Читаем без скачивания Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2 - Александр Туркин

— Дорогу вам дадут… без сомнения, — говорил размякший генерал. — Даю вам слово…

— Однако это чересчур! — пробормотал Светлицын, и глаза его задорно сверкнули.

— У нас, действительно, дружная семья, — громко обратился он к генералу. — В доказательство позвольте привести один маленький эпизод. В прошлом году врач Дратвин дал неудобное на суде показание.

— Ну, понес, — перебил его Ожегов, — вот уж не кстати!.. Нашел о чем говорить!

Конюхов с тяжелым изумлением остановил на Светлицыне свои оловянные глаза. На лице Анны Ивановны изобразился испуг. Гости беспокойно зашевелились.

— В качестве эксперта он утверждал, что речка Бардымка, из которой пьет воду население Верхнего завода, систематически отравляется отбросами газовых печей. Вода была, как сусло, но он не захотел признать ее чистой и прозрачной, как кристалл. На него ополчилась дружная семья, и он в двадцать четыре часа был уволен.

— Околесная!.. все извращено!.. — кричал Ожегов. — Ты с ума сошел, что ли?.. Идиот!..

— Это неправда! — произнес побледневший от гнева Конюхов. — Дратвин был уволен, но по другой причине. Я сошлюсь на всех присутствующих.

— Неправда!.. Конечно, неправда!.. — заговорили хором крайне взволнованные гости.

— Неправда?.. Вы это утверждаете? — звонким голосом переспросил Светлицын, чувствуя, что он стремительно летит куда-то в пропасть. — Ах, господа, господа! но ведь это только ничтожнейшая частица правды, которую еше никто не раскрыл. Если рассказать все, что здесь творится…

— Довольно!.. Будет!.. — как исступленный, наседал на него Ожегов. — Что ты мелешь!.. Собачий черт!.. Все ты врешь… довольно, я тебе говорю!..

— Довольно! довольно!.. Это неприлично, наконец!.. — угрожающе подхватил хор.

Светлицын засмеялся и махнул рукой.

— Ив самом деле, довольно, — сказал он с неожиданным добродушием. — Господа, я пасую… Где ж мне устоять против такого дружного натиска!.. Не скажу больше ни слова… но предлагаю все-таки выпить за правду. За все пили, за правду не пили. Итак, господа, за правду!..

— Ого!.. Давно бы так!.. Это дело… пить, так пить… — мгновенно меняя тон, отвечал Ожегов. — А то понес околесную… охальник!.. Пей, друг, за правду, ничего! Сколько влезет!.. И мы выпьем: это не вредит. Пей, да поменьше ври! Держи язык за зубами! Кто против правды? Никто, мы все за нее горой. А то, брат, аллилуйя на постном масле… ни более, ни менее…

Скандал был, однако, настолько велик, что все чувствовали себя, словно ошпаренными. В разных концах начались притворно непринужденные разговоры, кто-то предложил снова составить хор, но, разумеется, предложение не было поддержано. Изумленный, сбитый с толку и всеми оставленный, генерал растерянно мигал глазами. Анна Ивановна, бледная, но улыбающаяся, старалась успокоить мужа. Она говорила ему что-то очень быстро, стараясь как можно больше наговорить слов.

— Прогнать его, как подлеца, как сукина сына! — хрипел Конюхов.

— Да, конечно… но теперь ты должен успокоиться. Разумеется, мы его сплавим, но пока не нужно подавать вида. В сущности ничего особенного. Генерал не обратит внимания… Уволили докторишку… какая важность!.. Возьми себя в руки… не показывай вида… молчи… угощай вином…

— Мерзавец!.. Неблагодарный скот!.. — прошипел Конюхов и с окаменевшим видом вернулся к гостям.

Между тем Ожегов, уцепившись за Светлицына, говорил ему:

— В сущности я понимаю… верьте чести!.. И если б не мое положение, я бы… ох! я бы разделал их под орех!.. Одним словом, на меня вы можете положиться.

— Ну вас! Пустите! — отводя его руку, наконец, огрызнулся Светлицын, который после своей выходки начинал чувствовать себя очень скверно.

— Иван Петрович! — громко позвала его Анна Ивановна. — Подите сюда, я вам уши нарву!.. Ну, идите же, идите!.. И вам не стыдно, а?.. Ты с ума сошел! — заговорила она быстрым шепотом, увлекая его в сторону. — Какая злая и низкая месть!.. Как подло! как глупо!..

— С последним я, пожалуй, согласен, — насильственно улыбаясь, ответил Светлицын.

— Противный злюка!.. как не стыдно!.. Ты нисколько не жалеешь меня!.. Какой срам! Какой скандал! Какая гадость!.. Тебя презирать, тебя ненавидеть надо… Но вот что: ты знаешь старую дачу у реки?.. Это с полверсты отсюда. Приходи туда, когда все угомонится… Чтоб ты знал, я выстрелю из револьвера, на это никто не обратит внимания. Я буду там. У, противный!.. Что ж ты молчишь?.. И еще вот что: ты должен извиниться… непременно, непременно!.. Ты всех расстроил, оскорбил…

— Ну, уж нет!..

— Непременно, непременно!.. Это необходимо. Ты мне обязан, и ты должен, должен.

— Отвяжись, пожалуйста!.. Я сказал правду. Может быть, не нужно было говорить, но раз сказано, я не возьму своих слов обратно.

— Ты негодяй после этого… Неблагодарный, скверный мальчишка!..

И Анна Ивановна, рассердившись, ушла.

— Ваше превосходительство, — через минуту говорила она генералу. — Светлицын очень просил меня извиниться перед вами… сам он стесняется. Он очень сожалеет, что погорячился. Дратвин — его друг, и это вполне естественно…

— Ничего-с, ничего-с, — сдержанно отвечал генерал, скрывая зевоту. — Все мы были молоды.

— Если вашему превосходительству угодно, то постель готова, — сказала Анна Ивановна, заметив усталый вид генерала. — Скажите, и вас проводят.

— Да, пожалуй, пора уж.

Обрадовавшись предлогу удалиться, он тотчас же простился с хозяйкой, пожелав ей спокойной ночи. Генерала пошел провожать сам Конюхов.

IX

Вскоре между гостями распространился темный слух о закулисных событиях этой ночи. Начались таинственные разговоры, расспросы, шушуканье… Говорили, понижая голос, под величайшим секретом, как будто дело касалось тайны, которую все обязаны были свято хранить. Многие с сожалением смотрели на старика Кленовского, который, ничего не подозревая, собирался ехать домой и искал сына.

— Николку своего потерял, — говорил он, улыбаясь, — не знаете ли, где он?

Кто знал об участи Николки, те виновато косили глаза, молчали или отзывались незнанием, другие говорили:

— Сейчас здесь был… Мы только что его видели…

Мало-помалу в сердце старика заползла тревога: он не мог не заметить уклончивых ответов и странного поведения своих знакомых. Не найдя сына на камне, он спустился вниз, стал расспрашивать конюхов и прислугу. Те так же прятали глаза, давали странные, уклончивые ответы. Наконец, дачный сторож, хромой и безрукий старик, решился сказать ему правду.

— Увезли твоего соколика, — прошамкал он беззубым ртом, — посадили в темную повозку и укатили. Пропала удалая головушка!..

У Кленовского подкосились ноги, он сел на лавочку подле сторожа и странно засопел носом. Тот говорил ему еще какие-то жалостливые слова, но он их не слышал. Так пробыл он минут пять, потом встал, спокойно и обстоятельно расспросил подробности и пошел к Конюхову.

Конюхов без пиджака, в ночной рубашке, сидя на кровати, стаскивал с себя сапоги. Увидев лесничего, он вопросительно устремил на него свои холодные глаза.

— Вы? Каким образом? — удивленно спросил он. — Что вам угодно?

— Где мой сын?

Конюхов сделал жест недоумения и приподнял брови.

— Ваш сын? — переспросил он. — Как я могу знать? Я мало интересуюсь вашим сыном.

— Где мой сын? — настойчиво повторил Кленовский. — Куда вы его дели?

Конюхов не торопясь надел на себя только что снятые сапоги и выпрямился во весь рост.

— Вы изволите шутить, многоуважаемый Николай Саввич? Что значит ваш вопрос?.. Мне до вашего сына, как до прошлогоднего снега.

Кленовский издал звук, похожий на стон, сел на кушетку и, согнувшись, опустил голову.

— Мне сказали, — с усилием произнес он, — что сын мой взят…

— А! вот что… Может быть, знаете за что?

— Нет. Я об этом пришел спросить у вас.

Конюхов засмеялся, и смех его холодной сталью отозвался в сердце Кленовского.

— А мне как знать! — сказал он. — Не я слежу за поведением вашего сына. Так, допрыгался молодец! Этого нужно было ожидать.

— Оставим это… будем говорить начистоту. Что сделал мой сын? Вы это знаете.

— Гм!.. что сделал ваш сын?.. Во-первых, связался с известными смутьянами, вроде Безменова, Васьки Киселева и других. Он вел агитацию против заводской администрации. Во-вторых, участвовал в незаконных сходбищах какого-то, повидвмому, тайного общества… читал книги, брошюры… произносил речи. В-третьих, составил коллективную жалобу на манер петиции… В ней он не пощадил ни князя, ни меня, ни вас…

Кленовский опустил голову.

— Вы понимаете, что жалеть его не приходится. Он сам не пожалел даже родного отца. Может быть, и еще что-нибудь найдется — я не знаю, там разберут.

— Он у меня один, — после долгого молчания горько промолвил Кленовский, — один!.. У меня нет никого больше. Вы должны мне его вернуть.

Конюхов пожал плечами.

— Но при чем тут я?