Читаем без скачивания Солнечное затмение - Альберт Лиханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но он не удержался. Помимо его воли, глаза посмотрели в небо. Голуби кружились, не подозревая беды. И Федор бросился к двери. Стал колотить как сумасшедший.
– Водитель, – закричал кто-то, – остановись, мальчик остановку пропустил!
Троллейбус послушно притормозил, дверь с шипением распахнулась, Федор выпрыгнул, неловко подвернул ногу и грохнулся коленом о дорогу. Острая боль пронзила его, и он словно очнулся.
Спал он эти дни, уснул, как только увидел пустые окна Лены. А тут проснулся.
Голуби! Разве их можно бросать? Разве он имел такое право! Кто-то там сказал, какой-то мудрец: мы отвечаем за всех, кого приручили. Вот и все. Он отвечает за голубей.
И еще. Отвечает за Лену.
Федор подбежал к голубятне, объятой высоким пламенем. Повисли плотные сумерки, и во мраке, возле пляшущих языков огня, метались молчаливыми тенями обезумевшие голуби.
Федор молча поднял руки. Его фигура отбрасывала на землю огромную мечущуюся и трепещущую тень, он заметил ее, обернувшись, и сила влилась в него – он показался себе большим и сильным.
Федя раскинул руки, голуби узнали его, затрепетали над головой, садились ему на плечи, он брал их, воркующих, встревоженных, и прятал под куртку, за пазуху. Все туда все-таки не помещались – двоих он держал в руках. И вот так, с голубями, вошел в отделение милиции. Первое, которое попалось.
Он спрашивал про школу-интернат больных детей. Строгие мужчины в милицейской форме слушали его с вниманием и пониманием, объясняли, как туда добраться, а сами поглядывали на голубей, которых вез больным детям этот добрый парнишка.
Потом Федор ехал в коляске милицейского мотоцикла, входил в скрипнувшую калитку, пробирался, сдерживая дыхание, влажной осенней аллеей.
В глубине огромного сада стояло несколько зданий, но свет горел только в одном, одноэтажном, из розового кирпича, теплого в последних отсветах утухающего неба. За окнами было шумно, слышались взрывы смеха, и Федор на минутку почувствовал себя лишним. Но он все-таки крикнул. Первый раз неуверенно и не очень громко. Его не услышали.
– Лена! – крикнул он вновь. – Лена! Лена! Лена!
На подоконнике мелькнула тень, хлопнула форточка, старушечья голова появилась на улице.
– Кого тебе?
– Лену! – сказал Федор.
Бабка убрала из форточки голову, и Федя услышал, как она сказала кому-то:
– Парнишка-то с голубями!
Лена мчалась в коляске, наспех одетая тетей Дусей, по коридору, потом по дорожке, усыпанной листьями, и сердце выпрыгивало у нее из груди.
В темноте было плохо видно, и она едва не наскочила на Федора, выдохнув:
– Ты?
Федор протянул ей турмана, она спрятала его под плащ, к груди, и голубь загулькал, как ребенок.
Лену переполнило волнение, тревога и еще какое-то необъятное ощущение. Оно словно поднимало. Оно расправляло плечи, вздымало грудь, разливало по легким освежающий ключевой воздух.
Федор смотрел на нее молча, горячо, и Лена повторила бессмысленно:
– Ты? – И отъехала назад. – Зачем?
Лена чувствовала одно, а говорила совсем другое.
– Зачем ты нашел меня? – говорила она, спеша. – Это ни к чему, понимаешь. Рано или поздно все кончится. Надо самим. Самим легче!
– Голубятни больше нет, – прервал ее Федор. – И твоего дома.
Лена вздрогнула.
Вспомнила поселочек, свой дом, казавшийся ей чужим, гулькание голубей и острый запах трухи.
Нет. Она знала, что не будет. Знала, что не будет и их – Федора и ее. Она все на свете знала и понимала, умная девочка Лена, а вот Федор стоял перед ней, и все тут, стоял, держал голубей, и мелкая дрожь била его.
– Не надо, Федя, – сказала она, не слушая свое сердце. Повторила: – Лучше самим и теперь.
– Знаю, – твердо сказал Федор. – Но ведь нельзя. Понимаешь, я согласен, так, наверное, и бывает, когда люди становятся взрослыми. Но мы же не взрослые. Мы не должны, пока мы не взрослые…
Он умолк на полуслове, не договорил, но Лена поняла.
«Пока мы не взрослые, рассудок не должен нас побеждать. Не должен!»
– Не должен! – повторила она вслух, и Федор понял, кивнул, подтверждая.
Лена услышала за спиной шаги и голос тети Дуси:
– Деточка, голубушка, а как остынешь?
Она встала между ними, поглядывая то на Федора, то на Лену, и Федор протянул тете Дусе голубя. Потом достал еще. И еще.
– Их надо в клетку, – бормотал он. – Я приду. Сделаю голубятню.
Тетя Дуся ойкала, совала голубей под халат, за пазуху, они бурчали недовольно, но слушались – куда было деваться. Нянечка ушла, шаркая ногами.
Они вновь остались одни.
– Я приду, – спокойно повторил Федор. – Сделаю голубятню. И мы… Пока мы не взрослые.
Он наклонился к Лене, уверенно взял ее лицо в свои ладони.
Лена закрыла глаза.
В ближнем окне громко хлопнула форточка.
Комментарии
Солнечное затмение. – Впервые повесть опубликована в журнале «Юность», 1977, № 7. Вошла во второй том избранных произведений писателя – «Солнечное затмение». (М., Молодая гвардия, 1979).
«Нет, это не рождественский рассказ о том, как здоровый юноша подарил любовь искалеченной девушке, – говорил о повести поэт О. Шестинский. – Это повесть о силе, мощи духовной жизни человека, о том, что прекрасное, нравственное начало в человеке способно преодолеть всяческое зло, ханжество, обывательское ничтожество. И притом повесть сурова, как сурова и неожиданна сама жизнь. Писатель не утверждает, что благодаря этому чувству молодые люди отныне и вовек будут вместе и будут счастливы. Он тонко чувствует реалистическую правду человеческих отношений. Мы не знаем, как со взрослением молодых людей будет развиваться их дружба. Но мы ясно отдаем себе отчет, что нравственное озарение, посетившее их на пороге жизни, на всю их жизнь, – это моральный критерий их дальнейшей жизни».
«В «Солнечном затмении» – трагедия, – писала «Комсомольская правда» (1979, 2 ноября). – Но здесь как бы еще раз, а лучших традициях русской литературы, выявляется то обстоятельство, что только сила человеческого духа способна преодолеть трагическую безысходность. Подлинно человеческое сострадание может победить равнодушие, пассивную мораль «непреодолимых обстоятельств» (Ганичев В. Крутые горы).
На жизнеутверждающий пафос повести, гражданственность ее юных персонажей указывала и И. Стрелкова в статье «Воспитание чувств» (Наш современник, 1978, № 1):
«Финал «Солнечного затмения» звучит печально. В повести для юношества правда может быть сказана мягче, но скрыть ее невозможно… Отсюда, от чистой правды, идет чувство оптимизма, которым пронизана повесть Лиханова, открывающая читателю светлые черты нынешнего юного поколения, его высокую духовность…»
«Сдается, что удача Лиханова заключена в абсолютнейшем отсутствии писательского спокойствия… – писал о «Солнечном затмении» Юлиан Семенов. – Повесть напрочь лишена велеречивости, авторских подсказок; очевидная жестокость сюжета (именно так!) не есть самоцель, но средство вылепить характеры двух маленьких наших граждан трудной и горькой судьбы.
Я глубоко убежден, что новая повесть Альберта Лиханова будет прочитана и подростками, и взрослыми, его повесть – в самом высоком, не декларативном смысле – воспитательна…
Повесть «Солнечное затмение» – произведение светлое и доброе, она учит читателей вере в людскую солидарность, умению найти в человеке хорошее и, что самое главное, исследует взаимоотношения взрослых и подростков, которые порой бывают очень сложными» («Вера и верность». – Литературная газета, 1978, 18 января).
В 1980 году за повести «Солнечное затмение», «Обман» и роман «Мой генерал» А. Лиханову присуждена Государственная премия РСФСР имени Н. К. Крупской.
Повесть переведена во многих республиках СССР, на чешский и словацкий языки, а также в США, Японии и Голландии.
