Читаем без скачивания Правда об Иване Грозном - Наталья Пронина

Так и произошло. До самой смерти больного царевича в 1563 г. они всегда были вместе. И в детстве, и в зрелые годы Иван IV неизменно опекал ущербного брата, требуя к нему подобающего уважения. Кстати, уже один сей факт совершенно разрушает легенду о всеобъемлющей жестокости, которая якобы была присуща Грозному с самого юного возраста.

Глава 4 Миф о «первых зверствах» Ивана

Вернемся, однако, к событиям, последовавшим после убийства Елены Глинской. Да, многие тогда «хотели перемен», верно подметил г-н Радзинский. Перемены действительно пришли – страшные, гибельные… Но жертвой их стал не только один воевода Овчина-Оболенский, как это говорится в разбираемом тексте. Жертвой стала вся страна. Тотчас, по словам историка, «из открывшихся темниц вышли целые батальоны соискателей власти» [88] . Были выпущены арестованные Еленой князь Иван Бельский (родной брат которого, Семен, еще в 1534 г. сбежал в Литву и с тех пор не раз участвовал в походах против Руси то вместе с поляками, а то и с крымской ордой) и князь Андрей Шуйский, один из участников заговора Юрия Дмитровского. Выражаясь современным языком, апрельские события вполне можно было бы назвать боярским путчем, ознаменовавшим захват власти реакционной княжеско-боярской олигархией, которая стремилась к восстановлению порядков удельной вольницы. Дорвавшейся до власти оппозиционной аристократией были немедленно отстранены от управления страной ее самые непримиримые противники – митрополит Даниил (тот самый, которого еще умирающий Василий III так просил ни на шаг не покидать Москвы) и дьяк Федор Мищурин. Оба они, по мнению историка, являясь «убежденными сторонниками централизованного государства и активными деятелями правительства Василия III и Елены Глинской [89] , совсем не устраивали победившую клику. Повествуя о том, как верному дьяку отсекли голову, летопись так и говорит: «Бояре казнили Федора Мищурина… не любя того, что он стоял за великого князя дела» [90] .

Но победители очень скоро погрязли во взаимных раздорах. Как опять-таки верно подметил Э. Радзинский, бояре «слишком ненавидели друг друга, чтобы объединиться и свергнуть малолетнего Ивана». Хотя замечание это верно лишь отчасти, и здесь следует уточнить, что вопрос тогда даже уже не стоял – свергать или не свергать ребенка-наследника. Устранен был главный противник – его мать. Автор не посчитал нужным объяснить своим читателям, что дело было теперь даже не столько в личной ненависти между боярами, доводившей порой до жестоких споров, взаимных оскорблений и драк в думе… Дело было в острейшей политической борьбе, которая стояла за этими спорами, в непримиримом столкновении интересов различных кланов (главным образом кланов Шуйских и кланов Бельских), боровшихся между собой за влияние при великокняжеском дворе за то, чтобы вся власть перешла именно в руки одного из них. «Существо этой борьбы, – говорит историк, – очень верно и метко характеризует «Летописец начала царства», указывая как на основную причину вражды между боярами то, что «многие промеж их (бояр) бяше вражды о корыстех и о племенех, всяк своим печется, а не государьским, не земьским» [91] .

Вообще, это один из характерных приемов автора книги – упрощать описываемые события, как бы невольно потешаясь над ними, но одновременно и до неузнаваемости искажая их, словно в кривом зеркале. А еще – незаметно выдергивая и раздувая отдельные факты, вне их исторического контекста, рассчитывая при этом на то, что читатель (а тем паче зритель) не заметит, проглотит, пойдет дальше…

Вот, например, как случилось у г-на Радзинского с уже знакомым нам Андреем Шуйским. Еще на странице 12 своей книги автор будто бы сожалеет о том, что сей «кровный Рюрикович» сидит в тюрьме по приказу Елены Глинской, ни словом не обмолвившись, однако, по какой же конкретно причине попал туда князь; факт призван иллюстрировать лишь то, какой тяжелой, деспотичной была атмосфера в Кремле, где ровным счетом никому не гарантировалась свобода и неприкосновенность личности. Далее, на странице 13 автор уже порадуется тому, что опальный князь вышел из заточения – по случаю смерти Глинской, но снова не скажет, какие события стояли за этим освобождением и к чему они привели страну. Нет, на странице 14, глубокомысленно рассуждая об «извечном воровстве русской бюрократии», автор лишь вскользь упомянет, что тот же самый Андрей Шуйский, выйдя из тюрьмы, станет наместником во Пскове и, «аки лев», «злодей», по выражению современника [92] , будет грабить город.

А ведь ежели все-таки вспомнить, что князь этот был изменником, участвовавшим в антигосударственном заговоре Юрия Дмитровского, картина проступит совсем иная. Она ясно покажет, кто именно пришел к власти в результате апрельского переворота 1538 г. и каковы были их истинные цели. Грабил не только один Андрей Шуйский во Пскове. Захватив власть и разгромив государственный аппарат, все многочисленное, говоря словами летописи, «племя» князей Шуйских аки волчья стая накинулось тогда на все «доходные места», не стыдясь прибрало к рукам даже царскую казну. Как опять-таки свидетельствует летописец, они «кийждо себе различьных и высочайших санов желаху… И нача в них быти самолюбие и неправда и желание хищения чюжого имения. И воздвигоша велию крамолу между себе и властолюбия ради друг друга коварствоваху… На своих другов восстающе, и домы их села себе притяжаша и сокровища свои наполниша неправедного богатства» [93] . Таковы были «свершения» Шуйских, и уже никто, казалось, не мог противостоять этому разгулу грабежа и насилия…

Потому-то, действительно, первым, что начал осознавать Иван, будучи еще ребенком, это то, что многие «князья и бояре – воры», совершенно справедливо указывает Эдвард Радзинский. Но и здесь явная неприязнь автора к исследуемому материалу не дала ему возможности (ежели таковая вообще имелась) додумать эту верную мысль до конца, не сводить ее к убогому заключению о том, что лишь сугубо эгоистичные чувства ограбленного собственника породили тогда в Иване нестерпимое желание отомстить, желание вернуть себе у него похищенную власть.

Нет, вопрос стоял значительно глубже. Шуйские и иже с ними обокрали не только царскую казну, присвоив себе золотую утварь и дорогие шубы, о чем так сладострастно повествует автор книги. На глазах у подростка ими безудержно разворовывалось то, что долгими веками собирали его предки, нещадно разорялась страна, люди, ответственность за которых, знал он уже тогда, лежит на нем, на государе. Эта неотступная боль его юных лет уже много, много позже горячей волной прорвется на страницы редактируемых царем летописей, захлестнет его письма, в которых, вспоминая свое горькое детство, все бесчинства, преступления, творившиеся тогда боярами, Иван IV напишет: «Потом напали (бояре) на города и села, мучили различными способами жителей, без милости грабили их имения. А как перечесть обиды, которые они причинили своим соседям? Всех подданных считали своими рабами, своих же рабов сделали вельможами». Словом , «делали вид, что правят и распоряжаются, а сами устраивали неправды и беспорядки, от всех брали безмерную мзду и за мзду все только и делали » [94] .