Читаем без скачивания Огненная дуга - Николай Асанов

Здесь Ранссон, видно, чувствовал себя в полной безопасности, так как поднял правую руку и приветственно помахал Толубееву.

Толубеев заказал душистого, как видно, совершенно химического рома и кофе и, когда хозяин поставил перед ними все эти блага, торопливо сказал:

— Мне нужно домой и как можно скорее!

— У вас есть здесь друзья, на которых вы можете положиться? Дело в том, что с моей покалеченной рукой один я с лодкой не справлюсь.

— Попрошу тех, что приняли меня…

— А, господа Свенссоны! Что же, это приличные люди, и к тому же отличные мореходы.

Толубеев удивленно взглянул на рыбака. Тот отмахнулся:

— А, мы были обязаны знать каждый ваш шаг. Пока ошибок не было. Главной ошибкой будет, если мы попадем в лапы к нашим таможенникам или к немцам.

— А можно вооружить ваше суденышко?

— После прошлой встречи с немцами я уже подумал об этом. Можно поставить на корму крупнокалиберный пулемет «Бофорс» Дымовые шашки я уже заготовил.

— Пойдут ли на это Свенссоны?

— Они приличные люди, я уже сказал. А это значит, что они храбрые люди. Да и не обязательно попадаться всяким ищейкам.

— Когда?

— Сегодня наш радист испросит рандеву и сообщит, что это очень срочно! Завтра не отлучайтесь никуда из вашей конторы, возможно, кто-нибудь позвонит вам.

Они выпили химическое зелье, и Ранссон ушел. Толубеев посидел еще, попробовал английский, по всей видимости контрабандный, чай и отправился к дядюшке Андреену. Вот еще неожиданная задача: как исчезнуть, не обидев мастера? Он решил написать ему письмо, спрятать в чемодан. Дядюшка Андреен не пойдет в полицию искать своего исчезнувшего жильца, он сначала посмотрит, нет ли записки. И ему будет достаточно нескольких теплых слов.

Распорядившись так всем своим имуществом, Толубеев почувствовал себя спокойнее.

А на следующий день утром знакомый грубый голос произнес:

— Испытание лодки назначено на субботу. Капитан будет ждать вас в Черном фиорде в восемь часов вечера. Свенссоны доставят вас на судно и проводят до места.

Если бы Толубеев увидел этого грубоголосого человека, то, наверно, обнял его и поцеловал.

Но голос исчез, и все эмоции пришлось оставить при себе.

Значит, подводная лодка вышла сразу по получении сигнала. Сейчас она где-то под водой, а ночью опять всплывет и двинется дальше, мимо берегов Норвегии, мимо радаров, мимо сторожевиков и противолодочных кораблей. А ночью в субботу она вынырнет в условной точке пролива Скагеррак и примет на борт советского офицера Толубеева. Так Толубеев снова покинет эту милую страну, и теперь уже надолго…

И чувство жалости и горечи охватило его. При чем здесь Вита? Почему она, едва найдя его, снова должна мучиться разлукой? И, может быть, навсегда!

Тогда, в тридцать восьмом, это налетело на них как пожар, как смерч, как чудо. Они оба пытались честно сопротивляться, но все было против их рассудка и все было за их любовь…

Вита только что окончила русский факультет университета: отец давно понял, что будущее норвежских промышленников — в торговле с Россией и заранее подготовил себе переводчика, который будет защищать его интересы.

Когда молодой советский инженер Толубеев появился в акционерном обществе, Арвид Масон — один из директоров концерна — принял его не только любезно, но и крайне заинтересованно. Толубеев был приглашен на курорт в Телемарке, в виллу господина Масона. Хотя Толубеев и говорил по-норвежски, но запас слов у него поначалу был действительно не больше, чем у лапландца. Масон представил гостю свою дочь и предложил ей взять на себя роль переводчицы при советском инженере. Ожидалось много деловых переговоров, выезды в Нарвик, в Киркенес, затем в Швецию, в Кируну, где находились самые богатые рудники «Трафика», встречи с акционерами, директорами рудников, заводов, владельцами торговых судов…

Девушка смотрела на советского человека так изумленно, как будто он прилетел с Марса. Потом, уже позднее, она говорила, что ожидала увидеть дикаря. А он оказался сильным, мужественным, проницательным человеком, каких в обществе, окружавшем ее, найти было трудно. Все эти молодые люди были детьми или внуками и правнуками миллионеров, как и сама она была дочерью и внучкой самых богатых людей в Норвегии. Но она нашла себе интересную профессию, вдумчивую и умную литературу великих русских писателей, у нее было дело, а у окружавших ее сверстников — безделье, возведенное в принцип…

Впрочем, все эти ее мысли Толубеев узнал значительно позже, когда вел, как выражалась Вита, «подрывную пропаганду», то есть когда они стали подлинными друзьями и могли часами разговаривать со все возрастающей нежностью и откровенностью.

В апреле сорокового года положение в стране внезапно резко изменилось. Гитлер, одним ударом заканчивая «странную войну», обрушился на малые страны. Дания и Норвегия подверглись оккупации. В эти тревожные дни Вита пришла к Толубееву.

Она тщательно охраняла свое счастье от посторонних глаз. Но Арвид Масон, никогда и ни в чем не ограничивавший свою единственную дочь, наблюдал за нею, как выяснилось позже, с пристальной тревогой. Прошлой осенью у него произошел первый разговор с Витой.

Отец настаивал, чтобы Вита уехала в Германию продолжать образование. Вита отказалась. Тогда он прямо спросил:

— Из-за русского инженера?

И Вита так же прямо ответила:

— Да.

Он не решился применить к ней суровые меры: это могло привести к полному разрыву с дочерью. И всю зиму Вита и Толубеев встречались более свободно. Но в апреле началось то самое «дело», о котором Толубеев напомнил Кристиансу, когда ему предложили снова поехать в Норвегию. Тогда он пытался скрыть от Виты, что именно из-за нее ему приказано немедленно покинуть эту страну и вернуться домой. Но любящего человека обмануть невозможно. Она поняла все. И только внезапно нагрянувшая война помогла им пережить то оскорбительное недоверие, с каким отнеслись к их чувствам те, от кого зависело сделать их по-настоящему счастливыми.

Так почему же он опять должен нанести ей этот страшный удар?

Он несколько раз порывался позвонить Вите, но, набрав номер телефона до предпоследней цифры, одумывался и бросал трубку. В один из перерывов между этими несостоявшимися звонками телефон резко и гулко позвонил, и послышался испуганный голос Виты:

— Свенссоны мне только что сказали… — и сдерживаемые слезы перехватили голос.

— Вита, если можешь, поедем в усадьбу. Все равно я больше ничего ее могу делать…

— Я тоже, — призналась она, — Выходи к воротам парка, я сейчас подъеду…

Она и на этот раз оказалась мужественной, эта хрупкая голубоглазая девушка. Только щеки побледнели, только в уголках губ прорезались морщинки, только молчаливее стала она. Упрямо склонившись к рулю, она гнала машину вперед, как будто там, за крутолобыми горами, за редкоствольными березовыми рощицами еще надеялась догнать свое счастье.

Прислуга была снова отпущена, только невидимый истопник где-то внизу, в подвале, гремел железной кочергой, разбивая шлак в паровом котле отопления. Опять обедали вдвоем, только этот обед был еще грустнее того, прощального, три года назад, когда она все спрашивала— почему он должен уехать?

Вечером внезапно нагрянули Свенссоны. А может быть, Вита заранее сговорилась с ними? И профессор, и сын его, магистр изящной словесности, были встревожены: они уже поняли, что Толубеев совсем не тот, за кого себя выдавал, а задать главный вопрос они стеснялись или, может быть, просто боялись.

Только после ужина, уже за кофе, Севед Свенссон спросил:

— Куда вы хотите исчезнуть?

И Толубеев коротко ответил:

— Домой. Мне еще долго воевать…

Севед Свенссон сказал:

— Мне всегда казалось, что пленный человек выбывает из игры.

— Эта война совсем не похожа на игру!

Старший Свенссон хмуро сообщил:

— Я слушал сегодня немецкое радио: ваши войска оставили Белгород. Немцы хвастают, что это крупный город в центре России, в одной из самых плодородных областей страны.

— Да, это большой город…

— Немцы говорят, что военное счастье снова на их стороне. По их подсчетам получается, что советские войска потеряли в этих операциях под Харьковом и Белгородом за восемь недель сто шестьдесят дивизий и бригад…

— Бумага все стерпит!

— Как? Как? — не понял Севед Свенссон.

— Русская идиома, — объяснила Вита. — Господин Вольёдя говорит, что написать или напечатать можно все, что угодно. Он не верит немецким сводкам…

Свенссоны уехали сразу после ужина. Уже на пороге, прощаясь, старший Свенссон спросил:

— Итак, в субботу вечером?

— Да.

— Хорошо, мы с сыном выполним поручение, хотя я так и не уяснил, что вам было нужно в нашей стране?