Читаем без скачивания Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

постсоветское пространство слишком огромным и непредсказуемым для его включения в западную орбиту. Более прагматичным и реалистичным казалось собрать легкие плоды победы в холодной войне, прежде всего в Восточной Европе и Прибалтике. И все же в 1992 году администрация Буша запросила у конгресса кредит на 24 миллиарда долларов на поддержку «свободы в России». Эта вселяющая надежду инициатива, к сожалению, быстро потерялась в предвыборной кампании Буша, баллотировавшегося президентом на второй срок. В итоге он проиграл молодому демократу Биллу Клинтону. Строуб Тэлботт, друг и помощник победившего, позже вспоминал, что Клинтон считал своей большой удачей провал августовского путча и исчезновение СССР с политической карты мира. По мнению Клинтона, в других обстоятельствах американское общество продолжило бы мыслить категориями холодной войны, и Буш победил бы. Клинтон восхищался предшественником за сыгранную им роль «доброжелательного, внимательного и компетентного авиадиспетчера, который направлял Горбачева, пока тот пилотировал Советский Союз для мягкой посадки на свалку истории». Клинтон и Тэлботт решили стать авиадиспетчерами Ельцина, пока для России не найдется место в новом мироустройстве во главе с США. Этот недостаточно проработанный проект успехом не увенчался[1531].

2 января 1992 года российское правительство Ельцина-Гайдара приступило к рыночным реформам, отпустило цены, а также начало лихорадочно приватизировать государственную собственность. «Постсоветские экономические преобразования, вероятно, стали величайшей по масштабу из когда-то предпринятых экономических реформ», – писала историк Кристина Шпор. Реформаторы по-прежнему тщетно ждали от Запада масштабного пакета экономической и финансовой помощи. Вместо России, однако, западные деньги пошли в Восточную Европу, а вскоре огромные западные вливания стали поступать и в коммунистический Китай, вновь открытый для бизнеса в 1992 году благодаря политике Дэна Сяопина[1532]. «Вашингтонский консенсус» и мировые кредитные рынки подвели не только Россию, но и Украину, и другие бывшие республики СССР, за исключением трех балтийских государств. Россия и Украина соперничали друг с другом, рассчитывая на щедрую поддержку «демократии» и геополитическую дальновидность Запада. На деле же им пришлось состязаться за благосклонность алчных инвесторов, и в этой игре с нулевым результатом обе страны оказались среди проигравших. Глобальные финансовые структуры превратили в посмешище национальный суверенитет и гордость. Элиты и народы бывшей сверхдержавы внезапно очутились на обочине глобального рынка[1533].

После объединения Италии в середине девятнадцатого века либеральный политик Массимо д’Адзельо произнес знаменитую фразу: «Италия создана. Осталось создать итальянцев»[1534]. В декабре 1991-го лидеры бывших советских республик могли бы сказать: «Советский Союз распущен. Осталось создать новые государства и их граждан». На постсоветском пространстве не существовало полностью суверенных, экономически жизнеспособных государств. Населению бывших союзных республик надо было усвоить свою новую идентичность. Общую советскую экономику ждали раздел по национальным «квартирам» и приватизация – ее разорванные и потрепанные останки должны были заново объединить прибыль и рынок. Процесс предстоял нерадостный. Бывшие советские элиты не дотягивали до масштабов стоящей перед ними задачи. Большей частью они имитировали и копировали экономические проекты Запада, а также перераспределяли государственную собственность между собой.

Без западного стабилизационного фонда, но с зияющей дырой в платежном балансе и пустым бюджетом, правительство Ельцина-Гайдара вскоре столкнулось с колоссальным недовольством внутри страны и нападками антилиберальных популистов и националистов вроде Владимира Жириновского. Российская экономика погрузилась в жесточайший кризис, самый серьезный со времен 1917–1921 годов и вторжения нацистской Германии летом 1941 года. Охваченная резким экономическим спадом, Россия испытала худшие последствия латиноамериканского капитализма 1980–1990-х годов, включая огромные социальные потрясения и имущественное неравенство. Вместо модернизации произошла массовая деиндустриализация – отчасти неизбежная, но во многом варварская и бессмысленная. Приватизация не повлекла за собой расцвет среднего класса, поскольку распределение государственных активов сопровождалось вопиющей несправедливостью и привело к появлению так называемых «олигархов». Приватизированные магазины постепенно заполнились продуктами и другими товарами, но большинство россиян этому не очень радовались. Еще долго после 91-го десятки миллионов людей будут с трудом обеспечивать себя даже базовыми продуктами. Если в 80-е годы в бедности жили около 30 процентов россиян, то в 90-е их доля выросла до 70–80 процентов. Пока существовал СССР, действовали и его социальные программы, а основные продукты питания продавались по искусственно заниженным фиксированным ценам. В новой России многие институты социального обеспечения и пособий оказались разрушены, старая система социальной защиты исчезла, а во многих городах и регионах царили разгул преступности и мафиозное правление. Средняя продолжительность жизни россиян упала с 69 лет в 1990 году до 64,5 лет в 1994-м, а у мужчин – с 64 до 58 лет. К концу 1990-х численность детей в России сократилась на 3,7 миллиона по сравнению с началом десятилетия. Также было зафиксировано 3,4 миллиона преждевременных смертей мужчин трудоспособного возраста. Многие молодые женщины не могли позволить себе иметь и воспитывать детей. От этой демографической катастрофы мирного времени Россия не оправилась до сих пор[1535]. Хотя в Советском Союзе жизнь не была легкой, после его крушения для большинства людей все стало намного хуже. Народ в России чувствовал себя обманутым дважды – сначала Горбачевым, а теперь Ельциным.

Обманутым ощущал себя и Ельцин. В глазах Запада российский президент не получил того статуса, которым обладал его предшественник Горбачев. «При всех разговорах о новой России Горбачев представлял признанную идеологическую систему и бесспорную сверхдержаву», – отмечал западный историк. Оставалось неясным, что представляла собой ельцинская Россия с ее разваливающейся экономикой, обнищавшим населением, этническими конфликтами в Чечне и других местах[1536]. Российская элита резко разделилась. Предприимчивое образованное меньшинство, особенно в Москве, наслаждалось новыми свободами и научилось извлекать из них выгоды, материальные и духовные. Многие, однако, начали переосмысливать свою проамериканскую и прозападную позицию. Антикоммунистическая мания 1991 года, разрушение прежних экономических и финансовых механизмов регулирования и прыжок в хаотический капитализм задним числом стали казаться идеологическим безумием. Казалось, торжествующий Запад оставил бедствующую Россию и другие постсоветские государства барахтаться вне зоны комфорта. А вскоре возникли подозрения, что Россию никогда не примут в западные структуры, НАТО и Европейский Союз[1537].

Уже ушедшие из политики Горбачев и Шахназаров видели, что некоторые их худшие опасения сбылись – распад Советского Союза не принес того, что ожидали и обещали Ельцин, Бурбулис, Козырев и другие российские лидеры. Содружество Независимых Государств послужило лишь прикрытием для распада Союза; внутренние и международные факторы, рыночная логика и геополитика толкали Россию и Украину к конкуренции, а не к интеграции. Латинское изречение Vae victis, дословно означающее «горе побежденным», оказалось пророчески верным. Судьба слабых, бедных и побежденных по-прежнему заключалась в том, чтобы бежать за колесницей сильных, богатых и победоносных – быть принятыми или отвергнутыми. Евросоюз и НАТО определили структуры власти, богатства и безопасности. Прибалты, с их