Читаем без скачивания Старые друзья - Санин Владимир Маркович

Итак, подведя теоретическую базу, продолжаю свое повествование. Ехали мы к Наташе Грачевой, боевой Птичкиной подруге по медсанбату, а ныне пенсионерке и брошенной жене. А какая любовь была! Ну, Шекспира мне не затмить, у него каждая любовь необыкновенная, но такой даже он, маг и волшебник, не смог придумать. А жизнь придумала! Здесь имелось несколько интересных моментов: во-первых, вспыхнула эта любовь благодаря шальному снаряду, сорвавшему крышу с деревенской бани; во-вторых, вусмерть влюбился в Наташку не какой-нибудь кривоногий шибздик с глазами воблы, а капитан Сергей Грачев, первый в дивизии красавец и великий дока по женской части; и, в-третьих, особенно удивительно здесь, что Наташа даже при остром фронтовом дефиците на черемуху успехом у нашего брата не пользовалась. На фоне подружек, умело подгонявших форму и лихо ее носивших, Наташка выглядела замухрышкой: и гимнастерка на ней — как на корове седло, и длинная, чуть не до щиколоток юбка сидела криво, и волосы не так причесаны — ну типичная рохля и неумейка, не знающая как, да и нисколько не желающая показать свою женскую стать. А если добавить, что она испытывала редкостное равнодушие к одиноким изголодавшимся ухажерам, то станет ясным, почему покушения на ее добродетель были раз и навсегда сочтены делом абсолютно бесперспективным.

И вдруг тот самый снаряд, крышу как рукой сдернуло, стены покосились — и из баньки с воплями и визгом стали выскакивать девчата, все — в чем мать родила. Картина для богов! Сбежались даже из штабной охраны. Как положено в подобных случаях, было много благопристойных и пошлых шуток, нервного от прилива крови и просто веселого смеха, но, как единодушно отметили обалдевшие от сказочного зрелища свидетели, лучше всех, ну, просто необыкновенно хороша в естественном виде оказалась младший сержант медицинской службы Наталья Михайлова. Вот тебе и дурнушка, неумейка, замухрышка, Золушка! Ввиду того, что в нашей соцреалистической литературе женскую наготу описывать не принято, а кто описывал, бывал бит, как у Зощенко студент водолазом, по разным важным местам, предлагаю читателю осуществить полет собственной фантазии и продолжаю разворачивать сюжет. Капитан Грачев, который в свободное от боевых действий время с большим успехом пасся вокруг медсанбата, орлиным оком узрел Наталью, бросился набрасывать на нее шинель, получил за излишние движения по морде, и не один раз, поскольку движений допустил несколько, обозлился и послал недотрогу подальше, ночь не спал, наутро пришел объясняться и снова получил по морде за движения, окончательно спятил и начал долговременную осаду по всем правилам саперного искусства, в каковом почитался асом. И что же? Через несколько месяцев Наталья поверила, с Птичкиной помощью подогнала форму, расцвела и вышла за Грачева замуж, ворожбой и молитвами уберегла его от пуль и осколков, в Берлине отпраздновала с Серегой Победу и наградила его за храбрость и мужество тремя сыновьями-погодками.

И вот спустя сорок с лишним лет подполковник запаса Сергей Сергеич Грачев взбрыкнул копытом, а я получил даже не сигнал, а вопль о помощи: «Гришенька, родной, — причитала Наталья, — увела гадюка Сережу! Зачастил в парикмахерскую, «Шипром» брызгался, уж лучше бы его пил! Из этой проклятой парикмахерской третьего мужика уводят, бандитки, что ни день стригла его брила, привора-аживала! Второй месяц на улицу не выйти, соседки, змеи, сочувствуют, пальцами показывают, детям-внукам вру, сказать стыдно, а ему звоню, а он, стервец, под градусом: «Который день тебе толкую, любил тебя, теперь другую!» Издева-ается! И все из-за «Спортлото», будь оно проклято, десять тысяч угадал, сгори они огнем, а Надьке тридцати нет, на одни колготки ползарплаты…»

Вот тебе и Шекспир! Увели Серегу средь бела дня, как когда-то цыгане уводили лошадь. Приехали, Наталья неприбранная и зареванная, жизнь кончилась, позор на старости лет и прочее. Змеи-соседки советами одолевают, но от традиционно принятых у нас способов борьбы за прочную советскую семью — заявлений в партком, писем в газету или на худой конец мордобоя Наташа решительно отказалась: «Или придет по-хорошему, или пусть лопает клубничку до инфаркта! А у него радикулит, мучается, за ним ухаживать надо… ыы… ыы…»

Мы с Птичкой переглянулись. Нам вообще довольно часто одновременно приходят в голову похожие мысли, привыкли работать на одной радиоволне. «Радикулит — это хорошо», — глазами сообщила мне Птичка, и я, опять же глазами, подтвердил, что Серегин радикулит придает нашему плану изящество и преотличную зацепку.

— Перестань скулить и дай-ка нам его телефон, — сказала Птичка, вытирая платком мокрое Натальино лицо. — Выше нос, подружка, мы его вылечим! Гриша, записывай.

Прокрутив в голове разговор, я набрал номер.

— Але! Ты, Сергей Сергеич? Григорий Аникин беспокоит, товарищ подполковник! Чего в Победу не пришел? Да ну? И здорово скрутило? — Я подмигнул Птичке. — А резиновым клеем не пробовал? А утюгом? Га-га, раз матюкаешься, значит, пока что жив. Ну, считай, повезло тебе, как в сказке, Птичка прилетела. Да привезу, привезу, не ори, оглохну! Что неудобно? Надя, что ли, дома?.. Не заикайся, все знаю, мне каждое утро на стол разведданные кладут. И хорошо, что дома, я и телефон ее раздобыл, чтоб поглазеть и отбить, га-га, я для ихней сестры человек неотразимый! Ладно, диктуй адрес… Лифт работает? Ну, до скорой. — Я повесил трубку. — Теперь, Наталья, слушай и вникай. На сто процентов не гарантируем, но, вполне вероятно, часочка через два мы твоего Серегу притащим домой и поставим перед тобой на колени. И кого же он тогда увидит? Курицу, которую макали в бочку с водой! Беги-ка, сестричка, принимай душ, наводи марафет, то самое бархатное платье надень, в котором на Новый год у Птички была, ну и вообще, понятно? Чтоб у Сереги косточки хрустнули и в башке зазвенело, вникла?

Наташа бросилась к зеркалу, заохала, а мы с Птичкой отправились по записанному адресу, уточняя по дороге план действий. Вошли в подъезд, поднялись, позвонили. Дверь открыла… чуть было не написал — гадюка из парикмахерской, но рука не поднялась: смазливейшая бесовочка в соблазнительно обтянутом свитере и с голубыми глазами невинной школьницы.

— Вы Надя, — догадался я, доброжелательнейшим образом осклабясь. — Хороша-а, собака! За собаку извиняюсь, это у меня самое ласковое слово. Будем знакомы, Раиса Павловна, Григорий Антоныч, а для вас просто Гриша или Гришутка. Разрешите ручку поцеловать?

Бесовочка хихикнула, что-то мяукнула и протянула пухлую белую ручку, каковую я с искренним удовольствием чмокнул. Эх, где мои хотя бы пятьдесят лет! Пусть гадюка и бандитка, но я уже влюбился, не будь рядом Птички — предложил бы руку, сердце и недвижимое имущество. Испросив разрешение, еще разок чмокнул, и бесовочка, весьма довольная произведенным впечатлением, повела нас в комнату, где на ложе скорби возлежал украденный фронтовой кореш. Морда у него была, с одной стороны, приветливая, а с другой — как у нашкодившего пса.

— Птичка! Гриша! Ой! Ух! — Это он попытался приподняться. — Глазам не верю, Птичка, моя нержавеющая любовь!

— Врешь, — строго сказала Птичка. — И шинель на другую накинул, и ни разу не объяснился.

— Боялся этого охламона и Андрюшку, — оправдался Грачев. — А может, еще не поздно?

Бесовочка снова хихикнула, давая понять, что уже поздно.

— Вылечите их, Раиса Павловна, — попросила она, — а то они с виду веселые, а толку… а на самом деле очень страдают. Они на войне саперами командовали, в ледяной воде мосты наводили, застудили радикулит.

— Топай на кухню, Надюша, — проворчал побагровевший Грачев, — чай-кофе дорогим гостям… Загорела! Как там в Африке, Птичка? Как будет по-африканскому: «Здравствуйте, товарищи негры»? Ой!

— Не гневи господа пустой болтовней, — доставая фонендоскоп, сказала Птичка. — Гриша, помоги Наде, вы будете острить, а мне нужна тишина.

Я послушно потопал на кухню, где Надя гремела чашками.

— Молю о величайшем снисхождении, — проворковал я, — еще раз приложиться к несравненной ручке!