Читаем без скачивания Сиротка - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Сокровище мое, помнишь, что я тебе говорила в воскресенье вечером, после мессы?

— Да! Что ты станешь моей мамочкой!

Сестра Мария Магдалина дрожала от волнения. Уже много месяцев она вела переписку со своими родителями и церковными властями. Решение было принято: в начале 1919 года молодая женщина вернется к мирской жизни. Семья ее была на седьмом небе от счастья.

— Я стану твоей официальной опекуншей, — сказала она девочке, которая следила глазами за полетом голубя. — И до совершеннолетия ты будешь моей доченькой. «Опекунша», «совершеннолетие» — такие сложные слова, правда? Не будем обращать на них внимание, главное — мы будем вместе. И никто нас не разлучит.

Мари-Эрмин звонко расцеловала монахиню в обе щеки. Она любила ее всей своей детской душой. От сестры Марии Магдалины девочка не видела ничего, кроме любви и ласки. Вот уже три года та заменяла ей мать.

Решение нарушить монашеский обет созрело годом ранее, когда Симон Маруа начал звать Элизабет мамой с радостной настойчивостью ребенка, недавно открывшего для себя возможность изъясняться словами. Мари-Эрмин стала за ним повторять, но нянюшка ее остановила:

— Увы, я не твоя мама!

Тем же вечером, услышав адресованные ей эти два слога, сестра Мария Магдалина заставила себя сказать:

— Тебе нельзя называть меня мамой.

На ее взгляд, это было очень жестоко. Столь прочные узы связывали монахиню с Мари-Эрмин, что она уже не могла себе представить жизни без этого ребенка. При одной мысли об этом она покрывалась холодным потом. Ради того чтобы не расставаться с ней, двумя годами ранее молодая монахиня не колеблясь написала фальшивую записку, подделав почерк так, чтобы было похоже, будто ее написал тот же человек, что и ту, первую, найденную в чепчике Мари-Эрмин. Но эта ложь тяжким грузом легла на сердце. Она даже исповедовалась в этом грехе кюре. Отец Бордеро, естественно, тайну исповеди сохранил, но впредь запретил совершать недостойные ее сана поступки. И вот, сохранив глубокую веру в Бога, сестра Мария Магдалина вознамерилась со спокойной совестью отказаться от принятых обетов. Одна только мать-настоятельница знала о ее намерениях.

— Ваше призвание рождено большим горем, поэтому временами я сомневалась в правильности принятого вами решения, сестра, — говорила она. — Надеюсь, позднее вы не пожалеете о своем выборе и Господь будет направлять ваши поступки. Вы сможете преподавать в мирской школе, если захотите. Остается нерешенным вопрос о родителях Мари-Эрмин. Сомневаюсь, что эти люди когда-нибудь объявятся, несмотря на найденную нами записку. Однако, если это все-таки случится, господин кюре направит их к вам.

Сестра Аполлония отнеслась к ситуации с пониманием. Она часто задумывалась о судьбе Мари-Эрмин, и ей приятно было осознавать, что девочка попадет в состоятельную семью коммерсантов.

— А теперь нам пора возвращаться, Эрмин, — вздохнула сестра Мария Магдалина. — И мы вместе помолимся о нашей дорогой Элизабет.

Девочка подняла голову и спросила:

— А я смогу завтра увидеть маленького? Анетта сказала, что у Элизабет будет маленький.

Монахиня поправила розовую ленточку в волосах ребенка. И, умиленная, снова ее поцеловала.

— Конечно, мы пойдем посмотреть на малыша. Но не завтра, а через неделю. Эти дни ты будешь со мной, а во время занятий за тобой присмотрит сестра Викторианна.

Обычно в присутствии таких маленьких детей, как Мари-Эрмин, вопросы беременности или материнства не обсуждались. Несмотря на то что Элизабет с некоторых пор носила просторные платья, чтобы скрыть свое положение, Мари-Эрмин часто спрашивала, почему у нянюшки так округлился животик, но никто не давал ей ответа.

Сестра взяла малышку за руку. Они не спеша вернулись к монастырю. Ветер был ласковым и свежим. Возвышаясь над рядом домов, сверкал на солнце водопад, похожий на причудливую драгоценность, вставленную в склон холма.

Сестре Марии Магдалине пришло на ум, что Валь-Жальбер — благословенное Господом место, особенно прекрасное во время бабьего лета, когда пламенеет листва кленов, вязов и буков…

Проходя мимо дома семьи Маруа, обе услышали душераздирающий крик. Окно спальни второго этажа было распахнуто настежь.

— Бетти больно! — закричала Мари-Эрмин.

— Да, но она быстро поправится, — ответила монахиня, увлекая ребенка на крыльцо монастырской школы.

Смена Жозефа начиналась в семь вечера. Он кружил по кухне с трубкой во рту. Пронзительные крики Элизабет сводили его с ума. Временами она испускала хриплый, почти звериный вопль, и это было еще хуже.

«Бетти, будь молодцом! — повторял он про себя. — С первенцем, Симоном, она так не мучилась. Что-то пошло не так…»

Акушерка была рядом с его женой. Анетта Дюпре увела к себе испуганного Симона. Сама она в прошлом году родила своего пятого ребенка — девочку весом в шесть фунтов. Увидев испуганное лицо Жозефа, Анетта не удержалась от злорадного замечания:

— Мне дети даются без труда! А у вашей Бетти, наверное, от природы в теле какой-то изъян!

Шли часы. Элизабет все также стонала и плакала. Добросердечная Селин Тибо, беременная седьмым ребенком, пришла поддержать будущего отца. Жозеф искренне уважал эту сдержанную и всегда готовую помочь женщину.

— Я был бы рад, если бы ребенок родился еще днем, — сказал он Селин. — Сейчас вот уйду на работу, и хорош будет из меня работник! Только и мыслей, как мучается моя Бетти!

— Я поднимусь и посмотрю, как там она, — предложила Селин.

В комнате все было готово к появлению новорожденного. Оцинкованная Ванночка с теплой водой стояла на принесенном из кухни столе. Рядом — стопка чистого белья и пеленок. Элизабет, бледная и мокрая от пота, тужилась изо всех сил, а акушерка по мере возможности ей помогала.

— А, это вы, Мадам Тибо! — воскликнула она при виде посетительницы. — Помогите мне, пожалуйста! Встаньте у изголовья кровати и подержите мадам Маруа за спину. Ребенок ленивый, и крупный к тому же. Мне нужно его ухватить, иначе это затянется надолго, а бедняжка совсем выбилась из сил! Роды начались внезапно. Утром отошли воды, и я думала, что все быстро закончится.

Искренне сочувствуя роженице, Селин погладила ее по лбу.

— Позовите ко мне Жозефа! — умоляющим голосом прошептала та.

— Упаси Боже! Здесь не место мужчинам! — воскликнула акушерка. — Тужьтесь, моя милая, тужьтесь сильнее!

Наконец появилась головка ребенка, а потом и плечики. Молодая мать испустила такой страшный крик, словно готовилась отдать Богу душу. Ему эхом ответил писк новорожденного. С перекошенным от ужаса лицом Жозеф ворвался в комнату.

— Ну что?

— У вас замечательный паренек, месье Маруа, — объявила акушерка. — Светловолосый, как его мамочка.

Совершенно вымотанная, Элизабет разрыдалась. Господь отказал ей в радости иметь свою родную девочку. Но зато муж вне себя от счастья, и это слабое, но утешение… Однако стоило ей прижать новорожденного к груди, как от разочарования не осталось и следа.

— Как вы его назовете? — спросила Селин Тибо.

— Арман, в честь моего отца, — гордо ответил Жозеф. — Не терпится поделиться радостью с ребятами на фабрике!

Рабочий поздравил супругу, полюбовался пару минут своим сыном и спустился на первый этаж. Через двадцать минут ему нужно было быть на работе. И все-таки, идя по улице Сен-Жорж, он то и дело останавливался, чтобы рассказать соседям о пополнении в семействе. На террасе отеля-ресторана, соседствовавшего с универсальным магазином, за столиками собралось немало жителей поселка. Жозеф увидел Марселя, мужа Селин, который беседовал с каким-то приезжим из Роберваля.

— Эй, Марсель! У меня мальчик! Настоящий крепыш, не меньше восьми фунтов весу!

Коллега поздравил его, но без присущей ему жизнерадостности. Жозеф вдруг осознал, что никто из собравшихся на террасе не улыбается, да и разговор, похоже, у них серьезный.

— Что случилось? — тихо спросил он у Амеде.

Друг и сосед похлопал его по руке и ответил шепотом:

— Везде только и разговоров, что об «испанке»[12]. В Квебеке и Монреале начали заболевать люди. Наши солдаты привезли болезнь из Европы. Говорят, на континенте люди умирают тысячами…

Глухой страх пришел на смену эйфории.

— Неужели эта чертовщина может дойти и до нас? — спросил Жозеф.

Амеде невесело улыбнулся.

— Все может быть, Жо! Если черт вмешается, то и до эпидемии недалеко. Подумай, сколько кораблей каждый день приходит в Шикутими!

Мужчины замолчали. Довершая эффект сказанного, солнце скрылось за тучей. Две недели спустя, в начале октября, на прилегающих к озеру Сен-Жан землях началась эпидемия.

Глава 4. Гнев Божий

Монастырская школа Валь-Жальбер, 20 октября 1918 года