Читаем без скачивания Расстрелять в ноябре - Николай Иванов

— Все нормально, полковник. Пожелания есть?

— Попросить можно?

— Просить можно все что угодно, за это не бьем. А вот дадим или нет, нам решать. Так чего хочешь?

— Авторучку.

Кажется, я что-то перепутал и попросил гранату — столь неподдельно удивился Боксер. А нам надо рисовать карты. Игральные. Чтобы резаться в дурака, козла и преферанс. Борис сказал, что знает один пасьянс — «Марии Стюарт». Якобы перед казнью та загадала: если пасьянс сложится, то казнь состоится. Сама же надеялась на обратное: сотни раз перед этим раскидывала колоду и никогда не могла сложить ее обратно. На этот раз сошлось. Марию увели на эшафот, а на столике остался разложенный пасьянс.

Не авторучку, но стержень принесли. Борис и сделал первые карты — не только нарисовал цифры, а даже, из-за скудности света, подписал: «восемь», «шесть», «туз». Махмуд, светлая душа, сразу признался:

— Мужики, говорю честно: честно играть не умею.

Вроде пошутил парень, но когда повесил Борису четыре шестерки, да еще при том, что в это же время у того на руках оставалось еще две шестерки, тут мы оценили сказанное.

Вторую и последующие колоды рисовали с учетом первых ошибок — крупнее, а ритуал их создания превращали в праздничный день: отбирали наиболее потрепанные квадратики, выстраивали их в очередь на замену и иконописно выводили цифры и масть. Конечно, наносился удар и по моим интересам, так как в работу уходила бумага, присмотренная мной для журналистских наблюдений. Но ради карт — дело святое. Они вне конкуренции. Фирма «LM» в этом плане стала для нас авторитетом высшей пробы. Не знаем почему, но чеченским боевикам полюбилась именно она, других сигарет они не признавали. А в иные минуты охрана подходила к нашему логову и спрашивала:

— У вас сигарет не осталось? Когда подвезут, вернем.

Делились. И надо сказать, вопрос курева во время всего плена соблюдался незыблемо: есть не давали, а сигарету бросят. Хоть в конце и «Приму», но тем не менее.

Из «LM» сделали и календарики. Я в свой дни вписывал, Махмуд вычеркивал. Места хватило до августа, и воприняли это как знак судьбы: может, к осени наша судьба прояснится?

А насчет дождика дошли не мои молитвы до Бога, а Махмуда и Бориса до их Аллаха. Дождик вначале несмело дотронулся до кроны нашего дуба. Ничего, отповеди не последовало. Дальше — больше. И не гром пока еще послышался вдали, а громыхание школьных принадлежностей в ранце разгильдяя-второгодника. И не дождь начался, а пролился легкий смех одноклассницы-красавицы, которой парень несмело признался в любви: все зыбко, играючи…

Но вдруг шаром, клубком, учителем-военруком, громко возвещая о себе, промчался оторвавшийся от дальнего вихря посланный в разведку кусок ветра. Разогнал всех по углам, заставил притаиться, замереть. И, уже на расчищенную, подготовленную площадку хлынул настоящий ливень.

— Наконец-то! — Махмуд даже лег головой к люку, чтобы ловить лицом капли.

— Только бы не сильный и не надолго, — продолжаю бояться я.

Все же и меня небеса еще окончательно не отринули, послушались: гроза побоялась остаться на ночь в горах. Как ни гремела, а ближе к сумеркам незаметно собралась, начала спускаться в долину. Чтобы не заподозрили в трусости, еще некоторое время оглядывалась и напоминала о себе.

Но было очевидно, что не вернется. Конечно, лучше приютиться на ночь в каком-нибудь селе и там, под боком у людей, переждать темень и собственную стылость. Все не так тоскливо.

Однако утром, когда мы, отлежав бока на чердаках, подкрепились деревенскими сворованными харчами, гроза вернулась на старое место. Назидательно потрепала шевелюры деревьям — ругали, небось, меня? А зря, зря…

Капли быстро пробили крону над нами и принялись хлестать в яму. Пришлось закрываться майкой, прекрасно осознавая, что такой защиты хватит на пять минут.

Меньше. Вода вначале закапала, а затем побежала вниз тонким ручейком. Торопливо допиваем чай и подставляем бутылку.

— Зато комаров нет, — виновато оправдывается Махмуд, перестаравшийся с просьбами к небу.

Поздно. Гром гремит беспрерывно — здесь, в горах, он порой без умолку рокочет по пять — семь минут. Уже и банки все заполнили водой, и перелили ее в канистру — она стоит полная, и теперь молча смотрим, как расползается под люком мокрое пятно. Подворачиваем матрацы, забиваясь все дальше в угол. Перепроверяем коробку спичек — не намочить бы. Хотя что они дадут? Подсветку на мгновение, чтобы убедиться, что с предыдущего раза воды в яме стало еще больпге?

Не играется, не поется, не разговаривается, не думается. Тупо глядим на дождь.

— Заливает, — говорю охраннику, мокро прибредшему с ужином.

— Ну, дождь сильный.

— Укрыть чем-нибудь люк можно?

— Посмотрю, но, кажется, ничего нет.

Нашел кусок клеенки, положил сверху. Звук дождя стал четче, даже можно определять, когда он сильнее или слабее. Но что толку, если кусок меньше отверстия. Просто вода стекает еще более целенаправленно. Как бы я сейчас поязвил над любителями дождя, если бы это что-нибудь дало.

— Кажется, протекаем, — обнаружил новое несчастье Махмуд.

Зажгли спичку, осветили накат. Бревна не справились со своей задачей: впитав первую влагу и больше не имея сил удерживать воду, уронили капли вниз.

Собираем, подтыкаем под себя вещи. Не намочить их, потом ведь не высушим.

Если надо будет сушить.

Впереди — беспросветная ночь…

Глава 12

В плену я полюбил ночи за то, что они не приносят известий. День, когда ловишь каждый шорох и звук, тянется дольше и тоскливее.

А ночью почтальоны не работают и связные не приезжают. Потому интуитивно начал менять свой сон: легче оказалось сидеть в раздумьях до четырех утра, а потом спать.

Нынешнюю ночь любимой не назовешь.

— Заливает, — время от времени сообщаем друг другу случившееся.

Протекала уже вся крыша. Один матрац расползся от воды сразу, второй держался на честном слове. И его на руках, как тяжелобольного, у которого внутри переломаны все кости, переносили из угла в угол, где капало меньше всего. Спички все-таки намокли, и ползали в сплошной темноте, на ощупь. Но как нельзя в двух метрах укрыться от снарядов, точно так же или еще даже бесполезнее искать сухое местечко.

Утром нас нашли сидящими на матраце, с накинутыми на головы одеялами. Дно ямы блестело от воды. А сверху все поливало и поливало.

— Живы?

— Пока да. Но завтра — вряд ли.

— Что, Антон Павлович, болеть вздумал? Врачей нету.

— Мы не думаем болеть. Но — заболеем.

— Что, совсем плохо?

Стали возиться с решеткой, отодвинули.

— Отойдите в угол.

Куда отходить! Мы приперты в угол самой жизнью.

К нам опускаются сапоги с ломтями налипшей грязи. Незнакомый боевик оглядывает расползшийся матрац, потолок. Вода капает на фонарь, и это, наверное, убеждает больше, чем наш вид.

— Промокло. А не должно бы.

Этого мы уже не знаем. Знаю другое: охрану нужно додавливать, слова про будущие болезни — это реальность, а не угроза.

— Переведите куда-нибудь, где не протекает.

— Посмотрим, — ничего не обещает конвоир и исчезает на целый день.

— Землянки у всех одинаковые, они сами, небось, сидят в подобных условиях. — Борис, как всегда, стесняется любых просьб: как же, заставляем людей суетиться, отрываем от дел праведных.

— Тогда давай сидеть дальше, — рекомендую ему, но тоном категоричного недружелюбного возражения.

Чувствую, что не сдержался, но бездействие давит на психику еще больше. Неужели безропотно сидеть и гнить?

Встаю, собираю ватные внутренности, вывалившиеся из лопнувшего живота матраца. Осматриваю накат над собой, щупаю бревна, где мокрее. Начинаю запихивать в щели вату.

— Бесполезно, — усмехается Борис. Натура достаточно тонкая, он почувствовал мой категоричный тон и возвращает шар той же расцветки.

Не спорю. Спор нам не нужен. Нужно чем-то заняться.

Ложкой конопачу щели. Надо мной капать перестало. Знаю, что временно, что вата — не тампоны «Тампакс», но их у нас нет и вряд ли подбросят. У нас есть миллиметровая возможность выжить — ее и надо наполнять борьбой.

Махмуд, может быть, впервые не поддержал своего начальника, принялся помогать, отщипывать кусочки ваты. Крутимся на полусогнутых.

Тампакс не тампакс, а около часа сидели без грязевых потоков. Движений мало, замерзаем. Приближающаяся ночь, гроза, уже подмокшие закладки — все наводит грусть.

Сочувствия дождались от Хозяина. Он появился в новом бушлате, присел:

— Залило?

— Полностью. Может, какие доски есть, постелить хотя бы на воду.

— Да у нас здесь, Николай, особо не разгонишься тоже. Но что-нибудь придумаем.

— Я же говорил, они сами в таких же условиях, — успокоился Борис, дождавшись подтверждения своим словам.