацию. Да это и не отчет был, а утонченное наслаждение: слушаешь, а тебя словно нежно так за ушком щекочут.

И пока я слушал, облокотясь на кресло, ты стояла у меня перед глазами, Кларика, ты, не устававшая повторять: «Бережливость чудеса творит».

Теперь я и сам вижу — и стараюсь научиться бережливости.

Аппони — тот уже заразился ею. Во всяком случае, внося свою интерпелляцию в конце заседания, он уже просто поскупился и на слова и на требования. Скуп был до отвращения! Спросил он о сооружении памятника гонведам *. Вон какую старину вспомнил!

Мы только головами покачали: «Вот чудак!»

Ведь это так выглядело, словно он откуда-то старый, завалящий окурок вытащил, хотя перед ним сигар целый ящик.

P. S. Квартиру все ищу, но спешить некуда: сегодня семерых в холерный барак свезли. Счастлив, кто чистым, незаразным деревенским воздухом дышит!

Письмо третье

5 октября 1893 г.

Дорогая Клара!

Ты упрекаешь меня, что я вот уже больше недели не пишу тебе про заседания, и спрашиваешь, где бываю, что делаю: уж не за старые ли грешки принялся, раз не хожу в палату?

Ну, чем же я виноват, душечка, если обсуждение запросов на такой поздний срок назначили — на сегодня? А чтобы господа депутаты не расползлись тем временем кто куда, хитрый Банфи вот что придумал: распределил материал для обсуждения поэкономнее — по четверть часика на каждый день.

Так что с письмами у меня ничего не вышло: я в парламент уже после спуска или еще до поднятия флага попадал — на заседаниях даже и не присутствовал. Зато у Банфи, по крайней мере, со мной, прекрасно все вышло: пришлось остаться, мужественно сопротивляясь твоим телеграфным призывам. Прости, милочка, но что поделаешь: долг…

Как я время убивал? Да наблюдал за соблюдением (сколько раз тебе повторять, что я член комиссии по наблюдению за соблюдением парламентских форм ведения протоколов!). Наблюдал — и ждал. Господи, мы ведь только и делаем, что ждем. Векерле в Пеште — ждем, когда он в Вену поедет; Векерле в Вене — ждем, когда и с чем домой вернется. Ждем да ждем — так оно, время, и проходит. Я и карты уже забросил — все жду только. Жду, когда придворные штаты утвердят; когда золотой форинт введут; жду начала следующего квартала, наконец. Но больше всего — когда наш антиклерикальный законопроект из Вены вернется *.

Ты говоришь, шурин Муки интересуется, что я думаю на этот счет?

Я думаю, он вернется, наш проект, король его одобрит. Но не ручаюсь, что и тут не повторится история с моим черным сюртуком, на котором ты нашла длинный волос, помнишь?

Ты тогда шум подняла: мол, это волос женский, а я тебе объяснял: раз он длинный, значит, только с головы Отто Германа мог взяться.

Так вот, Клари, боюсь, что и наш законопроект с чужим волосом вернется, — и, уж конечно, это будет волос Васари *.

Но это вопрос будущего, а пока палату королевские ответы занимают.

Народу собралось видимо-невидимо, даже Саболч Сунёг явился. В кулуарах в перерыв яблоку негде было упасть. Толпа гомонила, волновалась. Тут я первый раз нашего общего военного министра увидел, Кригхаммера: * бряцая шпорами, прошел он к министрам в кабинет, представиться и засвидетельствовать почтение.

Это плотный, добродушный, очень живой господин, только ножки тонковаты. Непонятно, как он на таких ножках умудряется ежегодно столько миллионов из казны уносить.

Прибыл и его новоиспеченное сиятельство господин Радо (до сих пор самый известный венгерский губернатор). Дескать, вы в Кёсег приезжали посмотреть, как я там все устроил; вот и я теперь посмотрю, что вы тут устраиваете.

Атаку открыл Барта *. Оратор он блестящий, умница и как стилист еще получше Папай *. С пылом, с жаром мотивировал свое предложение выразить неодобрение правительству.

Потом Аппони прочитал жалобу на высочайшее имя. Национальная партия, как видно, на своей вчерашней конференции выплакалась ему, по выражению «Пешти напло» *.

Новость мало приятная для Банфи. Вот не было печали: жалоба, над которой, чего доброго, и все заплачут! Ничего себе зрелище — такого еще не бывало. Только представить себе, как Урбановский зарыдает, рухнув на скамью, как слезы заструятся по лицу Антала Молнара; как твердокаменный Крайчик засопит (не будите его, беднягу). Черт бы побрал такую жалобу, в придачу к которой носовые платки требуются. Уж не заказать ли сотни три?

Феньвеши, стенограф, всю ночь напролет изобретал официальные выражения, подходящие для такого необычайного случая. Как все это в протоколе обозначить? Ну, ладно: сопенье — это «волнение в зале», слезы — «сильное волнение слева» (или справа); но как с рыданьями быть, судорожными, горькими рыданиями?..

Бедняга никак не мог решить и прибежал ко мне на ночь глядя: давай, мол, придумывай, раз ты за соблюдением наблюдаешь… Поднял меня с постели, хотя уже половина десятого было, — ты подумай! Не веришь — сама спроси.