Читаем без скачивания Советский Фауст - Булат Галеев

Кому-то повезло, выжили в ссылке. Но не все. И не всех, наверно, мы знаем, до сих пор. Был репрессирован и погиб автор кинетического, светозвукового памятника «Интернационал» латыш Г.Клуцис. Оказывается, — узнал об этом из писем родственников и из архивов, — этим же кончил и ленинградский художник Г.Гидони, певец электричества. Тоже удивительная судьба, — как у Термена. Среди его предков — пионер итальянской авиации, в честь которого в свое время был назвал авиационный учебный центр под Римом — «Гидония»... После того, как в 1925 году Г.Гидони создал макет своего Светового памятника Революции, после показа его на заседании ВЦИК, где присутствовали Киров, Сталин, знакомый нам «папа Иоффе» пригрел Г.Гидони у себя в институте (случилось это уже во время американского путешествия Термена, — жаль, что не успел я расспросить Льва Сергеевича, были они знакомы с ним до этого или нет...). Построить этот огромный памятник на Марсовом поле Ленинграда не удалось, но через несколько лет Гидони был приглашен участвовать в проектировании печально известного Дворца Советов в Москве (на месте разрушенного Храма Христа-Спасителя). Планировалось в этом дворце создать зал на 15 тысяч зрителей со светомузыкальным оборудованием. Но не стоило в те времена подыматься столь высоко, приближаться столь близко к огню, нельзя было вообще попадаться на глаза лемурам. Арест, тюрьма, и через много лет — справка о посмертной реабилитации, с трудом выхлопотанная сыном. Сохранился в наших архивах проект того, дворцового зала светомузыки, завершенный его коллегами. Сам Дворец Советов так и не построили — заменили на время бассейном «Москва»... Осталось от Гидони несколько книг и макет Светового памятника Революции, реконструированный в Казани по пожелтевшим архивным фотографиям (авторский макет пропал под бомбежкой во время блокады). Жив его сын, — эмигрировавший уже в наши дни в США, успевший принять до этого участие в нашей конференции «Свет и музыка»[49].

Чем же не угодили «родной» советской власти эти восторженные, наивные певцы новой жизни, эти революционеры от искусства? За какие такие грехи лишали их не только возможности творить, но и жизни?.. Лишь одного уж очень «виноватого» нашел я в поминальном списке советских пионеров «искусства будущего». В 30-е годы в Твери жил я трудился руководитель колористической лаборатории знаменитой текстильной фабрики «Пролетарка» П.П.Кондрацкий, писал интересные книги о теории цвета, о цветодинамике, сделал световой инструмент, о нем писали советские газеты. После войны его не стало, исчез. Мой московский коллега и приятель журналист В.Орлов долго искал «концы» и выяснил: Кондрацкого репрессировали за коллаборационизм. Когда Тверь находилась под немцами, он, оказывается, делал мыло в своей лаборатории и продавал на базаре, чтоб выжить. Приговор расстрельный — сотрудничество с оккупантами. Других, виноватее — не оказалось? Тех, кто допустил немцев за несколько недель войны до ворот «Пролетарки»...

Вальпургиева ночь из гетевского «Фауста» — лишь добрая сказка по сравнению с тем, что творилось тогда. Варфоломеевская ночь — лишь репетиция... Все смешалось, все перевернулось, еретики стали иезуитами, под лозунгами социальной справедливости свирепствовала инквизиция. И никак не могу понять до конца, — как все-таки это случилось? Как могло быть? Дело в том, по-моему, что в нашей великой, но отдельно взятой великой стране — как расплата за несвоевременный рывок во времени — к власти пришли лемуры, которым даже Мефистофель не указ, слишком интеллигентен. И имя им, лемурам — легион. Как ни заклинал поначалу В.И.Ленин уважать все знания, «которые выработало человечество», — старая культура, бывший уклад и быт были уничтожены. Образовался вакуум. И вырвалась, выплеснулась наружу темная, нечистая сила, — как при кессонной болезни. Чужая душа, как известно, — потемки. Их душа, если есть она, душа, у лемуров, — тьма. Одним словом, нелюди. И людям понять их, наверно, просто не дано.

Люди делали свое дело, несмотря ни на что, продвигались вперед и идеи «Gesamtkunstwerk» — и у нас, и в других странах, где хватало своей, быть может, более привычной и ухоженной нечисти, своих упырей. В течение многих лет я переписывался с известным английским светомузыкантом Ф.Бентамом. Он прислал мне свою книгу, где высказывалось сожаление о подчиненности нового искусства на Западе низким коммерческим целям, не в пример социалистическим странам, где возможно создание такого уникального аудиовизуального театра, как «Латерна магика». Недавно я встречался в Праге с режиссером «Латерна магика» Иозефом Свободой. Он признался, что, невзирая ни на что, сам он остается социалистом по убеждениям. В этом с ним я солидарен. Но добавлю, большую часть из своих 600 постановок ему удается осуществлять все же на Западе... Человечество еще долго будет читать «Фауста» и «Коммунистический манифест». И там, и там — много о призраках.

Совсем «крутой маршрут»: от Колымы до сталинской премии

— Пробыл на свободе я полгода. В Ленинграде у нас была пятикомнатная квартира: на Николаевской улице, д.50, кв.4, телефон 227-10...

Я слушаю старую магнитную запись, вновь поражаюсь памяти Льва Сергеевича. Но некого уже переспросить — почему не разрешили ему посетить свой дом? И что-то о шведском пароходе, которым порывался было уплыть тут же из Ленинграда. Но крепко связан, повязан. Судьбой? Родителями — в заложниках?

И что же? Наш мотылек сам летит на огонь. Впрочем, — куда деваться? Термен отправляется в Москву, надо же отчитаться за командировку.

Да и жить нужно на что-то. Устраивается в гостинице «Днепр» у Киевского вокзала (нынешняя «Украина»?), ищет работу, перебивается случайными переводами с английского, пытается устроиться на какую-то студию звукозаписи. В ведомстве разведки знакомых уже нет — Берзиня-Петерса репрессировали, а затем уничтожили свои же, как положено у лемуров. Пробился, по старой памяти, к Ворошилову: «Он как-то одряхлел, постарел, ушел от разговора...»

Но Лев Сергеевич добился-таки своего. Через пару недель после встречи с Ворошиловым, в марте 1939 года его арестовывают, отвозят в Бутырскую тюрьму и фотографируют «на память» (рис. 19).

— Поначалу я был даже вроде не заключенный, хотя никуда не выпускали. Сказали: будете жить здесь. Библиотека очень хорошая, много иностранных книг. Сидел вместе с политическими, они спорили все время. Им не нравилось, что я молчу, мешали читать. Затем мне выделили отдельную комнату, чтобы я написал отчет. Целый месяц после этого допрашивали: 45 минут вопросы, 15 минут — перерыв. Стоя, с утра до вечера. Пришел новый следователь, и опять целый месяц — то же самое. Проверяли... Нет, меня не били, я же говорил правду. В конце концов привезли в какое-то помещение, в зал, — тут Лев Сергеевич опять улыбается, шутит, стало быть, хотя в голосе снова обида, — думал, объявят о награждении орденом. А вместо этого — приговор.