Читаем без скачивания Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) - Элис Манро (Мунро)

– А мы – уже, – сказал Мэтт. – Мы ужинаем рано.

– Но у нас столько салата с чили осталось! – вклинилась Джун. – Зайдете, поможете прикончить.

– О, спасибо, конечно, – сказала Джинни. – Но я не думаю, что смогу сейчас что-нибудь съесть. В такую жару я и думать о еде не способна.

– Тогда, может, что-нибудь выпьете? – нашлась Джун. – Есть имбирный лимонад, кока. А, вот что у нас еще есть: персиковый шнапс!

– И пиво, – сказал Мэтт, обращаясь к Нилу. – «Голубое» нравится?

Взмахом руки Джинни подозвала Нила ближе к ее окошку.

– Я не могу, – сказала она. – Просто скажи им, что я не могу.

– Ну пойми, ты же их этим обидишь, – зашептал он. – Они стараются проявить любезность.

– Но я не могу. Может, ты сам сходишь?

Он склонился ближе:

– Знаешь, на что это будет похоже, если ты не зайдешь? Это будет похоже на то, что ты считаешь себя лучше их.

– Сходи ты.

– Да тебе же, как войдешь, сразу станет лучше. С кондиционером-то!

Джинни покачала головой.

Нил выпрямился:

– Джинни решила остаться, отдохнуть тут, поскольку машина в тени.

Джун за свое:

– Но зачем же, пожалуйста, пусть отдохнет в доме…

– А что, от «Голубого» я, пожалуй, не откажусь, – сказал Нил. И повернулся к Джинни с натянутой улыбкой. Он показался ей отстраненным и злым. – Ты уверена, что с тобой тут все будет в порядке? – спросил он ее так, чтобы слышали они. – Уверена? Ничего, если я зайду ненадолго?

– Обо мне не беспокойся, – сказала Джинни.

Одной рукой обняв за плечо Элен, другой Джун, он товарищески повел их к трейлеру. Мэтт, посмотрев на Джинни, как-то странно улыбнулся и двинулся следом.

На сей раз, когда он приказывал собакам идти за ним, Джинни разобралась наконец с их кличками.

Губер. Салли. Пинто.

Микроавтобус стоял под ивами, росшими в ряд. Ивы были большие и старые, но узкие их листочки давали лишь зыбкую тень. Однако уже то, что она осталась одна, было огромным облегчением.

В самом начале дня, выезжая из городка, где они жили, они остановились у придорожного лотка и купили ранних яблок. Пошарив в сумке у ног, Джинни достала одно и слегка надкусила – скорее, просто попробовать, сможет ли она что-то проглотить и удерживать в желудке. Нужно было чем-то перебить мысль о чили и торчащем пупе Мэтта.

А что… ничего. Яблоко было твердым и кислым, но не слишком кислым, так что, если откусывать понемножку и хорошо прожевывать, может, и пойдет.

Таким (ну, или почти таким) она несколько раз Нила уже видела. Обычно это бывало из-за какого-нибудь мальчишки в школе. Сперва упоминалось имя – небрежно, невзначай, даже уничижительно. Потом смущенный вид, пристыженное и в то же время вызывающее хихиканье.

Но никогда еще не случалось, чтобы это был кто-то, кого ей придется терпеть в доме, и никогда это не приводило к чему-то серьезному. Время мальчика истекало, и он исчезал.

Интересно, когда истечет время этой. Не думать об этом. Это не должно быть важно.

Тут ей пришлось задуматься: а что, если бы это происходило вчера, – так же ли это было бы важно, как сегодня?

Она вышла из машины, оставив дверцу открытой, чтобы можно было опираться на внутренний поручень. Все, что снаружи, было слишком раскалено, длительное время держаться рукой невозможно. Надо было убедиться, что она может нормально стоять. Потом она немного прошлась по тенечку. Кое-какие листочки ив уже желтеют. Некоторые лежат на земле. Стоя в тени, она оглядела двор и то, что на нем находится.

Вот весь во вмятинах пикапчик для доставки мелких грузов, он без обеих фар, зато с названием фирмы, выведенным краской на боку. Детская прогулочная коляска с выгрызенным собаками сиденьем, дрова, сваленные кучей и не уложенные в поленницу, груда огромных шин, великое множество пластиковых бутылей, среди которых попадаются канистры из-под масла; обрезки старых бревен и пара оранжевых пластмассовых тентов, скомканных и брошенных у стены сарая. В самом сарае старый тяжелый грузовик «дженерал моторс» и маленький побитый грузовичок «мазда»; еще там виднеется садовый трактор среди целых и поломанных агрегатов, колес, каких-то рукоятей и штырей, которые могут быть как полезными, так и бесполезными в зависимости от того, какой толк из них придумаешь извлечь. Экое множество вещей, которые скапливаются у людей на попечении! В точности как у нее самой все эти фотографии, официальные письма, протоколы собраний, вырезки из газет – тысячи наименований всякой всячины, к которой она когда-то была причастна, а теперь переписала на диск, когда готовилась ложиться на химиотерапию и со всем этим пришлось расставаться. Тоже ведь все может оказаться на свалке. Как и все это, если умрет Мэтт.

Кукурузное поле – вот куда она хотела бы попасть. Кукуруза там была выше ее головы, может быть, выше головы Нила… Так хочется забраться в ее тень. И с этой мыслью, единственной в голове, она пошла туда через двор. Собак, слава богу, кажется, забрали в дом.

Забора не было. Заросли кукурузы просто подходили к территории двора и обрывались. Она вошла прямо в них и двинулась по узкому промежутку между двумя рядами. Листья похлопывали ее по лицу и рукам, как клеенчатые ленты. Шляпу пришлось снять, чтобы ее не сбило. Каждый стебель заканчивался початком, похожим на младенца в пеленках. В зарослях стоял чуть не до тошноты сильный запах овощного роста, зеленого крахмала и горячих соков.

Зашла она туда, вообще-то, с мыслью прилечь. Лечь в тени этих огромных грубых листьев и не выходить, пока не услышит, как Нил ее зовет. А может, и тогда не выходить. Но ряды располагались чересчур тесно, не ляжешь, а специально как-то тут возиться, устраиваться… нет, она была слишком занята мыслями. Слишком рассержена.

Мысли были не о том, что происходило только что. Она вспоминала, как какие-то люди целой группой сидели вечером на полу у нее в гостиной (или комнате для собраний), занятые одной из этих их шибко серьезных психологических игр. Одной из тех игр, посредством которых человека якобы можно сделать более честным и жизнерадостным. В игре требовалось говорить первое, что приходит в голову, когда смотришь на каждого из остальных. И некая седовласая дама по имени Эдди Нортон, приятельница Нила, сказала: «Мне не хочется этого говорить вам, Джинни, но каждый раз, как я на вас погляжу, в голове так и вертится: синий чулок».

Сейчас Джинни уже не припоминала, ответила ли она в тот раз что-нибудь. Или отвечать по правилам игры не полагалось? Но теперь ответ у нее был: «Почему вы говорите, что вам не хочется этого говорить? Неужто не замечали, что, когда человек говорит, будто ему не хочется что-либо говорить, на самом деле так и рвется сказать это. Не кажется ли вам, что, если мы теперь такие честные, следовало бы с этого и начать?»

То был не первый раз, когда она таила, не озвучивала подобные ответы. Более того, ей вообще хотелось указать Нилу на то, что эта их игра просто фарс. Вот, скажем, когда подходила очередь Эдди, разве кто-нибудь осмеливался сказать ей что-нибудь неприятное? Что вы, конечно нет! Говорили «Злючка» или «Честная, как пригоршня холодной воды в лицо». Ее просто боялись, вот и все.

– Пригоршня холодной воды, ага! – язвительно сказала она вслух.

От других она слышала вещи куда более щадящие. «Дитя-цветок» или «Родниковая Мадонна». Тот, кто это сказал, имел в виду, конечно же, «Родниковую Манон», она это поняла, но поправлять не стала. Ей было отвратительно сидеть и выслушивать о себе мнения чужих людей. Главное, кто бы что ни сказал, все было неправдой. Никогда не была она ни робкой, ни покорной, ни естественной, ни непорочной.

А ведь когда умрешь, только эти мнения и останутся.

Пока все эти мысли носились в голове, она сделала то, что на кукурузном поле проще простого, – заблудилась. Переступила с одного ряда на другой, потом на следующий и, может быть, куда-то повернула. Попыталась вернуться тем же путем, каким пришла, но это явно был не тот путь. Солнце опять прикрыла облачность, то есть где запад, было непонятно. Кроме того, она не удосужилась заметить, в какую сторону шла, когда входила в заросли, так что это в любом случае не помогло бы. Остановилась, послушала, но не услышала ничего: один шепот листьев да отдаленный шум транспорта.

Да еще сердце – бухало так, как и положено сердцу, у которого впереди еще годы и годы жизни.

Потом открылась дверь, раздался собачий лай, крик Мэтта, и дверь захлопнулась. Джинни стала протискиваться сквозь стебли и листья в направлении, откуда слышала шум.

Оказалось, что она и зашла-то не далеко. Топталась все время на маленьком уголочке поля.

Мэтт помахал ей рукой и прикрикнул на собак.

– Вы не пужайтесь, не пужайтесь их! – крикнул он ей.

Как и она, он шел к машине, но с другой стороны. Когда расстояние между ними сократилось, он заговорил тише, может быть, даже особым, интимным тоном: