Читаем без скачивания Под шапкой-невидимкой - Николай Сладков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сказочные птицы проплывают над головой. Они похожи на длинные палки с крыльями посредине. Белые палки с красными крыльями, как будто бы палки летят и горят!
Это летят розовые фламинго: вытянуты вперёд длинные шеи, вытянуты назад длинные ноги, вспыхивают посредине красные крылья.
Кто бы мог думать, что яркий розовый цвет их перьев может быть и защитным! Везде на чужбине — на фоне зелёных тростников, на фоне синего неба — фламинго заметны издали. И только тут, на их родине, становится понятным их розовый цвет.
С тихим гоготом пролетают розовые птицы над головой и сразу же растворяются в розовом мареве. Голоса их несутся со всех сторон, но розовых птиц уже не видно над розовым морем.
Я шагаю с берега в воду, но нога упирается во что-то твёрдое и хрустящее. Сапог продавливает розовую корочку, как наст, как тонкий ледок.
А из проломов на розовую чистую гладь выплёскивается чёрная жижа...
Нет, впереди не мираж.
Впереди равнина, покрытая розовой коркой соли.
Видно, совсем недавно тут было солёное озеро. Оно и сейчас ещё сохранилось где-то за горизонтом: туда и летят на гнездовье фламинго. Но мелководье иссушила жара, корка соли покрыла дно. Под коркой чёрный вонючий ил.
Я ломаю нежную корку, а чёрная жижа под ней чавкает, булькает и сопит. Ноги вязнут всё глубже и глубже. Хлюпь засасывает, разевая чёрный рот с солёными розовыми губами.
Обманчив этот розовый свет. Чёрная трясина подстерегает неосторожного путника.
Я снова на берегу, засыпанном белой солью. Розовая равнина расплывается в розовой мгле. От нестерпимого блеска ломит глаза. Губы солёные и сухие. Гогот розовых птиц-невидимок несётся со всех сторон. С шипеньем, вытянув длинные белые шеи, ползают смерчи-вихри. И соляная позёмка струится у ног.
КРАСНЫЙ КАНЬОН
Щебнистая пустыня вокруг, похожая на гигантский, позеленевший от времени медный щит. Медь — это щебень, побуревший от солнца. Зелень на меди — жидкая щетинка сизой полыни. А тёмные пятна, похожие на озера, — это тени от облаков. На краю пустыни горы — как старые медные купола, с позеленевшими от полынки боками. Между пустыней и горами треснула и разверзлась земля, открыв взору глубокий красный каньон. Смотришь вниз — кружится голова. Глубоко-глубоко, по самому дну, плавные извивы ручья. В нём давно уже нет воды; сухое дно, как дорога, засыпано гравием и песком.
Идём по сухому дну, и щебень скрипит под ногами. По сторонам — красные стены. А над ними — высоко, высоко! — узкая лента неба. Неба, раскалённого добела.
Ущелье до краёв налито зноем. От красных стен пышет жаром. То тут, то там что-то сыплется и шуршит. Это лопаются от солнца камни и трескаются глыбы глины. И тишина от этих шорохов какая-то пугливая и неспокойная. Всё время кажется, что кто-то крадётся или ползёт...
Никак не отделаться от ощущения, что ты не просто в каньоне, сотворённом природой, а в покинутом городе древних. Вот крепостная стена: видны ниши-бойницы. Вот просто стены домов: окна, двери, ступени. Замки с готическими пирамидками, башенками, шпилями. Защитные рвы и валы.
Вода и ветер творят тут нерукотворно... Слепая природа создаёт красоту... для глаз.
Невидимый кто-то следит за тобой. Упрямо уставился в спину. Кто-то выглядывает из бойниц и окошек. Кто-то прячется за выступами и в развалинах, а может, это блики солнца играют? Кто-то шепчется в нишах и гротах — или это ветер шумит? И не хочется говорить громко и всё время хочется обернуться...
В тени кустика притаилась стрела-змея. Она дразнится язычком и ласково покачивает изящной головкой с большими и круглыми глазами птицы. Страшные истории рассказывают про эту змею. Будто прыгает она и пронзает человека насквозь. Змея и впрямь на стрелу похожа: тонка и стройна, движения её стремительны и грациозны. Но опасна она только для маленьких ящериц.
Сухо трещат цикады; жара от этого кажется ещё страшней. Разморённый заяц вразвалку проковылял в тень.
Вечером над каньоном засвистывал ветер. Косматые тучи, сверкая и громыхая, выползли из-за горы. Видно было, как жаждет земля воды: остыть, пропитаться, омыться!
Хлынул дождик и... куда-то исчез! Не долетев до земли, он испарился в горячем ветре! Это был «сухой дождь», который бывает только в пустыне.
Зато какая радуга опустилась в каньон! Какие вдруг осветила она в нём купола, пагоды, колокольни и минареты! Как зловеще зачернели провалы, пещеры и гроты! Какие выступили колонны, резные фигуры и силуэты! Багровые занавеси из камня повисли между колонн.
Но туча надвинулась на горизонт, потухло солнце и радуга, и сказочный город утонул в темноте.
БАБОЧКИНА ДОРОЖКА
Сквозь мокрые от росы травяные джунгли тянется сухая каменная дорожка. Кусты и трава набухли водой: куст за день — как из ведра обольёт, в траву шагни — и до пояса мокрый. А дорожку солнце уже подсушило: идёшь — только камешки под ногами позвякивают.
Ночью ползали по дорожке огромные чёрные слизни, всю дорожку разрисовали блестящими слюдяными полосками. Сейчас слизни уползли в тёмные мокрые заросли. А оттуда, к теплу, солнцу и сухости, прилетели пёстрые бабочки. Разноцветные камешки, разноцветные бабочки. Белые, жёлтые, голубые. Бурые, красные, рыжие. В полоску, с пятнами, в крапинку. Большущие, как листья клёна, и крохотные, как незабудки.
Я иду, а они взлетают, порхают над головой и сейчас же опускаются сзади. Живая пёстрая лента взлетает волной и, перемахнув через голову, обрушивается на камни.
И кажется, будто брызги летят, — это крохотные голубянки взлетают вверх.
Обратно я иду в полдень. Мокрые джунгли уже просохли. Везде раскрылись цветы. И бабочки разлетелись.
ЗАЯЧИЙ СОН
Под кустом тамариска, в холодке и тени, — заяц. Ушки на спине, пухлый подбородочек на лапках. Спит.
Будь я зайцем, я бы не смог так спокойно дремать. Тут и лиса, и орёл, и волк!
Заяц дремлет, притенив ореховые глаза свои очень длинными, чуть изогнутыми ресницами.
От меня до зайца — ногой достать. Он проспал мой подход. Я разглядываю спящего зверька. На боках войлок — ещё линяет. На ухе налился клещ. Лапы и хвост мокрые и в грязи.
Вдруг усы у зайца зашевелились, носик смешно зашмыгал, изогнутые ресницы медленно приподнялись.
Я замер. Но заяц почуял недоброе. Ушки взлетели торчком, лапки задние напряглись, как два взведённых курка. А глаза полезли на лоб!
Прекрасные, ореховые, с искоркой золотой заячьи глаза вздулись, как детские резиновые пузыри! Заяц стал похож на сову. Глаза налились тёмным страхом, они прямо разбухли от ужаса: вот-вот как две набрякшие слезы перельются через край и капнут в траву!
Я не дышал. Я не моргал. Так я перепугался за зайца.
А заяц вдруг успокоился. Расслабился, успокоился и опустился на землю. Поёрзал, угнездился и задремал. И посветлевшие глаза его снова осенили ресницы. Так и казалось, что он сейчас скажет: «Уф, и примерещится же такое!»
Меня, неподвижного, он просто принял за пень.
Шаг за шагом я стал отходить от уснувшего зайца. Пятился, пятился — и ушёл. То-то он удивится, когда проснётся снова!
РЕПЕЙ-ДУШЕГУБ
Мирный репей, добродушный лопух сразу звереет, как только дело доходит до его детишек-семян. Тогда он никого не боится: вцепляется в бока и хвосты самых свирепых собак, а в лесу даже закатывается в шерсть медведей и волков. И только тогда успокаивается, когда всех детишек своих на кого-нибудь прицепит.
Звери потом их из шерсти зубами выгрызают и когтями вычёсывают. А тем того и надо: упадут на землю и прорастут в новом месте.
Для зверей репей не велика беда: вычесались, и конец. Но он, глупый лопух, и в слабых птичек вцепляется. А это уже беда.
Бьётся, бьётся птичка, дёргается, дёргается да и, обессиленная, повиснет. Цепкие коготки мёртвой хваткой вцепились в рыхлые пёрышки. Хорошо, если мимо человек пройдёт и увидит. Но в горах человек не частый гость...
СИНЯЯ ПТИЦА
Её так и называют — синяя птица. Древняя родина её — Индия. Но теперь она живёт и у нас — в ущельях Тянь-Шаня.
Я долго искал встречи с ней. И вот сегодня у меня радость. Ну разве не радость своими глазами увидеть живое существо, которое никогда раньше не видел?
У самой реки я втиснулся между огромных холодных камней. Тяжёлый водяной гул глушит всё. Я вижу, как падают в реку камни, но всплесков не слышу. Я вижу, как широко разевают клювики горные овсянки и чечевицы, но песен их не слыхать. Я сам кричу для пробы — и не слышу сам себя!
В свирепом грохоте воды и вой ветра, и рёв бури, и громыхание грома.