Читаем без скачивания Благочестивые вдовы - Ингрид Нолль

Слава Богу, урок все же кончился. Покорить сердца учеников мне не удалось: они непременно хотели знать, буду ли я заменять их учительницу в следующий раз.

– Надеюсь, не понадобится. Но кто знает, может, бабушка скончается не так быстро, как вам того хочется! – вырвалось у меня, и я, спохватившись, попыталась смягчить фразу: – Ведь иногда бывает, что переход в мир иной затягивается…

Супруги-пенсионеры дружно закивали в печальной задумчивости. Мы втроем обсудили бренность человеческого существования, и я узнала из разговора, что раньше они оба работали учителями. Кошмар какой!

У ворот на меня равнодушно взглянул горе-сутенер. Проходя мимо, я краем глаза попыталась рассмотреть его: ни «Ролекса» на запястье, ни толстенной золотой цепи на шее, ни даже темных очков в кармане рубашки – куда больше похож на страхового агента. Покинув двор Народного университета, я приостановилась и оглянулась в нерешительности. Что, если Катрин ошибается? Она – нервная женщина, не исключено, что у нее галлюцинации на фоне истерики. Нет ничего проще, сейчас проверим. Я укрылась в тени и холодке за огромным мусорным контейнером и теперь сама могла следить за нашим преследователем. Могла, но, как оказалось, только до фильтра второй сигареты. Эх, не стать мне частным детективом, терпения не хватит. Переминаясь с ноги на ногу, я сверлила глазами циферблат: постою десять минут, и ни секундой больше. Может, парень ночевать тут останется, или он – дилер, не уйдет, пока не подсадит на наркотики всех окрестных детей. Десять минут истекли, но я колебалась, все еще не решаясь покинуть пост, ведь ровным счетом ничего не выяснилось.

Тут из дверей показался мальчик лет четырнадцати, одна нога в гипсе.

– Папа, привет!

Мальчик отворил дверь и, неловко переставляя костыли, выбрался на улицу, на солнце. «Сутенер» сразу же пошел ему навстречу, принял из рук сына костыли, прижал его к себе, обняв за талию, и вдвоем они заковыляли мимо меня к автопарковке. Они прошли так близко, что я слышала, как мальчик восторженно рассказывал о занятии в Интернет-классе.

Катрин – паникерша! Пусть только объявится, я ей устрою! Но я чувствовала такое облегчение, что не могла ни на кого сердиться. Конечно, Катрин сегодня вечером позвонит, она обещала. А у меня хорошие новости: отбой тревоги и тысяча марок в кармане.

Первым позвонил двоюродный полубрат, нет-нет, полудвоюродный брат Коры, если вообще можно так выразиться. Феликсу ничего не было нужно, просто хотелось поболтать.

– Как там Энди? Успокоился? – хихикнула я.

– Не знаю, я его не застал. Но беспорядок, что он оставил на кухне, не больше обычного.

– Ничего в ярости не разнес?

– Вроде бы нет.

– От Коры есть что-нибудь новенькое? – спросила я, особенно не надеясь.

– Ничего.

Едва я положила трубку – опять звонок. И, не дав мне рта раскрыть, Катрин затрещала прямо в ухо:

– Согласись, ты представить себе не могла, что твой дирндль – музейная редкость? Земля Аусзеер, позапрошлый век! Ко мне прямо на улице подошла одна дама, владелица магазина народной одежды. Она отвалила кучу денег за твое платье и еще подарила мне отличные кожаные брюки: так ей хотелось, чтобы оно красовалось в ее витрине. Я уж не стала говорить, что это сокровище из мешка со вторсырьем…

Почти не слушая, я ждала, когда фонтан иссякнет, чтобы вставить слово:

– Тебе вовсе не нужно было уезжать, Катрин. Я взяла у Феликса тысячу, а твой «сутенер» – безобидный отец семейства, который каждый раз забирает своего сына после компьютерных курсов. Кстати, ты виделась с тем коммерсантом, моим попутчиком?

Поток красноречия Катрин приостановился, она даже удивленно охнула, стоило мне сказать «тысяча марок», но сразу же вновь вернулась к своей поездке:

– Твой торговец сувенирами был очень мил, пригласил даже переночевать у него, но я пошла в гостиницу. На деньги, вырученные за платье, могу теперь ночевать хоть в люксе…

– А как дела с картиной? – спросила я и услышала в ответ привычный вздох.

– В первом антикварном салоне ее неприлично долго изучали и с лупой, и без, расспрашивали, откуда она у меня. Говорю: семейная реликвия, сама понимаешь. Потом владелец потащил меня к себе в кабинет и запустил CD-ROM, a на коробочке надпись: «Stolen Works of Art».[23]

Расслабься, картина в списках не значится. Потом хозяина позвали в другую комнату, к телефону, что ли… Я бросилась к компьютеру и проверила Матисса. Представь, моя прекрасная одалиска действительно подлинник, к тому же объявленный в розыск. Как нам повезло, что я взяла не ее, а пейзаж!

Отрадно, что Катрин не загремела в кутузку, но получается, что самую ценную из четырех картин продать почти нереально.

– Ты сказала, что это было у первого антиквара, значит, он ландшафт не купил?

– Так я же не продала! Смешно, право слово, сколько он предложил. Тогда я побежала дальше. Второй антиквар попался весьма колоритный: золотое пенсне с овальными стеклами, причесан на косой пробор, сам в гольфах, на жакете пуговки с якорями, – я думала, такие только в кино бывают. Этот заплатил наличными, не задав ни одного вопроса. Наверное, был рад отделаться от грязных денег. Десять тысяч марок – неплохо?

Сумма производила впечатление. Впрочем, тот перекупщик не очень-то и разорился: полагаю, на самом деле картина втрое дороже.

– Ты возвращаешься?

– Честно говоря, не хочется. Я бы задержалась на пару дней. Здесь так чудесно! И когда еще поработаешь в сувенирной лавке! – Катрин совсем там размякла под альпийским солнышком.

Знаю я эту «пару дней»! Особенно не выбирая выражений, я напомнила, что во Франкфурте ее ждет работа и нечего там прохлаждаться, то есть бока греть!

– Пожалуйста-пожалуйста, замени меня еще пару раз! Ну зачем, в самом деле, мне торопиться? Деньги у тебя есть, ты продержишься. А Инсбрук – просто рай! Тут красотища! Горы! В каждом окне, во всех садах флоксы!

Я вздохнула не хуже Катрин, прислонилась к косяку и закатила глаза. Она все пела:

– Все гуляют, полным-полно туристов, немцев, итальянцев. При известной ловкости им можно всучить тирольский наряд за любую цену. Вот скажи, чем отличается императорская тужурка от тужурки со стойкой? А что такое каринтийская свадебная блуза или небеленая рубаха, ты знаешь?

Я швырнула трубку. Ничего себе, еще хватает наглости передо мной выпендриваться! Тьфу, не спросила, как мне ей позвонить! А я-то хороша! Второй раз на те же грабли: вместо прежней подлой подружки завела себе еще одну предательницу. Она хоть из вежливости спросила бы, как у меня урок прошел! Лучше всего было бы сейчас поехать за Бэлой, а потом прокутить мою тысячу на море.

Не люблю сидеть в одиночестве. Но во Франкфурте у меня ни друзей, ни знакомых. Поэтому я несказанно обрадовалась приглашению Бернда Копенфельда, директора Народного университета, когда он позвал меня вместе с двумя другими учительницами и Моникой, секретаршей, к себе на дачу на барбекю. Вообще-то он жил в южной части города, в районе Оберрад, однако ему принадлежал еще и садовый участок на берегу Майна.

Среди пасторальных кустиков, грядок с салатом и клубникой стоял маленький домик. Наша компания, сидя на террасе в кружевной тени яблонь, учтиво восхищалась садом и садовником. Цветы благоухали, дети Копенфельдов играли с ручным хорьком, осы кружились над пирогом со сливой, который супруга директора испекла собственноручно. Давненько не выпадали мне минуты такого блаженного покоя. Какое счастье, мое участие в светских беседах не требовалось: фрау Копенфельд и Моника, опять разодетая, как дива с обложки модного журнала, добавляли в полуденный воздух жужжания, обсуждая рецепты доктора Биолека и победу диеты над всякими хворями.

После кофе мы прошлись по бережку до знаменитой усадьбы Гербермюле, в стенах которой в девятнадцатом веке Марианне фон. Виллемер, отдыхавшей на лоне природы, нанес визит уже пожилой Гете. Пробил звездный час Копенфельда-германиста: он рассказал нам о названной даме, исключительной в своем очаровании, и процитировал стихотворение из «Западно-восточного дивана». Стихотворение-де сочинила Марианна, а великий поэт включил его в сборник и потом всю оставшуюся жизнь помалкивал, кто же истинный автор. Ничего не скажешь, материалом Бернд владел.

Когда учительницам налили десертного вина, они стали бубнить что-то мало мне понятное, ибо сугубо профессиональное. При слове «куриккулум»[24] я почувствовала себя аферисткой, а когда речь зашла о структурной дидактике преподавания языков, глубоко задумалась о смысле жизни.

Спасли меня дети. Им явно хотелось рассказать гостям о своем питомце, но взрослые не обращали никакого внимания на их возню. У меня одной не было более важных занятий, поэтому вскоре дети потащили меня за обе руки к клетке.

Хорек звался Фредом и отличался редкостным умом.