Читаем без скачивания Эффект безмолвия - Андрей Викторович Дробот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, – уже почти своим голосом ответил Алик.
– Тут на телецентр рвутся Павшин и Задрин, оба пьяные в стельку, требуют открыть, – нервозно затараторила Грязева. – Я тут одна и боюсь. Они могут меня попортить, а мне замуж. Угрожают, что если я не открою, то меня уволят.
Алик вспомнил лицо Грязевой, и ему стало плохо.
«Видно, они совсем перепились», – подумал он и уже своим голосом сказал:
– Передай им трубку.
Проход на телецентр преграждала решетчатая металлическая дверь, за которой Грязева сидела как желанный, но недоступный зверь. Телефон быстро оказался на другой стороне.
– Нам срочно нужно на телецентр, по работе, – в трубке раздался пьяно-веселый голос Павшина.
– Зачем? – спросил Алик.
– Я тут с Задриным. Надо передатчики проверить, – еле выговаривая слова, произнес Павшин.
– Вы пьяны и идите домой. Завтра проверите, если есть нужда, – ответил Алик.
– Мы не пьяны, – начал куражиться Павшин. – Врет она. Приехали по работе.
– Разговор закончен. Идите по домам, и передай трубку Оксане, – попросил Алик.
– Они пьяные, я их боюсь пускать, – повторила Грязева.
– И не пускай, – ответил Алик. – Иди в свою комнату…
***
Телерадиокомпания маленького нефтяного города оказалась настоящей стихией. Если не ломались передатчики, то ломались компьютеры, если сотрудники не выпивали, то не было творческого вдохновения даже на создание творений, не требовавших душевных усилий.
***
Еженедельно Алик собирал журналистов на так называемые планерки, раздавал задания и собирал личные планы. В заданиях он учитывал интересы администрации маленького нефтяного города и надеялся, что личные планы журналистов, будут связаны с их жизнью, проблемами, наблюдениями, хобби,… но ритм сердцам телевизионщиков задавала все та же администрация, ее подведомственные организации и пресс-служба нефтяной компании.
– Мне хотелось бы создать из телевидения подобие городской газеты, какой она была до Квашнякова, – говорил он. – Я бы хотел видеть на экране боль и чаяния простых людей, а не отчеты пресс-служб. Вы живете в этом городе, ходите в обычные магазины, занимаете типичные квартиры, лечитесь у рядовых врачей… Даже официальные сюжеты можно подавать с точки зрения пользы или не пользы для простого человека, а не в виде пустого отчета.
– Нас учили муниципальному подходу, – вставил слово Павшин.
– Хочу, чтобы мы изменили этот подход, – попросил Алик.
– А по шее не получим? – высказал опасение Пухленко.
– Вас уволить могу только я, – объяснил Алик. – Вам в какой-то степени повезло, что меня назначили начальником. Я не хочу ограничивать вашу свободу.
Журналисты выслушивали и продолжали работать, как привыкли.
***
Между прошлым и будущим
«Пока есть движение, есть шанс встретить рассвет».
Внутренняя твердость, и даже праведность – не обладают обязательным магнетизмом. Исходящая влекущая энергетика – вот чего не хватало Алику при общении с людьми, к которым он не испытывал интереса, а в силу природной честности подделывать этот интерес он не умел. Его взор как творца, был обращен на себя и собственные произведения. Он представлял собой не фонтанирующий животворящий источник, освежающие брызги которого легко доставались всем желающим, который бы заставлял вспоминать о себе и желать встреч с собой, а нечто сродни лампе Алладина, которую требовалось найти, осознать ее волшебность, да еще и догадаться потереть.
– В тебе нет любви, внимания к людям, вот твоя главная ошибка, – говорил ему его друг Александр, к которому мы еще вернемся в ходе повествования. – Чтобы вызвать ответное стремление, надо самому проявлять внимание…
Не желая делиться своей энергетикой, в которой нуждался сам, Алик остро ощущал себя чужим в коллективе телерадиокомпании, где с ним сближались вовсе не те, кого он хотел видеть возле себя, но служебные межличностные помехи меркли на фоне вспыхнувшего в нем влечения к новой для него стихии информации.
Он с упоением делал телепрограммы с участием Хамовского, представляя главу города и на месторождениях нефти, и на совещаниях,… выбирая из отснятого видео наиболее красивые кадры, эффектно монтируя их, сочиняя тексты и вкладывая в них все свои способности. С тем же упоением он создавал телефильмы из заседаний Думы. Он проводил долгие часы в поиске гармоничного стыка записанных фраз и смыслов, подтверждающих жестов и молчаливых игр взглядов, и получал от этого истинное наслаждение, ровно до того момента, пока он не вспомнил, что телевидение – тоже журналистика, как и газета.
Осознав, что телевидение такой же инструмент влияния, он постиг, что чрезмерное увлечение им, не более чем прыжки дрессированной собаки, попавшейся на приманки и инстинкты. Осознав это, он ощутил свою ничтожность.
«Ты что творишь? – упрекнула он себя тогда. – Следи за тем, что дают для лепки, не заменяй глину экскрементами, потому что слепок из последних, как бы красиво ни выглядел, дурно пахнет. О, этот ужасающий запах шедевров!»…
«А сколько творцов, мастеров, журналистов, очарованных искусствами не осознают порабощение собственного таланта собственной увлеченностью, а если осознают, то чтобы сохранить комфортное состояние отстраняются от результатов, находят причины и оправдания! – подумал тогда Алик. – Забвения иногда возникающих прозрений жаждут они и добиваются их. Ведь, что стало бы с легким бегом быстрого скакуна, если бы он задумался о причинах, вдохновляющих его на бег: о всаднике, о желании того выиграть приз за счет его быстрых ног, о зрителях, ставящих на него ставки, о совершенно ненужной ему системе ценностей, включенный в которую он добивается результата, порой даже выдающегося, но ненужного ему с той долей необходимости, с какой он нужен организаторам соревнований, публике и всаднику? Система ценностей скакуна порабощена системой ценностей более развитых или сильных животных, также и система ценностей творца порабощена властью…»
Мы изучаем технологию творчества, чтобы порабощать! Чтобы удовлетворить стремление к власти. Если журналист или писатель овладевают технологией творчества, чтобы порабощать умы, то они идеальные скакуны для чиновников, начальников, бизнесменов… – для всех, организующих им стадион для бега и задающих направление.
Но самым удивительным становилось чувство исполненного долга, дарованное слепотой, поражавшей творца при полном увлечении узким предметом своего ремесла. Алик смотрел на вечно улыбчивого высокорослого Мышкова, местного фотоумельца. Он фотографировал Хамовского из года в год, делал шедевры коллажа и не чувствовал никакого отвращения к объекту творчества. Пожалуй, так же боготворили Гитлера или Сталина художники, писавшие их портреты. А Эйнштейн!? Ведь сколько вдохновения ему понадобилось для открытия, использованного для создания величайшего в истории человечества оружия разрушения и убийства!? Гений слеп, как ни парадоксально это звучит. Гений безумен. И как всякого безумца, его нужно отстранять от прямого влияния на реальность, изолировать от нее…
Однако, все эти
