Читаем без скачивания Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии - Василий Иванович Немирович-Данченко

– Что же я такой скверный, что ли?

– Не скверный, а никакого в тебе интересного ландшафта нет. Что ж, что отпустил баки коклетками, да ершом подстригся, так уж и картина? Ступай, ступай. Спроси позволения зайти. А то не угодно ли им русского чаю у нас. Да посмотри, каков. Может быть нестоющий, из прощелыг. Еще денег займет. Так ты того, предупреди, что купец – де сам без денег. Капиталы у него большие, – с чего я ронять себя буду, – а только с собой мало. В обрез. Потратились. А то по Европам из наших самые животрепящие плуты витают.

Я засмеялся. Там замолчали. И вдруг послышалось из – за стены:

– Это вы самые будете?

– Кто, я?

– Да! Потому мне и невдомек, что стенка – то картонная. Вы ради Бога не обессудьте. Всякому свое дорого.

– Ничего, ничего.

– Дозвольте к вам.

– Милости просим.

– Ничего, что я с немцем? Для языков по всем Европам вожу.

Через минуту ко мне в двери ввалилась такая лохматая громада, какой и в родных палестинах не найдешь. Купец был настоящий. Пудов от восьми. Борода седая кудлами, волоса еще русые. Глаза добродушные с хитрецой, так и говорили: милости просим к нашему пирогу. Только если насчет чего – то будьте спокойны. Мы сами промашки не дадим.

– Будем знакомы. Силантий Михайлович Слеткин. Калуцкий, первой гильдии. А это, дозвольте представить, язычник, хотя и немец, Адольф Израилевич Кукс.

– Куксенгоф, – поправил тот.

– Ну, будет с тебя и Кукса. Не важное кушанье. По третьей гильдии промышляешь, а в гофы лезешь. Не по карману тебе еще «гоф – то». Вот погоди, ограбишь нашего брата, тогда хоть Куксингаузен называйся, твое дело. Будешь платить первую гильдию, никто с тебя не спросит. В Австрии ваша братия все фон – бароны. А у нас с тебя и Куксы много довольно.

XVIII

– Вы что же это, на богомолье? – спросил я у Слеткина.

– Мощам поклониться. Потому сами изволите знать, св. Николай чудотворец первеющий. Ну и дела есть.

– Торговые? Сношения хотите завести с Бари?

– Я то? Что вы, полноте. У меня коммерция заведена серьезная. Стану я с заграницей возжаться!

– Отчего же, дело хорошее.

– Ну, уж это пущай Куксы вот, которые поголоднее, простираются, а мы и дома сыты.

– У них, у Силантия Михайловича, большие хлебные операции, – пояснил Кукс.

– Большие, не большие, – самодовольно улыбнулся гость, – а мильона на полтора в год оборачиваемся. Нет, у меня здесь особенное. Совсем особенное. Такое, что сразу – то и не поверишь.

– Не секрет?

– Отчего же – с. Роду – племени ищем. Авось Господь благословит.

– Не понимаю!

– Так что, главная причина – две жены у меня были.

– Ну?

– И обе, которые померши. Во блаженном успении вечный покой рабам Доменике и Марии. Сирота я круглая. Един как перст. Капиталы есть, а наследников к оным – рабы Доменика и Марии не оставили. И выходит, ежели я ночным временем прийму кончину неправедную – все мои потроха на казну отпишут. Неужели ж я весь свой век для нее старался?

– А жениться вы не собираетесь еще?

– Нет. Пора и честь знать. Будет. За третий – то брак по – настоящему эпитемия полагается. Вот у Куксы три махоньких немчика в школу бегают, а у него и обороту всего на четыре пятиалтынных в день.

– Что ж вам в Бари за нужда оказалась? Сироту взять, так это дома лучше.

– Зачем мне чужого. Мне свое нутро подавай. Чтобы кровь моя вопияла!

– Ничего сообразить не могу.

– Такое дело, что сразу – то мозгами не обымешь. Мы из рода бедного. Это я только десять лет назад в гору пошел. Был у меня хозяин, тоже вдовый, богобоязненный. В черном теле меня держал, чтобы я не баловался, ну, а умер, царствие ему небесное, всё мне оставил. И дома, и лавки, и капиталы. И дело свое. Родных у меня только и значилось, что сестра. Мужняя. Ее супруг в свое время в буфетчиках на железной дороге помер и оставил ее, как птицу небесную. Скитайся – де, где тебе Бог укажет. Птице – то хорошо, она поклюет зернышек и много довольна, ну а человеку – Спаси Господи! У сестры были детки: сынок и дочка и родились вместе. Взяла она их с собой, собрала, что было, да и пошла по богомольям. Поняли?

– Понял.

– Потому у их вся семья леригиозная. Вот и сестра тоже. Прощалась – говорила: авось мне Бог поможет сирот поднять. Была она в Иерусалиме, на Афон толкалась, да не пустили туда. А напоследок получил я от нее весточку из Бриндизи – иду – де в Бари, Николаю Мирликийскому поклониться – и на том пошабашила. Назад – то я ее и не дождался. Хлибкая была, сквозная, должно в пути померла. Да ведь дети – то у нее остались? Куда – нибудь определили их? Положим, народ здесь по обличию мурин мурином, но и у муринов душа. Из муринов и святые были. А бабы ихние, даже вроде наших. В теле и к храму Божьему хорошо приспособились.

Меня точно озарило.

– Позвольте… Вы знаете, кто вам может помочь в ваших поисках.

– Кто?

– Я.

Слеткин повел на меня глаза, как покойник Горбунов[19] говорил, – косвенно.

– Вы… Только ежели думаете, что я дорого дам…

Я засмеялся.

– Мне ничего не надо. Кажется я ваших племянников знаю.

– Ей Богу?

– Божиться не стану.

– Вот что, господин хороший, я тебе в ноги поклонюсь.

И он было приподнялся.

– Оставьте глупости. Ваша сестра, вы говорите, была здесь десять лет назад.

– Да.

– С близнецами. Худая такая, маленькая, остроносая. Волоса у нее русые и подбородок вперед.

– Вот, вот. Портрет самый и есть. Живая.

– Она так и в моей памяти осталась. Я был тут в Бари и видел ее.

– Где же она?

– Как вы думали, так и случилось. Умерла здесь. Я встретил ее мертвую. А близнецов она оставила св. Николаю.

– Чего – с?

– И, будьте уверены, лучшего защитника и опекуна она не могла найти. Я думаю, это он вас сюда привел.

– А они – младенцы – то, живы?

– Живы и процветают. Один – Бепи, мальчик в попы готовится.

– В католицкие?

– Да. А Пепа, сестренка, тут у одной старушки учится.

Слеткин вдруг как – то совсем по – бабьи сморщил лицо. Глаза у него разом вспухли, покраснели. Не успел я еще дополнить рассказа новыми подробностями, как он заплакал тоже по –