Читаем без скачивания Федер - Фредерик Стендаль

Валентине удалось наконец присесть в пыли, и, прислонив голову к большому цветочному горшку, она провела в таком положении, с закрытыми глазами, в полуобморочном состоянии, более получаса. Время от времени слеза медленно скатывалась по ее щеке, и она невнятно шептала: «Я больше его не увижу!» Наконец она сказала себе: «Прежде всего я обязана спасти честь моего мужа; надо вызвать экипаж и уехать в Париж так, чтобы никто меня не заметил... Если хоть один из гостей увидит меня в таком состоянии, мой бедный муж навсегда обесчещен».

Валентина начала сознавать весь ужас этой мысли, но у нее совершенно не было сил, чтобы пойти и позвать кучера. Она не могла допустить, чтобы ее увидел кто-нибудь, кроме этого человека. Он был очень стар; его прислали вместе с коляской, которую нанял на время ее муж. «Надо дать ему денег или переговорить с его хозяином и устроить так, чтобы никогда больше его не видеть. Если завтра его уже не будет здесь, то, быть может, он так и не узнает об ужасном происшествии. Если же меня встретит кто-нибудь из наших слуг, я погибла навсегда!»

Эта мысль заставила Валентину сделать над собой отчаянное усилие. Держась за край кадки с апельсинным деревом, она поднялась; затем с невероятным трудом добралась до своей спальни и взяла там шаль, которую набросила на голову, словно ей вдруг стало холодно. «Я скажу кучеру, что меня знобит и лихорадит, что я не хочу тревожить мужа и сейчас же еду в Париж».

Чтобы попасть в каретный сарай, не проходя через внутренние комнаты дома, Валентина вернулась в оранжерею и открыла одну из стеклянных дверей, выходивших в сад. Однако усилие, которое она употребила на то, чтобы открыть ставни, совершенно измучило ее. Она неподвижно стояла на пороге, как вдруг услышала совсем близко от себя чьи-то тихие и, как ей показалось, осторожные шаги. Испуг ее был безграничен. Она закрыла лицо руками и снова вошла в оранжерею в тот самый момент, когда мужчина, который шел вдоль ограды, оказался напротив двери. Видя, что дверь не заперта, мужчина отважился войти. Слегка раздвинув руки, закрывавшие ее лицо, Валентина с гневом взглянула на назойливого посетителя: это был Федер.

— О, мой единственный друг! — вскричала она, бросаясь в его объятия. — Так, значит, вы живы?!

(Тут, пожалуй, должна была закончиться эта новелла.)

Удивленный и восхищенный этим приемом, Федер совершенно забыл об осторожности, соблюдать которую он давал себе клятву столько раз. Он покрыл поцелуями прелестное лицо Валентины. Вскоре он заметил ее чрезвычайное волнение, мокрое от слез лицо. Но Федер, до сих пор такой благоразумный, потерял всякую власть над собой: он осушал эти слезы губами. Надо сказать, что поведение Валентины вряд ли могло его образумить. Она отдавалась его ласкам, судорожно прижимала его к своей груди, и — не знаю, можно ли в этом сознаться, не нарушая приличий, — она несколько раз ответила на его поцелуи.

— Так ты любишь меня? — прерывающимся голосом спрашивал Федер.

— И ты можешь спрашивать об этом? — отвечала Валентина.

Этот необычный диалог длился уже несколько минут, как вдруг Валентина поняла, что с ней происходит. Она поспешно отстранилась от молодого человека, и на лице ее появилось выражение ужаса и изумления.

— О, господин Федер, вы должны навсегда забыть то, что произошло!

— Никогда, клянусь, никогда я не скажу ни одного слова, которое могло бы напомнить вам об этой минуте высшего блаженства. Налагаемое вами испытание очень тяжело, но надо ли говорить, что в будущем ваше имя никогда не будет произнесено мною, как оно не было произнесено и в прошлом?

— Я умираю от стыда, когда смотрю на вас. Умоляю, на минуту оставьте меня одну.

Федер отошел; лицо его выражало самое глубокое уважение.

— Но ведь вы должны считать меня сумасшедшей! — вскричала Валентина, подойдя к двери.

Федер тоже сделал несколько шагов и оказался очень близко от Валентины.

— Мне только что сообщили о вашей смерти, — сказала она, — мне сказали, будто вы убиты на дуэли, а вы ведь знаете, что мгновение, разлучающее нас с истинным другом, всегда сопровождается таким волнением, за которое... за которое мы не отвечаем... Было бы несправедливо обвинять нас.

Валентина пыталась оправдаться. Почти официальный тон, который она старалась принять сейчас, составлял резкий контраст с нежностью и беспомощностью, звучавшими в ее голосе минуту назад и доставившими такое счастье Федеру, свидетелю и виновнику этих чувств.

— Вы стараетесь омрачить самую счастливую минуту моей жизни, — сказал он, беря ее руку.

Валентина была не в силах притворяться до конца.

— Прошу вас, уходите отсюда, друг мой, — сказала она, не отнимая руки, — дайте мне оправиться от этого волнения, от этого безумия. Никогда не напоминайте мне о сегодняшнем дне, но знайте, что мои чувства не переменились. Прощайте, я не хочу лицемерить перед вами, но, бога ради, оставьте меня одну! Мне сообщили о вашей смерти, я думала, что больше не увижу вас. Надеюсь, что вы никогда не заставите меня раскаяться в том, что я так безумно о вас сокрушалась.

Федер повиновался с видом самого глубокого уважения. С одной стороны, Валентина была признательна ему за это: ведь их могли видеть из двадцати различных мест сада. Однако в глубине души она была им недовольна. Ей показалось, что к этому уважению примешивалась доля лицемерия, — а что сталось бы с Валентиной, если бы она обнаружила, что Федер способен на лицемерие по отношению к ней!

Между тем эта чрезвычайная почтительность действительно была притворной. Федер прекрасно знал, что именно после того, как женщина особенно скомпрометировала себя, нужно заставить ее забыть неслыханное безумство, которое она совершила, утоляя ненасытное тщеславие женской души знаками самого преувеличенного уважения.

Но одним из самых сладостных и самых необычных следствий странного чувства, соединявшего Федера с Валентиной, было, если можно так выразиться, их постоянное стремление поддерживать в обеих соединенных любовью душах один и тот же уровень счастья.

Федер отлично заметил оттенок разочарования, промелькнувший в глазах Валентины при его почтительном поклоне. «Это недовольство, — подумал он, — приведет ее к недоверию, а завтра оно может ей показаться обыкновенной осторожностью. Возможно даже, что она станет отрицать передо мной то страстное признание, которое сделала мне после того, как сочла меня умершим. Победить эту осторожность будет для меня нелегкой задачей, и вместо того, чтобы наслаждаться божественным счастьем, на которое мне позволяют надеяться нежные слова Валентины, я должен буду прибегать ко всяческим ухищрениям». Эти размышления быстро сменяли одно другое. «Надо возбудить в ней беспокойство, — сказал себе Федер. — Человек лишь тогда видит неудобства, связанные со счастьем, когда он в этом счастье уверен».

Федер подошел к Валентине, вид у него был спокойный и холодный, особенно если вспомнить безудержный восторг, который был написан на его лице несколько минут назад. Он взял ее руку и, в то время как она смотрела на него нерешительно и удивленно, сказал ей рассудительным и сухим тоном:

— Я в большей степени порядочный человек, чем любовник; я не решаюсь сказать вам, что люблю вас страстно, так как боюсь, что в один прекрасный день это перестанет быть правдой, а я никоим образом не хотел бы обмануть друга, который питает ко мне столь искренние чувства. Быть может, я не прав; быть может, до сих пор случай не сталкивал меня с душой, подобной душе Валентины, но до этого часа мне приходилось наблюдать в женском характере столько непостоянства и легкомыслия, что я позволю себе страстно любить женщину лишь тогда, когда она принадлежит мне всецело.

После этих слов, произнесенных самым искренним и убежденным тоном, Федер дружески поклонился Валентине. Она не двигалась с места, глубоко задумавшись. Теперь она уже не упрекала себя за минуту безумия, бросившую ее в объятия Федера.

Федер присоединился к обществу Буассо и его гостей и покончил со слухами о своей смерти несколькими рукопожатиями.

— Я был уверен, — сказал ему Буассо, — что вы не такой человек, чтобы позволить убить себя так просто.

Прием, оказанный ему Деланглем, был менее дружеским. Федер рассказал, что на него в самом деле напал какой-то сумасшедший, вообразивший, будто он, Федер, смеется над ним, в результате чего ему пришлось согласиться на небольшую дуэль на шпагах; сумасшедший был ранен в грудь, что умерило его горячность, а в заключение раненому поставили пиявку. Смех, вызванный этой подробностью, положил конец недоброжелательному вниманию, с которым денежные тузы, возбужденные крепкими винами, отнеслись к приключению Федера. Вскоре он счел возможным спросить, почему не видно г-жи Буассо, но оказалось, что муж разрешил ей вернуться в Париж, куда она давно уже уехала.

На следующий день Федер с величайшим хладнокровием пришел справиться о здоровье г-жи Буассо. Он застал ее в гостиной под охраной горничной и двух белошвеек; все они были заняты шитьем занавесок. Г-жа Буассо ежеминутно поднималась с места, чтобы отмерить и отрезать кусок коленкора; взгляды ее были так же холодны, как поступки. Поведение этих двух существ, которые только накануне, сжимая друг друга в объятиях, со слезами на глазах обменивались признаниями в любви, очень удивило бы поверхностного наблюдателя. Валентина дала себе слово никогда больше не оставаться наедине с Федером. А ведь то, что он сказал ей накануне, а именно, что он может всецело отдаться любви лишь тогда, когда уверен в ответном чувстве, было почти правдой.