Читаем без скачивания Правек и другие времена - Ольга Токарчук

— Она хотела, чтобы я простила ее?

— Да.

— И чтобы ты стала моей дочкой, а вот она — внучкой?

— Так луна и сказала.

Флорентинка подняла лицо к небу, и в ее тусклых глазах что-то блеснуло.

— Бабушка, как зовут эту большую собаку? — спросила маленькая Рута.

Флорентинка заморгала.

— Козел.

— Козел?

— Да. Погладь его.

Рута осторожно протянула руку и положила ее на голову пса.

— Это мой кузен. Он очень умный, — сказала Флорентинка, и Колоска увидела, как по ее морщинистым щекам текут слезы.

— Луна это всего лишь маска солнца. Солнце надевает ее, когда выходит ночью приглядеть за миром. У луны короткая память, она не помнит, что было месяц назад. Она все путает. Прости ее, Флорентинка.

Флорентинка глубоко вздохнула.

— Я прощаю ее. И она, и я, мы обе старые, зачем нам ссориться, — сказала она тихо. — Я прощаю тебя, старая дура! — крикнула она в небо.

Колоска засмеялась, и смеялась все громче, так что разбуженные ото сна панове псы вскочили на ноги. Засмеялась и Флорентинка. Она встала и подняла раскрытые руки к небу.

— Я прощаю тебя, луна. Я прощаю тебе все то зло, что ты мне причинила! — закричала она сильным пронзительным голосом.

Вдруг ни с того ни с сего со стороны Черной поднялся ветерок и разметал седые пряди старушки. В одном из домов зажегся свет и какой-то мужской голос закричал:

— Тихо, женщина! Мы хотим спать.

— А и спите себе, спите до смерти! — крикнула ему в ответ Колоска через плечо. — И зачем было на свет рождаться, чтобы теперь спать?

Время Руты

— Не ходи в деревню, накличешь беду, — говорила Колоска дочери. — Иногда я думаю, что они все там пьяные — такие они вялые и медлительные. Оживают только тогда, когда случается что-то плохое.

Но Руту тянуло в Правек. Там была мельница, и мельник с мельничихой, были бедные батраки, был Херубин, который рвал клещами зубы. Бегали дети, такие же как она. По крайней мере, с виду. И были дома с зелеными ставнями, и на заборах сушилось белое белье, которое было самой белой вещью в мире Руты.

Когда они с матерью шли по деревне, Рута чувствовала, что все их разглядывают. Женщины прикрывали глаза от солнца, а мужчины украдкой сплевывали. Мать не обращала внимания, но Рута боялась этих взглядов. Она старалась идти как можно ближе к матери и крепко сжимала ее большую ладонь.

По вечерам, летом, когда плохие люди уже сидели дома и занимались своими делами, Рута любила подойти к деревне и смотреть на серые громады изб и светлый дым из труб. Потом, когда она немного подросла, то осмелела настолько, что тихонько подходила к самым окнам и заглядывала внутрь. У Серафинов всегда были маленькие дети, которые ползали на четвереньках по доскам пола. Рута могла наблюдать за ними часами, смотреть, как они замирают над поленом, пробуют его на язык, вертят в пухлых ручонках. Как кладут в рот разные предметы и сосут их, словно это сахар, или залезают под стол и с изумлением долго разглядывают его деревянное небо.

Наконец люди укладывали своих детей спать, и тогда Рута рассматривала вещи, накопленные ими за годы: кухонная посуда, горшки, столовые приборы, занавески, иконы, часы, коврики на стенах, цветы в горшках, рамки с фотографиями, узорчатые клеенки на столах, покрывала на кроватях, корзинки, все эти мелкие предметы, благодаря которым людские дома становятся неповторимыми. Она знала все предметы в деревне и знала, кому они принадлежат. Белые занавески-сеточки были только у Флорентинки. У Маляков был комплект никелевых столовых приборов. Жена Херубина делала крючком красивые подушки. У Серафинов висел огромный образ Иисуса, проповедующего с лодки. Зеленые покрывала в розах были только у Божских, и потом, когда их дом у самого леса был почти готов, они начали привозить в него настоящие сокровища.

Рута облюбовала себе этот дом. Он был самый большой и самый красивый. У него была покатая крыша с громоотводом и в крыше форточка, у него был настоящий балкон и застекленное крыльцо, был также второй кухонный вход. Рута соорудила себе сиденье в большой сирени и оттуда по вечерам наблюдала за домом Божских. Она видела, как разворачивают новый мягкий ковер в самой большой комнате, чудесный, словно подстилка осеннего леса. Она сидела в сирени, когда вносили большие напольные часы, сердце которых болталось из стороны в сторону, отмеряя время. Часы, значит, должны были быть живым существом, раз шевелились сами по себе. Она видела игрушки маленького мальчика, первого сына Миси, а потом люльку, которую купили для следующего ребенка.

И лишь когда она уже знала каждую вещь, каждый самый маленький предмет в новом доме Божских, она обратила внимание на мальчика такого же, что и она, возраста. Сирень была слишком низкой, и она не могла видеть, что делал мальчик в своей комнате на чердаке. Она знала, что это Изыдор и что он не такой, как другие дети. Она не знала, хорошо это или плохо. У него была большая голова и приоткрытый рот, из которого сочилась на подбородок слюна. Он был высокий и худой, как тростник в пруду.

Однажды вечером Изыдор поймал сидящую в сирени Руту за ногу. Она вырвалась и убежала. Но через несколько дней пришла опять, а он ее ждал. Она устроила ему в ветвях место рядом с собой. Они сидели там целый вечер и не произнесли ни слова. Изыдор смотрел, как живет его новый дом. Он видел людей, которые шевелят губами, а того, что они говорят, не слышно. Увидел их хаотичные перемещения из комнаты в комнату, в кухню, в кладовую. Увидел беззвучный плач Антося.

Руте и Изыдору нравилось вместе молчать на дереве.

Теперь они начали встречаться каждый день. И исчезали прочь с человеческих глаз. Выходили через дыру в заборе на поле Маляка и шли Вольской Дорогой в сторону леса. Рута срывала растения с обочины: рожковое деревце, марь, душица, щавель. Подсовывала их Изыдору под нос, чтобы он понюхал.

— Это можно есть. И это можно есть. Это тоже можно есть.

Они глядели с дороги на Черную — блестящую трещину в самой середине зеленой долины. Потом проходили рыжиковую рощу, темную, пахнущую грибами, и входили в лес.

— Не будем уходить слишком далеко, — протестовал поначалу Изыдор, но потом полностью доверился Руте.

В лесу всегда было тепло и мягко, как в выложенной бархатом коробочке, в которой лежала медаль Михала. Где бы ты ни прилег, лесной пол, усыпанный иголками, легко прогибался и образовывал идеально подходящее телу углубление. Наверху было небо, прослоенное верхушками сосен. Пахло.

У Руты было много разных идей. Они играли в прятки, в салочки, изображали деревья, выкладывали из палочек разные фигуры, иногда маленькие, величиной с ладонь, иногда большие, на целый участок леса. Летом они находили поляны, все желтые от лисичек, и рассматривали степенные грибные семьи.

Рута любила грибы больше, чем растения и животных. Она рассказывала, что настоящее царство грибов укрыто под землей, там, куда никогда не проникает солнце. Она говорила, что на поверхность земли выходят только те грибы, которые приговорены к смерти или в наказание изгнаны из царства. Здесь они гибнут, от солнца, от человеческой руки или затоптанные животными. Настоящая подземная грибница бессмертна.

Осенью глаза Руты становились желтые и пронзительные, как у птицы. Рута охотилась на грибы. Она говорила еще меньше, чем обычно, Изыдору она казалась отсутствующей. Она знала, в каких местах на поверхность земли выходит грибница и где вытягивает свои щупальца в мир. Когда находила белый гриб или подберезовик, ложилась рядом с ним на землю и долго изучала, прежде чем позволить себе сорвать его. Но больше всего любила Рута мухоморы. Она знала все их излюбленные полянки. Больше всего мухоморов было в березовом лесочке по другую сторону Большака. В этом году, когда божественное присутствие ощущалось в целом Правеке особенно явственно, мухоморы появились уже в начале июля и заполонили березовые полянки своими красными шляпками. Рута прыгала между ними, стараясь не повредить их. Потом ложилась на землю и заглядывала им под красные платьица.

— Осторожно, они ядовитые, — предостерегал Изыдор, но Рута смеялась.

Она показывала Изыдору разные мухоморы, не только красные, но и белые, зеленоватые или такие, которые притворялись другими грибами, например шампиньонами.

— Моя мама их ест.

— Ты врешь, они смертельно ядовитые, — обижался Изыдор.

— Моей маме они не приносят вреда. Я тоже смогу их когда-нибудь есть.

— Ладно, ладно. Осторожней с этими белыми. Они хуже всех.

Смелость Руты внушала Изыдору уважение. Но ему было мало рассматривать грибы. Он хотел что-нибудь знать о них. Он нашел в поваренной книге Миси целый раздел, посвященный грибам. На одной странице там были рисунки грибов съедобных, а на другой — несъедобных и ядовитых. В следующий раз он вынес под свитером книгу в лес и показал рисунки Руте. Она не верила.