Читаем без скачивания Марина Цветаева. Жизнь и творчество - Анна Саакянц

…Вопреки очевидности, которую они не хотели замечать, вопреки здравому смыслу, голосу которого они не хотели внимать, отрекаясь, по существу, от великой русской культуры, разрушаемой на родине и с трудом сохранявшейся на чужбине; вопреки всему, они были загипнотизированы Советской Россией, ослепнув и оглохнув к тому, что там творилось, и во что бы то ни стало хотели заслужить "прощение", а многие — и возвращение. Не все, впрочем, летели бабочками на этот огонь: К. Б. Родзевич, деятельность которого прозрачно встает из его "Автобиографии", цитировавшейся выше, — и не только из нее (кстати, завербованный тем же Сергеем Эфроном), об этом не помышлял. А Михаил Штранге вернулся, только позже…

Вот такими людьми была окружена Марина Цветаева, — что не могло не влиять на нее — тем паче, что, презирая политику как таковую, она не разбиралась и не желала разбираться в ней. Но в первую очередь, конечно, влиял Сергей Яковлевич.

Обаятельный, деликатный ("голубчик" было любимым его обращением). Высокий, худой, сутулый, обладавший "кошачьей" грацией (не отсюда ли цветаевский "лев" с первых дней Коктебеля?). Огромные серо-зеленые глаза "цвета моря", доставшиеся дочери, со временем становились устало-затравленными (что видно по фотографиям); лицо быстро старело, приобретая временами напряженное, неспокойное выражение…

Нужно ли говорить, что одинаково не имеет смысла ни осуждать, ни оправдывать все эти "заблудшие души"?..

И помнить о безумной, неотвязной, непреодолимой тоске Сергея по родине, кричавшей в его письмах к сестре…

В начале октября события приняли такой оборот, что Эфрон, так же, как и супруги Клепинины, был вынужден бесследно исчезнуть. Все трое (он, Марина Ивановна, Мур) приехали к "Муне" Булгаковой, по мужу — Степуржинской; возможно, некоторое время оставались у нее, после чего ее муж, шофер, повез всех по направлению к Гавру; не доезжая до города, Сергей Яковлевич поспешно покинул машину… Было это, по всей вероятности, 10 октября. Сергей Эфрон тайно бежал. Его побег организовала, разумеется, советская разведка. Путь его лежал в Москву.

(И опять, в который уже раз, складывается романная ситуация: женщина, никогда не любившая Цветаеву — ведь Родзевич неизменно стоял между ними! — "гипсовая труха" из цветаевской "Попытки ревности", — ведет себя смиреннейшим образом, сперва нянча ее сына, а затем принимая участие в спасении ее мужа.)

Итак, все рухнуло. Первое время Марина Ивановна ничего не знала о Сергее Яковлевиче, а также не ведала, что теперь будет с ее отъездом. Главным чувством, разумеется, было страшное беспокойство о судьбе мужа. Впрочем, всю свою жизнь с ним она была в постоянной тревоге за его хрупкое здоровье, гимназические экзамены, за его жизнь, когда он служил братом милосердия, а потом — четыре долгих года, когда не знала, жив ли вообще… И так далее — постоянно…

А сейчас было просто страшно. Страшно тем более, что Марине Ивановне пришлось пережить сперва обыск в доме, затем — допрос в полиции. 24 октября она могла собственными глазами прочесть в "Последних новостях" следующее:

"…Инспектора Сюртэ Насиональ произвели тщательный обыск в помещении "Союза друзей советской родины"… именовавшегося всего несколько месяцев назад "Союзом возвращения на родину"… Инспектора Сюртэ Насиональ, предъявив ордер, опросили всех находившихся в помещении "Союза возвращения", перерыли все книги и печатные издания и произвели выемку всех бумаг и документов… Как нам сообщили в осведомленных кругах, обыск в "Союзе друзей советской родины" связан с дознанием по делу об убийстве Игнатия Рейсса…"

Далее говорилось, что убийство Рейсса, как и похищение генерала Миллера, совершено "агентами ГПУ, по указке Москвы". И что "отправка добровольцев в Испанию давно уже свидетельствовала о том, что "Союз друзей советской родины" занимается не только "культурной поддержкой" своих членов".

"Где С. Я. Эфрон?" — под такой шапкой продолжалась статья. Дабы проверить слух о том, что он якобы "покинул Францию не один, а с женой, известной писательницей и поэтессой М. И. Цветаевой", корреспондент "Последних новостей" посетил Марину Ивановну и так передал ее слова:

"— Дней двенадцать тому назад, — сообщила нам М. И. Цветаева, — мой муж, экстренно собравшись, покинул нашу квартиру в Ванве, сказав мне, что уезжает в Испанию. С тех пор никаких известий о нем я не имею. Его советские симпатии известны мне, конечно, так же хорошо, как и всем, кто с мужем встречался. Его близкое участие во всем, что касалось испанских дел (как известно, "Союз возвращения на родину" отправил в Испанию немалое количество русских добровольцев), мне также было известно. Занимался ли он еще какой-нибудь политической деятельностью и какой именно — не знаю.

Двадцать второго октября, около семи часов утра, ко мне явились четыре инспектора полиции и произвели продолжительный обыск, захватив в комнате мужа его бумаги и личную переписку.

Затем я была приглашена в Сюртэ Насиональ, где в течение многих часов меня допрашивали. Ничего нового о муже я сообщить не могла".

Более точно слова Цветаевой передает протокол ее допроса 22 октября. Она сообщила, что ее муж стал пламенным поборником испанских республиканцев, желал отправиться в Испанию и уехал из Ванва 11 — 12 октября (прямо не указала, что в Испанию). И что больше она ничего о нем не знает. Еще она сказала, что Эфрон с 12 августа находился с ней, в Верхней Савойе, никуда не отлучался и 12 сентября вернулся в Париж.

"Вообще же мой муж, — прибавила она, — время от времени уезжал на несколько дней, но никогда мне не говорил, куда и зачем он едет. Со своей стороны, я не требовала у него объяснений, вернее, когда я спрашивала, он просто отвечал, что едет по делам. Поэтому я не могу сказать вам, где он бывал".

Сергей Эфрон был уже далеко. В Москве он будет жить инкогнито под фамилией Андреев…

Что еще говорила Марина Ивановна в полиции? Нам известно очень мало. Зинаида Шаховская вспоминала ее слова: "Его доверие могло быть обманутым, — ответила Цветаева в полиции о муже, — мое доверие к нему непоколебимо". Е. Извольская с чужих слов передавала, что Цветаева якобы начала на допросе тихо читать стихи по-французски; ее выслушали с уважением и отпустили. То же подтверждал и М. Л. Слоним.

Самым ценным, конечно, было свидетельство самой Цветаевой — из ее письма к Ариадне Берг от 26 октября:

"…совершенно разбита событиями, которые тоже беда, а не вина. Скажу Вам, как сказала на допросе:

— C'est le plus loyal, le plus noble et le plus humain des hommes. - Mais sa bonne foi a pu etre abusee. - La mienne en lui-jamais"[120].

Как бы там ни было, Марина Ивановна о своем многочасовом "визите" в полицию не распространялась.

В корреспонденции "Последних новостей" от 24 октября сообщалось о других деяниях Сергея Яковлевича: о том, как еще в прошлые времена он легко мог добыть франки для евразийских политических изданий (ясно, кто финансировал эти дела), устраивал встречи с людьми, приехавшими из СССР; предлагал человеку, которому доверял, работать для ГПУ; притом очевидно было, что он не придавал последнему особого значения, не вдумывался в суть…

Двадцать девятого октября в газете "Возрождение" появилась резкая статья (без подписи). Там говорилось о похищении генерала Миллера и обыске в "Союзе…" Автор статьи не сомневался, что Сергей Эфрон, по поручению ГПУ, принимал участие в "мерах по ликвидации нежелательных элементов в эмиграции". "Эфрон — первопроходник. В период Добровольческой армии он храбро сражался с большевиками. Став евразийцем, он сохранил связи со своими боевыми товарищами.

В разговорах Эфрон подчеркивал, что хотя он по происхождению еврей, но ему совершенно чужд еврейский интернационализм и что большевизм он принимает лишь постольку, поскольку он выражает "русскую сущность"…

"Хотя он по происхождению еврей"… Когда Цветаева читала эти слова, то, быть может, вспомнила свое старое, десятилетней давности письмо друзьям-евразийцам, П. П. Сувчинскому и Л. П. Карсавину, — письмо, являвшее собой отповедь на их намек на еврейство Сергея Яковлевича и защиту именно его "русской сущности".

"Сергей Яковлевич Эфрон родился в Москве, в собственном доме Дурново, Гагаринский пер<еулок> (приход Власия), — писала она. — Отец — Яков Константинович Эфрон, православный, в молодости народоволец.

Мать — Елизавета Петровна Дурново.

Дед — Петр Аполлонович Дурново, в молодости гвардейский офицер, изображенный с Государем Николаем I, Наследником Цесаревичем, и еще двумя офицерами (один из них — Ланской) на именной гравюре, целой и поныне. В старости — церковный староста церкви Власия…

Детство: русская няня, дворянский дом, обрядность.

Отрочество: московская гимназия, русская среда.