Читаем без скачивания Вынужденная оборона - Станислас-Андре Стиман

Она поднялась с булавкой в руке, и он почувствовал на шее прохладное прикосновение ее пальцев. Их губы были совсем рядом. Ему захотелось поцеловать ее, но он уже представил себе, как она отстраняется, как с негодованием кричит: «Да ты мне всю краску испортишь!»

Она слегка уколола его, когда застегивала воротничок. Затем она безупречно завязала бант, словно искренне хотела, чтобы он встретился с другими в доспехах, не хуже их собственных, словно он ждал от неизвестности того же, чего ждала от нее она сама. «Мы больше не любовники, — с горечью подумал Ноэль, — мы всего лишь сообщники!»

Наконец, она отошла от него, прошла через всю мастерскую, оставляя за собой запах духов, приколола к лифу цветы, достала из коробки длинные черные бархатные перчатки. Почувствовала, что он на нее смотрит. Обернулась и сделала реверанс:

— Ну, как я?

Но он не пожелал хоть чуть-чуть удовлетворить ее самолюбие, как она ждала:

— А я? — резко спросил он.

Она стояла перед зеркалом.

— Неотразим! — ответила она, улыбаясь своему отражению. — Подай-ка мне пальто.

Он молча взял его с кровати, накинул ей на плечи, словно закрывая наготу раба, предназначенного на продажу с какого-то дикарского рынка.

У мадам Симар-Жан, которую друзья звали просто Марсьеной, возникла оригинальная идея пригласить, кроме близких знакомых, семь-восемь художников, которыми она увлекалась последние два года. Их картины, коими ее квартира была увешана от прихожей до спальни, показывали ее в анфас, в профиль, в три четверти, в полный рост, до пояса, причесанную набок, а ля Жанна д’Арк, в виде амазонки, в лыжном костюме, в пижаме.

Компания оказалась шумливой и веселой. Едва Ноэль переступил порог, как очутился в глубоком кожаном кресле со стаканом виски в руке, между хорошенькой зеленоглазой женщиной и последним открытием Марсьены, молодым светлобородым «дикарем», заявлявшим, что видит в ней воплощение шамаханской царевны и писавшим ее окутанной покрывалом до самых глаз.

— Понимаете, — объяснил он Ноэлю, — так она не сможет упрекнуть меня, понимаете — меня, в том, что я нарисовал ей слишком длинный нос!

— Но она, — сказал Ноэль, — может упрекнуть вас в том, что вы смазали ей рот.

Всем было прекрасно известно, что Марсьена от опыта к опыту преследовала цель точного отражения определенной красоты и всякий раз находила, что ее исказили.

Хорошенькая зеленоглазая незнакомка, нетерпеливо постукивая об пол носком сатиновой туфельки, ждала, когда же Ноэль соблаговолит представиться и чуток за ней поухаживать. В иное время он бы, конечно, не отказался: женщины, как правило, возбуждали в нем немедленное желание, которое, впрочем, ограничивалось лишь удовлетворением любопытства. Но в этот вечер он чувствовал, что неспособен принять легкий тон, позволяющий любую, даже самую дерзкую отвагу. Рассеянно слушая одним ухом разглагольствования своего соседа справа о примитивистах, он не мог помешать себе думать о Клейне, воображать его в камере, отреченного от мира, в плену мрака и отчаяния.

В полночь (о чем он узнал по настенным часам работы Булля,[7] висевшим совсем рядом и каждые полчаса издававшим звон битого хрусталя), он все так же продолжал сидеть в своем кресле. Марсьена, Бэль и другие прелестные женщины подливали ему в стакан виски и рассеянно осведомлялись о его желаниях. Смех и шум разговора поднялись на несколько тонов. А он продолжал сидеть задумчиво, словно в дремоте, наедине с молчаливой тенью.

— Добрый вечер, — внезапно произнес знакомый голос, и пружины кресла прогнулись под тяжестью обрушившегося на них тела.

Обнаженное плечо прижалось к нему, отчего поверхность виски в его стакане заколебалась.

— Как вы находите мое платье?

Это была Рэнэ со сверкающим взглядом и влажными губами, как обычно плохо сдерживавшая тайное нетерпение.

— Не нахожу, только лишь ищу.

— Так значит, вы предпочитаете женщин в лентах и застежках? Получше упакованных, ну, скажем, как Бэль?.. Вот уже час, как я тут. Я-то, бедная, все ждала, что вы меня потанцевать пригласите. Так и до утра могла прождать.

Бэль, обычно пившая мало, глотала уже четвертый или пятый стакан. Она сидела на другом конце зала рядом с сорокалетним мужчиной с посеребрёнными висками и смеялась, по-видимому, беспричинно и явно несколько громче, чем допускают приличия. Она положила ногу на ногу и покачивала туфлей, причем, из-под тафтового платья выступал лишь ее носок. «В таком кругу, — подумал Ноэль, — и при моем попустительстве она в любой момент может познакомиться с мужчиной, достаточно ловким, достаточно обворожительным или, просто-напросто, достаточно везучим, чтобы ей понравиться». Он вспомнил венскую поговорку, горечь которой поразила его, которая в буквальном переводе означала: «Добродетель — это когда нет никого. Верность — это когда нет никого второго». Бэль не была заинтересованной, в прямом смысле слова, но любила деньги за все радости, кои они могли доставить. Сама кроила себе платья, но ходила на показы мод к прославленным модельерам. Когда она говорила о далеких странах, чувствовалось, что ей вовсе не хочется состариться, прежде чем она в них не побывает. Между ней и всем этим — деньгами, знойными пляжами, роскошными отелями, легкой жизнью на широкую ногу — существовало, по сути говоря, одно лишь препятствие: Ноэль. Если, допустим, он ее покинет, исчезнет, выразит ли она хотя бы сожаление? Или, скорее, испытает смутное чувство облегчения? Когда умер ее отец, она оплакивала его лишь два дня. А ведь говорила, что любит его! Любила, конечно, но на свой лад.

— Ах, эти черные бархатные бантики, — невольно восхитился Ноэль, — длинные перчатки, ленточка на шее, тюлевый лиф, золотые волосы, тяжелые веки… Прямо Болдини.[8]

Рэнэ проследила взгляд Ноэля:

— Так, значит, вы ее любите… до такой степени?

Ноэль вздрогнул и повернулся к Рэнэ, словно она открыла ему нечто новое, но вполне реальное.

— Люблю ли я…?

Он прервался, чтобы лучше собраться с мыслями.

— Нет, — вымолвил он, наконец, — не думаю, что люблю ее.

Отчаянно, но тщетно искал он слова, способные выразить состояние его души:

— Это куда хуже. Она — часть меня самого. Когда я ее встретил, она была совсем непохожа на ту, какая она теперь. И я воображаю, но, конечно, не прав, что тем, какая она сейчас, она обязана мне. Я всячески исхитрялся наложить на нее отпечаток, переделать ее. Если она когда-нибудь вернется к прежней себе, я не смогу простить ей бесплодность всех этих усилий, все это… потерянное… время.

— Бедняжка Ноэль! — сказала Рэнэ (он ненавидел, когда она говорила «Бедняжка Ноэль» и принимала при этом самонадеянный вид). — По книге Бытия только четыре вещи не оставляют следа: облако на небе, змея на скале…

— Да знаю я: корабль на воде и мужчина в женщине. Это-то меня и бесит.

— Мужчина! — сказала Рэнэ.

Этот эпитет мог бы показаться презрительным, но в ее устах прозвучал исполненным нежности.

Но Ноэль больше ее не слушал. Встал, резко поставил стакан. Бэль с некоторым удивлением смотрела, как он приближается к ней.

— Я устал, — сказал он, умышленно не обращая внимания на ее кавалера. — Поехали домой.

— Домой… уже сейчас? — выговорила Бэль.

И засмеялась, скорее, вновь разразилась смехом, еще не стихшим и беспричинным, разбиравшим ее за несколько секунд до того.

Мужчина с посеребрёнными висками поднялся с места. Лацкан его пиджака был украшен душистой гвоздикой. Он был очень элегантен. «Еще один Вейль», — подумал Ноэль. Бэль всегда притягивали мужчины определенного возраста.

— Бертран, — представился он, чопорно поклонившись.

— Мартэн, — нелюбезно ответил Ноэль.

Его взгляд скользнул по мужчине и остановился на Бэль.

— Пойдем? — повторил он, с большим нетерпением потому, что чувствовал: она противится его воле.

Она поднялась нарочито медленно:

— Нет.

Растерявшийся Ноэль неловко попробовал употребить иронию:

— Тебе настолько весело?

— Не знаю. Нет. Я как раз еще и не начала веселиться по-настоящему.

— И собираешься…

— Да.

Мужчина с посеребрёнными висками внезапно как бы канул в неизвестность. Они остались вдвоем, один на один. Их взгляды выражали невысказанные чувства, были полны смутной необузданности. Они были на грани столкновения, быть может даже готовы к тому, чтобы ранить друг друга.

Но тут подошла Марсьена и взяла Бэль за руку:

— Флиртуете? — спросила она с обескураживающей бесцеремонностью и очень некстати. Затем внезапно встревожилась: — Но вы не собираетесь уходить?

Она уже увлекала Бэль за собой:

— Тут требуют хорошенькую барменшу… Вы не возражаете, Бертран?

Ноэль почувствовал, что быстро бледнеет, что тот опасный гнев, с коим он ничего не мог поделать, вновь заполняет его всего. Он отвернулся и нарочито не замечая направлявшуюся к нему Рэнэ, молча вышел из комнаты.