Читаем без скачивания Яства земные - Андре Жид

Моя жажда сделалась столь велика, что эта вода, целый стакан которой я уже выпил, ничего не заметив... Увы! Как она была тошнотворна.

...О Суламита! Ты могла быть для меня этими плодами, созревшими в тени в тесных закрытых садах. - Ах, думал я, все человечество томится между жаждой сна и жаждой наслаждения. - После страшного напряжения, жгучей концентрации, полета плоти хочется только спать - ах, сон! - ах, что, если нас не разбудят для жизни, для нового прилива желаний.

И человечество, все целиком, - всего лишь больной, который ворочается в кровати, чтобы уменьшить страдания.

...Потом, после нескольких недель напряженного труда - бесконечный отдых.

...Как будто можно сохранить какую-то оболочку после смерти! (Упрощение.) И мы умрем, как человек раздевается перед сном.

Менальк! Менальк, я мечтаю о тебе!

Я говорил, да, я знаю: не все ли равно - здесь - там - мне везде одинаково хорошо.

...Теперь там наступил вечер...

...О! Если бы время могло вернуться к своим истокам! Если бы вернулось прошлое! Натанаэль, я хотел бы увести тебя за собой, к тем очаровательным часам своей молодости, когда жизнь текла в моих жилах, как мед. - Вкусив такого счастья, душа, сможешь ли ты когда-нибудь утешиться? Ибо я был там, в этих садах, я, и никто другой; я слушал пение тростника; я дышал этими цветами, я видел, я прикасался к этому ребенку - и, конечно, каждой из этих игр сопутствовала новая весна - но тот, которым был я, - это другой, ах, как мне вернуть его! - (Теперь над городскими крышами идет дождь; моя комната опустела.) Это время, когда стада вернулись с Лассифа; они спустились с гор; желание было полно закатного золота; вечерний покой... теперь (теперь).

Париж - июньская ночь

Атман, я мечтал о тебе; Бискра, я мечтал о твоих пальмах, - Туггурт, - о твоих песках... - Оазисы, волнует ли еще засушливый ветер пустыни ваши шелестящие пальмы?

Шетма, я вспоминаю свежесть твоих бегущих вод, и твой горячий источник, возле которого парятся - Эль-Кантара, золотой мост, я вспоминаю твои звонкие утра и восторженные вечера. - Загван, я снова вижу твои смоковницы и олеандры; Кайруан, - твои опунции, Сус - твои оливы. - Я мечтаю о твоей скорби, Умаш, разрушенный город, стены, окруженные болотом, - и о твоей, угрюмая Дро, посещаемая орлами, ужасная деревушка, хрипящая ложбина.

Вершина Шегги, смотришь ли ты, как всегда, на пустыню? - Мрайер, купаешь ли ты свой хрупкий тамариск в соленой воде шотта? - Мегарин, хорошо ли ты поишь себя грязной водой? - Темассин, вянешь ли ты, как всегда, на солнце?

Я вспоминаю голую скалу в окрестностях Энфиды, по которой стекал мед; рядом был колодец, куда приходили набрать воды очень красивые женщины, почти обнаженные.

Стоишь ли ты там, освещенный луной, маленький, всегда полуразрушенный дом Атмана, - где твоя мать ткала; где твоя сестра, жена Амхура, пела или рассказывала истории, где выводок горлиц ликовал по ночам совсем низко над серой и сонной водой?

О желание! сколько ночей я не мог спать, захваченный мечтой, которая заменяла мне сон. О, если есть еще вечерние шорохи, звуки флейты под пальмами, белые одежды на дорогах, мягкая тень по соседству со жгучим светом... я иду!

Маленькая масляная лампа! Ночной ветер отклоняет твое пламя; окно исчезло; просто амбразура неба; тихая ночь над крышами домов; луна.

Слышно, как в глубине опустевших улиц иногда проезжает омнибус или экипаж; и совсем вдали, покидая город, свистят поезда, убегающие поезда; огромный город ждет пробуждения.

Тень от балкона на потолке комнаты, колеблющийся свет на белой странице книги. Дыхание.

Луна теперь скрылась; сад передо мной кажется зеленым водоемом... Рыдание; сжатые губы; слишком глубокие раздумья; тревоги мысли. Что мне сказать? Правду! - ДРУГОЙ! - Значение его жизни; говорить с ним...

ГИМН ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

М. А. Ж.38

Она подняла глаза к нарождающимся звездам. "Я знаю названия всех, сказала она, - каждой из множества; у всех разные свойства. Их движение, кажущееся нам невозмутимым, на самом деле стремительно, а их излучение обжигающе. Беспокойное горение - причина их быстрого бега, а сияние следствие этого. Тайная воля подталкивает и направляет их; чрезмерное рвение сжигает и разрушает; и все это во имя лучезарности и красоты.

Они держатся одна за другую, все, связанные узами свойств и притяжения, так что одна зависит от другой, а та, в свою очередь, - от остальных. Путь каждой определен, и каждая находит свою дорогу. Она не может отклониться от нее, не помешав при этом другой, поскольку все дороги заняты. И каждая выбирает свою дорогу, потому что она должна следовать по ней; но нужно, чтобы долг превратился в желание, и эта дорога, которая кажется нам неизбежной, для каждой из них становится избранной, ибо воля каждой из них совершенна. Ослепительная любовь сопровождает их; их выбор определяет законы, и мы тоже зависим от них; нам от них никуда не скрыться".

ПОСЫЛКА

Натанаэль, теперь брось мою книгу. Освободись от нее. Оставь меня; ты надоел мне; ты мне мешаешь; любовь к тебе, которой я придавал чрезмерное значение, слишком завладела мной. Я устал притворяться, что кого-то воспитываю. Разве я говорил, что хотел видеть тебя похожим на меня? - Я люблю тебя именно за то, что ты не такой, как я; я люблю в тебе только то, что отлично от меня. - Воспитывать! Кого я смогу воспитать, кроме самого себя? Да, знаешь ли, Натанаэль? Я непрерывно воспитываю себя. Все время. Я ценю в себе только то, что мог бы сделать.

Натанаэль, брось мою книгу; не довольствуйся ею. Не верь, что кто-то другой может найти твою правду; стыдись этого больше всего. Если я найду для тебя пищу, у тебя пропадет аппетит, и ты не сможешь съесть ее; если я приготовлю тебе постель, ты потеряешь сон и не сможешь заснуть на ней.

Брось мою книгу; скажи себе, что в ней лишь одна из тысяч возможных жизненных позиций. Ищи свою. Никогда не делай того, что кто-то другой смог бы сделать так же хорошо, как ты. Никогда не говори и не пиши того, что кто-то другой смог бы сказать или написать так же хорошо, как ты. - Берись лишь за то, что, как ты чувствуешь, не сможет сделать никто, кроме тебя, и, терпеливо или нетерпеливо, делай себя самым неповторимым из всех созданий.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1927 ГОДА

Это руководство к освобождению, бегству, а меня часто замыкают в его рамках. Пользуясь настоящим переизданием, хочу предложить новым читателям ряд размышлений, которые позволят сузить значение книги, более точно определив ее место и ее мотивы.

1) "Яства земные" - это книга, написанная если не больным, то по меньшей мере выздоравливающим, находящимся на пути к исцелению - тем, кто был болен. В самом ее лиризме есть некоторое преувеличение, возникающее, когда человек рассматривает жизнь как нечто, чего он едва не лишился.

2) Я написал эту книгу в тот момент, когда литература насквозь была пропитана затхлостью и фальшью; когда я почувствовал самым важным заново прикоснуться к земле и просто пройти по ней босиком.

Тотальный неуспех этой книги показал, до какой степени она оскорбила тогдашний вкус. Ни один критик ничего не сказал о ней. За десять лет было продано ровно пятьсот экземпляров.

3) Я написал эту книгу в тот момент, когда только что закрепил свою жизнь женитьбой, когда я добровольно отказался от свободы, право на которую моя книга - произведение искусства - отстаивала прежде всего. Разумеется, я был абсолютно искренним, когда ее писал, но столь же искренним было опровержение, данное моим сердцем.

4) Добавлю, что я не намеревался останавливаться на этой книге. Состояние неустойчивости и пустоты, которое изображено в ней, я показал как автор, отражающий черты своего характера в герое, который похож на него, но которого он придумал; сегодня мне даже кажется, что я не мог изобразить эти черты, не оторвав их, если так можно выразиться, от себя или, если хотите, не оторвав себя от них.

5) Обо мне судят обычно по этой юношеской книге, как будто этика "Яств" это этика всей моей жизни, как будто я сам первый не следовал совету, который я даю своему молодому читателю: "Брось мою книгу и оставь меня". Да, я очень скоро расстался с тем, кем был, когда писал "Яства"; до такой степени, что, когда я оглядываю свою жизнь, главная черта, которую я в ней замечаю, весьма далека от непостоянства, напротив - это верность. По-моему, такая верность сердца и мысли бывает чрезвычайно редко. Пусть назовут мне тех, кто при жизни смог увидеть свершившимся то, что намеревался совершить, и я займу свое место рядом с ними.

6) Еще одно слово: некоторые не могут или не хотят увидеть в этой книге ничего, кроме восхваления желаний и инстинктов. Мне кажется, что это слишком поверхностный взгляд. Когда я перечитываю эту книгу, то скорее вижу в ней апологию бедности. Именно это я извлек из нее, отбросив остальное, и именно благодаря этому я остаюсь верным себе. Это же заставило меня, как я расскажу впоследствии, принять Евангельскую доктрину, чтобы в отречении от себя обрести самое совершенное свое воплощение, самое высокое призвание и самое безграничное обещание счастья.