Читаем без скачивания Кукушка - Дмитрий Скирюк

— Я не знаю! — выдохнул Фридрих. — Как это было в детстве? Я не помню!..

Крик травника не смолкал.

— Мы выросли, — сказал Томас — Всё тогда было п-проще. М-может, раньше нам достаточно было просто п-посмотреть друг на друга, п-прикоснуться, а теперь... У тебя кровь т-течёт. Ты ранен?

— А? Я резал руку! Думал, это поможет. Единение кровей... Не знаю я!

На мгновение Томас задумался.

— М-может сработать, — неуверенно признал он.

И прежде чем кто-то успел сказать хоть слово, он вынул из футляра тонкий перочинный нож, сделал на ладони быстрый короткий надрез и положил её поверх сцепленных рук.

Ялка почувствовала, как что-то вспыхнуло у неё в затылке, за глазами, словно в мыслях открылись невидимые шлюзы. Мощный, ровный, законченный поток магический силы стал единым, отворил врата и хлынул в неё сразу с двух сторон, взаимопроникая, дополняя и закручиваясь вихрями. Забытое ощущение из детства — экстаз пополам со страхом накатил и поволок её с собой, куда-то назад. Она сопротивлялась, но недолго — из глубин сознания пришла усталая простая мысль: сколько раз она отступала, но нельзя же отступать вечно! Рано или поздно нужно сделать этот шаг! Во имя Лиса, — подумала она, — я должна... должна...

Во имя будущего и прошлого. Во имя Лиса.

Она стиснула зубы и мысленно сделала шаг назад, навстречу холодному ветру из бездны, который сквозил ей в спину. Обернуться ей всё-таки не хватило сил. Сознание меркло. Глаза её закатились, и девушка медленно завалилась назад, на бочки и мешки. Последнее, что она запомнила, были широко распахнутые от ужаса и непонимания зелёные глаза малышки Октавии.

Дальше была тьма.

— Держи её, Фридрих!

— Держу!

«Кукушка!»

Непонятное полупрозрачное нечто, а может быть, ничто, окутывало со всех сторон, как кисель. Почему-то Ялка ощущала себя висящей, будто под водой, но напрочь потерявшей ориентировку. Цвет был серый, никакой, хотя в нём тут и там проблёскивали искорки. Голос, позвавший её, тоже был далёким и шёл непонятно откуда. Девушка попробовала двинуться, но почти не ощутила собственного тела. Исчезла тяжесть, исчезла инерция. К тому же к привычным четырём направлениям будто добавились ещё два — вверх и вниз, и Ялка была не уверена, что это всё.

«Кто здесь? — позвала она. — Здесь есть кто-нибудь?»

Хорошо хоть голос остался, и то звучит как чужой... Ей было холодно, но ничего не мёрзло. От неё будто остались только взгляд и голос, а как могут замёрзнуть взгляд и голос? Слух тоже был — ведь услышала она, когда её позвали! И почему здесь нет эха? — задумалась девушка — и словно по волшебству эхо тотчас же возникло: тихие шорохи, посвистывания, щелчки. Ей стало страшно. Она была бы рада убраться из этого жутковатого, какого-то серого места, но не знала, куда двигаться, и как, не знала тоже..

«Кукушка!» — вдруг снова позвал голос, и Ялка ухватилась за него, как античный Тезей за спасительную нить. На миг ей показалось, что она узнала травника. Это мог быть и обман — как просто, так и слуха, но отбросила эту мысль. Слишком много она всего преодолела, чтоб теперь не верить или сомневаться.

«Я здесь! Здесь! Кто ты? Что мне делать?»

«Иди ко мне».

«Но я не знаю, где ты...»

«Там, где ты захочешь, буду я».

«Я ничего не вижу!»

Коротенький смешок — не смех, а только призрак смеха. Так смеются лисы.

«Так пожелай, чтобы ты видела!»

На миг Ялка озадачилась: что значит «пожелай»? — попыталась зажмурить глаза (серое на сером), потом просто в самом деле взяла и пожелала: пусть я буду видеть, что вокруг, как дети перед Рождеством загадывают на ночь: пусть Синтер Клаас принесёт мне гору леденцов и красивый чепец, — и обнаружила, что там, куда она глядит, серая мгла рассасывается, истончается, а за ней проглядывает чёрное пространство, усеянное звёздами и движущимися огоньками. Что-то двигалось в нём, порой маленькое и размытое, такое быстрое, что взгляд не успевал его зацепить, а порой столь огромное и чёрное, что обнаружить его можно было только по тому, как гасли звёзды перед ним и загорались после. Некоторые огоньки, однако ж, пропадали навсегда, и Ялке снова стало страшно.

«Молодец, Кукушка. Не бойся. Иди».

Ялка двинулась вперёд.

«Это ты, Жуга?»

«Уже не я».

«А кто же?!»

Из света, из тумана и темноты соткалось лицо травника, то ли огромное, но далёкое, то ли близкое и обычного размера. Чувство перспективы потерялось напрочь.

«Это трудно объяснить, кто я теперь. Память? Разум? Душа? Я не знаю. Очень скоро часть меня умрёт, другая часть ляжет спать, а третья... я не знаю, что случится с третьей. Моё тело горит там, в нашем прежнем мире. Но ты можешь не спешить: время здесь течёт по-другому».

«Как по-другому?»

«Так, как этого захочешь ты».

Ялка огляделась. Остатки серой мглы таяли под её мысленным взором, и везде проступала темнота, расцвеченная звёздами, кометами, светящимся туманом и блуждающими огоньками и сполохами.

«Где я? Что это за место?»

«Это Бездна, Кукушка, Изначальное ничто. Драконовы сны. Место, где рождаются миры, а также люди, мысли и слова. Я не смогу тебе как следует объяснить, я и сам до конца этого не понимаю. Но она есть. И мы здесь. Ты и я».

«А где мой мир, моя страна?»

«Захоти — увидишь. Только приготовься: это будет страшно».

«Почему?»

«Потому, что люди не умеют жить без страха».

Ялка внутренне напряглась. «Хочу увидеть!» — была мысль, и в следующий миг холодный вихрь подхватил её и понёс — вперёд и вниз.

И страшное зрелище предстало перед ней. Небо, земля, море были заполнены толпами людей: мужчины, женщины, дети работали, бродили, плыли, мечтали. Их баюкало море, их несла земля. Они копошились, точно угри в корзине. И море вздымалось под небеса, неся на своей пене бесчисленное множество кораблей, мачты и снасти которых сталкивались, скрещивались, ломались, разбивались, следуя порывистым движениям воды. И бой на море и на земле был ужасен. Лил кровавый дождь. Корабли были изрублены топорами, разбиты выстрелами из пушек и ружей. Обломки их носились по воздуху среди порохового дыма. На земле сталкивались армии, подобно медным стенам. Города, деревни, поля горели среди криков и слёз. Высокие колокольни гордыми очертаниями вздымали своё каменное кружево среди огня, потом рушились с грохотом, точно срубленные дубы. Многочисленные чёрные всадники, словно муравьи, разбившись на тесные кучки, с мечом в одной руке и пистолетом в другой, избивали мужчин, женщин, детей. Некоторые из них, пробив проруби, топили в них живыми стариков; другие отрезали груди у женщин и посыпали их раны перцем, третьи вешали детей на трубах. Устав убивать, они насиловали девушек или женщин, пьянствовали, играли в кости и, засунув руки в груды золота — плод грабежа, копошились в них окровавленными пальцами.