Читаем без скачивания Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина - Бретт Кук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люди, осуждавшие утопию, как правило, строили баррикады на домашней кухне и вели оттуда свои пародийные атаки, чаще всего живописуя не семейные совместные трапезы, а организованное питание населения, гораздо более многочисленного, чем племена охотников-собирателей. Так, Аристофан в комедии «Женщины в народном собрании» высмеивает «Государство» Платона; в частности, иронично замечает: «Где судебный был двор и присутственный дом, там отныне столовые будут» [Аристофан 1983: 372].
Кроме того, в антиутопии принимаются отдельные меры, чтобы искоренить спонтанность и веселость трапезы. Так, брошюра Е. Рихтера «Социал-демократические картинки будущего» (1893) содержит подробное описание «новых государственных кухонь». Жителям Берлина предписывается обедать и ужинать в столовой своего участка. Полицейские направляют посетителей на места за общими столами и строго следят за размером порций и временем, проведенным за столом. Хотя еда при этом распределяется точно поровну, времени для разговоров, то есть для настоящей социализации, не остается. По сравнению с этим оруэлловская столовая Министерства Правды, с ее теснотой за столами и осторожными разговорами на новоязе, поистине пример радостного застолья. Задача этих зарегламентированных приемов пищи, как, собственно, и всего романа «Мы», – осмеять самую идею регулируемого коллективизма.
Но являются ли общественные столовые такой уж крайностью? Подумайте, какая высокая степень сотрудничества и, бесспорно, самомеханизации требуется, чтобы организовать самую обыкновенную трапезу. Все стороны должны прийти к полному согласию в том, что касается участников, места, времени, блюд, мест за столом, приборов, порядка и темпа подачи. Обычный общий разговор требует тщательного распределения времени для реплик, но за столом в процесс включено еще и поглощение блюд и напитков. Более того, у русских принято, чтобы все выпивали одновременно; так же и на Западе сотрапезники произносят тосты и чокаются бокалами – таким образом достигается не только физиологическая, но и идейная общность. Так мы получаем от еды больше удовольствия.
Такое же коллективное удовольствие могут доставлять и другие формы синхронизированного поведения, например групповой танец или прогулка. Фильм или концерт всегда приятнее смотреть в переполненном зале, чем в одиночку по телевидению – очередным доказательством нашей социальной природы служит то, что за первое мы охотно платим, покупая билеты, второе же, как правило, ожидаем получить даром. И кроме того, непреходящей популярностью, особенно в США, пользуются марширующие оркестры, которые по слаженности движений приближаются к замятинским нумерам, совершающим прогулку под Марш Единого Государства: «Мы шли так, как всегда, т. е. так, как изображены воины на ассирийских памятниках: тысяча голов – две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки» [222]. Д-503 восторженно описывает этот обычай, а позже отмечает, что ему жаль читателей, которые не испытали радости участия в массовых митингах, собирающихся, чтобы лицезреть публичную казнь на Площади Куба [170]. Позже, когда уже бушует революция, 1-330 в момент отчаяния насмехается над безучастной толпой, заявляя, что Единое Государство заставляет граждан даже спать «организованно, в такт, похрапывая» [277]. По-видимому, они ощущают удовольствие, а также безопасность, оттого что их много.
Конечно, при социально синхронизированном поведении, если что-то выходит за рамки общего порядка, человек оказывается на грани скандала или по крайней мере заставляет всех нас остро осознать то, что мы прежде принимали не задумываясь. Ближе к концу романа Д-503 совершает именно такую оплошность, делая рассеянную паузу посреди завтрака. В редком для Единого Государства порыве альтруизма его сосед рискует нарушить молчание и испуганно шепчет: «Да ешьте же! На вас смотрят!» [284]. Эта выходка также говорит о том, что спонтанное поведение в Едином Государстве практически не допускается. Если обычнейшая пауза вызывает такой испуг, то в утопии мало места для таких людей, как мы.
Случайное размещение за столами во время еды, при котором Д-503 не знает буквенно-цифрового имени своего соседа, также имеет большое значение. Порядок, в котором едоки рассаживаются за столом, служит настолько общепринятым символом социального согласия – достигаемого, как при заключении сделки или договора, или уже достигнутого, как за семейной или приходской трапезой, – что мы нагружаем его дальнейшими ожиданиями и другими, в основном неписаными правилами. Постыдная история расовых и кастовых законов указывает, что обычно мы позволяем есть вместе с нами лишь тем, кого считаем практически равными. Эта условность не препятствует определенному иерархическому ранжированию за столом, будь то дипломатический прием с главами государств на почетных местах или обычное семейное собрание с родителями по оба конца стола. По сути, чтобы занять свое законное место за столом, требуется приложить немало усилий. Дисгармоничное поведение запрещено протоколом, и даже с врагом за столом нужно обращаться учтиво. Когда передается трубка мира, топор войны должен быть зарыт, а лучшим ритуалом, чтобы зарыть топор войны, служит совместная трапеза. Когда киевский князь Владимир, раскаявшись, освобождает Илью Муромца из тюрьмы, он усаживает его с собой за стол. А в стихотворении Пушкина «Пир Петра Первого» основатель современного Российского государства отпускает «виноватому вину» и скрепляет примирение с политическим врагом, пируя с ним во дворце [Пушкин 1959:449].
Застолье как символ идеального, почти эгалитарного государства закреплено в европейском сознании мощными архетипами. Научные конференции организуются по образцу, заданному «Пиром» Платона, – иначе почему докладчики обычно сидят за столом, покрытым скатертью и уставленным стаканами с водой? Участники знаменитого платоновского пира не только обменивались своими воззрениями на любовь, но и сами демонстрировали ее в братской манере, когда каждому давалась возможность изложить свои взгляды, хотя часто и сопровождаемые дружеским подтруниванием. По словам Дж. Р. Скойлза, сцены, подобные этой трапезе, радуют нам душу именно потому, что они напоминают о некоторых чертах свободно организованных обществ охотников-собирателей, где все участники более или менее равны и где вклад каждого в общий дискурс приветствуется [Skoyles 1990: 333–335]. В этом проявляется также то, что Уилсон называет тоской «о возвращении
