Читаем без скачивания Горький вкус предательства (СИ) - Янова Екатерина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, моя девочка, дай подышать ещё минуту.
Нет, не даёт. Отталкивает меня, отодвигается. Я ловлю её руку, глажу нежные пальчики. На одном из них ещё остался след от кольца, которое я дарил. Вспоминаю тот день, когда она бросила его к моим ногам. Я тогда снова её обидел. Натыкаюсь пальцем на лёгкую шероховатость на ладони, вспоминаются её руки.
– Это что, малышка? – рассматриваю внимательно едва заметные следы.
– Это уже неважно, – забирает ладонь.
– А где ты была все те дни, – тяжело сглатываю, потому что вспоминаю слова Игната про мороз.
– Это неважно тоже, – окончательно холодеет её голос. – И не нужно было подписывать это всё ради меня.
– Нужно. Я тебя люблю, – обнажённо звучит мой голос. – Я хотел сделать тебе больно в тот день, и сделал, но это не помогло тебя забыть.
– Замолчи, – болезненно зажмуривается она.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– Я знаю, что не заслужил прощения, и оправдаться мне нечем. Я просто скажу, пока ещё могу. Ещё раз. Я тебя очень люблю.
– Нет, Никита, – усмехается она. – Ты любишь только себя. Ты просто всё ещё маленький недолюбленный мальчик, который бьёт в ответ всех, кто задевает его чувства.
Сказать на это мне нечего.
– Наверное, ты права, потому что слишком хорошо меня знаешь.
– Да. Поэтому я понимаю, почему ты всё это натворил, знаю, ты любишь всей душой и разрушаешь так же. Меня ты разрушил, от души. Сломал, так что можешь быть собой доволен.
Бьюсь беспомощно головой о стену.
– Но ты ведь сильная. Ты сможешь собраться и жить дальше.
– Смогу, Никита. Я смогу. Без сердца тоже можно жить. Просто я теперь буду знать, что любить очень больно, а значит, я больше не допущу в своей жизни такую ошибку.
И мы снова молчим. Потому что нет таких слов, чтобы вымолить её прощения. И я чувствую почти на физическом уровне, как между нами вырастает холодная бетонная стена.
Вдруг где-то далеко раздаются крики, выстрелы, шум. В наш подвал с грохотом распахивается дверь, влетают люди в масках с надписью на спине ОМОН.
– Заложники найдены, – сообщает один из них в рацию.
И я понимаю, мы спасены от лап Волынского. А вот от чувства вины меня теперь никому не спасти…
Слов нет, да и не исправишь уже ничего словами. С трудом сползаю со стула, сажусь у стены, рядом с ней. Тело – месиво, всё болит, но это ерунда. Внутри горит сильнее.
– Алиса, – хриплю я.
– Нет! Не говори ничего, – вытирает она слёзы.
Оживает, встаёт, хватает полотенце, возвращается, тревожно рассматривает моё лицо. Внутри у меня всё дрожит от её близости, от её пронзительного взгляда. Хочется её обнять, поцеловать, знаю, что я больше этого недостоин, знаю, что потерял это право, поэтому позволяю себе только смотреть. И она не отводит своих ясных глаз.
Какой же ты мудак, Никита, как ты мог поверить этим мразям? Тупой, сука, идиот. И теперь ты просрал единственное светлое, что было в твоей никчёмной жизни.
Алиса прикладывает влажное полотенце к моей разбитой брови, всхлипывает, гладит по взъерошенным волосам. А я кайфую от этого забытого, непередаваемого чувства её прикосновений.
– Прости меня, – хриплю я.
Алиса начинает всхлипывать чаще, я сгребаю её в объятия, она отчаянно утыкается в мою грудь, я вдыхаю её запах, улетаю.
Да, моя девочка, дай подышать ещё минуту.
Нет, не даёт. Отталкивает меня, отодвигается. Я ловлю её руку, глажу нежные пальчики. На одном из них ещё остался след от кольца, которое я дарил. Вспоминаю тот день, когда она бросила его к моим ногам. Я тогда снова её обидел. Натыкаюсь пальцем на лёгкую шероховатость на ладони, вспоминаются её руки.
– Это что, малышка? – рассматриваю внимательно едва заметные следы.
– Это уже неважно, – забирает ладонь.
– А где ты была все те дни, – тяжело сглатываю, потому что вспоминаю слова Игната про мороз.
– Это неважно тоже, – окончательно холодеет её голос. – И не нужно было подписывать это всё ради меня.
– Нужно. Я тебя люблю, – обнажённо звучит мой голос. – Я хотел сделать тебе больно в тот день, и сделал, но это не помогло тебя забыть.
– Замолчи, – болезненно зажмуривается она.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– Я знаю, что не заслужил прощения, и оправдаться мне нечем. Я просто скажу, пока ещё могу. Ещё раз. Я тебя очень люблю.
– Нет, Никита, – усмехается она. – Ты любишь только себя. Ты просто всё ещё маленький недолюбленный мальчик, который бьёт в ответ всех, кто задевает его чувства.
Сказать на это мне нечего.
– Наверное, ты права, потому что слишком хорошо меня знаешь.
– Да. Поэтому я понимаю, почему ты всё это натворил, знаю, ты любишь всей душой и разрушаешь так же. Меня ты разрушил, от души. Сломал, так что можешь быть собой доволен.
Бьюсь беспомощно головой о стену.
– Но ты ведь сильная. Ты сможешь собраться и жить дальше.
– Смогу, Никита. Я смогу. Без сердца тоже можно жить. Просто я теперь буду знать, что любить очень больно, а значит, я больше не допущу в своей жизни такую ошибку.
И мы снова молчим. Потому что нет таких слов, чтобы вымолить её прощения. И я чувствую почти на физическом уровне, как между нами вырастает холодная бетонная стена.
Вдруг где-то далеко раздаются крики, выстрелы, шум. В наш подвал с грохотом распахивается дверь, влетают люди в масках с надписью на спине ОМОН.
– Заложники найдены, – сообщает один из них в рацию.
И я понимаю, мы спасены от лап Волынского. А вот от чувства вины меня теперь никому не спасти…
Я никогда не вникала, на чём вообще сколотил состояние Марк Адамович, знала, что у него есть какие-то акции, недвижимость, что его состояние весьма прилично. Но ни сумм, ни каких-то ещё деталей я не знала, поэтому полностью доверяла в этом вопросе Игнату.
Возвращение на родину стало для меня тяжёлым испытанием. Всё здесь напоминало о тех событиях и людях в прошлом, от которых я так старалась убежать. И если раньше мне удавалось блокировать память и не вспоминать, то здесь всё навалилось разом.
Моя мать отбывала срок в колонии, как и Артём Волынский.
Где сейчас обитал Никита, я понятия не имела. Дом по соседству выглядел достаточно безжизненно, но одного взгляда в его сторону хватило, чтобы в душе всколыхнулась старая рана.
Нет, сейчас она уже не вызывала такую острую боль, как раньше, но тоска не унималась.
Вспыхнула она с новой силой, когда однажды утром в окно своей спальни я увидела в соседнем дворе одиноко бредущего мужчину. С трудом, но я его узнала. Это был Никита.
Никита очень изменился. Увидь я его в толпе, точно бы не узнала. Строгое тёмное пальто, классическая причёска, щетина на лице.
Но даже не это странно. На улице сегодня холодно, как будто на дворе не конец лета, а уже середина осени. Ветрено, дождливо. Что он делает здесь? Зачем одиноко бродит по неухоженному, неуютному двору?
Достаю телефон, ловлю его в объектив.
Зачем ты это делаешь, Алиса? Ответа нет, но и остановить себя не могу.
Увеличиваю изображение, чтобы рассмотреть Никиту лучше.
Грустный, хмурый, напряжённый. Повзрослел за это время настолько, что сейчас в нём трудно узнать того борзого мальчишку, каким он предстал передо мной в первый раз.
Что сказать, судьба изменила нас обоих. Я теперь тоже совсем не та беззаботная глупенькая девочка, которая бросалась в омут чувств, не думая о последствиях. Теперь у меня дочь, и, пусть и фиктивный, но муж.
Внутри сильнее захлёстывает тоской о несбывшемся.
Всё, Алиса! Прекрати!
Закрываю штору, решительно отхожу от окна.
Ты перевернула эту страницу. У Никиты своя жизнь, у тебя своя.
Иду в спальню к дочке. Прислушиваюсь, ага, проснулась моя крошка. Захожу, Ариша лежит в кроватке, теребит любимую игрушку, лопочет с ней на своём детском языке.
– Проснулась, моя зайка, – подхожу ближе.
– Ма-ма-ма, – садится, тянет ко мне ручки. – Иша ам-ам.
– Да, кушать пора, согласна. Пойдём, я тебя покормлю супчиком.
