Читаем без скачивания Райская лагуна - Кэролайн Пекхам

— Твои блинчики хороши, но не настолько, брат, — усмехнулся я, но он лишь удрученно посмотрел на меня, словно я нассал на его блинчики и сказал, что они по консистенции напоминают волосатые яйца. — Я имею в виду, что твоя ценность не в твоих блинчиках, идиот.

Он нахмурился, глядя на меня, как будто пытался найти оскорбление в этих словах, и я действительно не мог винить его за это.

Черт возьми, мне придется быть с ним честным, не так ли? Быть гребаной зефиркой и выплеснуть все свою слащавую начинку. Черт побери, для этого было слишком рано.

— Ради всего святого, не говори никому то, что я собираюсь сказать, ты меня понял, придурок? — Потребовал я, и он кивнул, выглядя смущенным. Я понизил голос, шагнул ближе к нему и положил руку ему на заднюю часть шеи, заставив посмотреть мне в глаза. — Ты мой брат. И да, я чертовски долго ненавидел тебя до глубины души, но я также скучал по тебе каждый день на том богом забытом острове. Ты важен для меня больше, чем я могу выразить словами, потому что эта важность заключена — в нашем гребаном детстве, в каждой ночи, которую мы проводили вместе в этом доме, в видеоиграх до четырех утра и в том как мы смеялись, как идиоты, над нашими глупыми маленькими выходками. И ладно, может быть, между нами тысяча миль ошибок, и да, может быть, я стрелял в тебя. Но я специально стрелял мимо цели, Фокси, я бы никогда на самом деле не всадил в тебя пулю. По крайней мере, не таким образов, который отправил бы тебя в могилу. — Я передвинул руку, чтобы провести пальцем по шраму на его шее, оставленному моей пулей, и он внезапно подался вперед, обнял меня и похлопал по спине. Я поддался этому трогательному моменту, тоже обняв его и почувствовал такое чертово облегчение, что оно залечило некоторые старые раны между нами.

— О, я так рада, что вы снова поладили! — Позвала Мейбл из своей комнаты, и мы оба рассмеялись, отстранившись друг от друга.

Кто-то прочистил горло, и мои стены поползли вверх, когда я обернулся, обнаружив нашего гребаного отца, стоящего там, очевидно, пробравшегося в дом, как чертов паук.

Он улыбался нам, выглядя так же, как в наш первый школьный день — с солнечными лучами в глазах и радугой на лице.

— Нет. — Я предостерегающе указал на него пальцем, когда он направился к нам, широко раскинув руки. — Не подходи, старик. Это ни хрена не значит.

Он продолжал приближаться, и я напрягся, когда его руки сомкнулись вокруг нас, притягивая к себе, как будто мы снова были маленькими детьми, хотя в эти дни мы были такими же большими и злыми, как он. Мгновение я боролся, но когда Фокс растаял, я тоже сдался, обнимая своего засранца-отца, в то время как мой брат был прижат ко мне, и чувствуя прилив облегчения, в котором я, блядь, никогда бы не признался. Но черт. Я скучал по этому. Скучал по ним, по моему дому, по моей гребаной жизни. И внезапно все это оказалось прямо здесь, окружив меня, как будто всегда только и ждало, когда я сделаю шаг навстречу, несмотря на то, насколько невозможным это казалось совсем недавно.

— Я так чертовски горжусь вами, ребята, — сказал Лютер, и, несмотря на все стены, которые я возвел против него, я ничего не мог поделать с рекой тепла, которая при этом разлилась по моему телу.

— Пошел ты, Лютер, — процедил я сквозь зубы.

— Я тоже люблю тебя, сынок, — прошептал он мне на ухо, и да, хорошо, мне было приятно слышать это, я думаю.

Когда мы постояли так некоторое время, и я был чертовски уверен, что горячая цыпочка с радужными волосами подглядывала за нами с таким же любопытным Джек-Расселом на руках, я оторвался от своей семьи и обнаружил, что Лютер достает что-то из кармана.

— Это было в почтовом ящике, — сказал он, показывая нам конверт со словами «ПРАВДА», написанными жирными буквами под нашим адресом.

— Что там? — спросил я. Фокс зарычал, сразу же занервничав, а Лютер пожал плечами, открыл конверт и, достав из него пару сложенных листков бумаги, прочитал их содержимое вслух.

— Дорогой Маверик Арлекин, — начал Лютер, и я нахмурился, гадая, от кого, черт возьми, пришло это письмо. — Я не могу раскрыть свою личность ради собственной безопасности, но после всех этих лет я знаю, что пришло время раскрыть правду. Твоей матерью была Ронда Роузвуд, дочь Мейбл Роузвуд из поместья Роузвудов.

Эти слова обрушились на меня, как топор, и я в удивлении попятился от Лютера. — Что? — Замялся я, и Фокс перевел взгляд с меня на письмо.

— Что еще там сказано? — Фокс потребовал ответа, когда глаза моего отца расширились.

— Что там на счет моей Ронды? — Мейбл вошла в кухню в ночной рубашке в цветочек, с бигудями в седых волосах и дрожащими руками, когда посмотрела на Лютера.

— Твое настоящее имя — Огастус Роузвуд, — сказал Лютер напряженным голосом, и я сморщил нос, глядя на Мейбл, от смущения у меня зашумело в голове. Чушь собачья, кто-то разыгрывал нас, по-другому быть не может. — А твоя мать утонула в результате трагического несчастного случая на лодке.

— Чушь собачья, — прорычала Мейбл. — Мою Ронду убил отец Кайзера, Джоффри. Этот человек был жестоким монстром, который хотел заполучить мои бриллианты. Мой муж, Невилл, видел его таким, какой он есть. Он сказал мне спрятать их от Джоффри, спрятать так хорошо, чтобы даже мой Невилл не знал, где они. — У нее на глаза навернулись слезы. — Но моя бедная Ронда стала жертвой этого ужасного Джоффри, я просто знаю это в глубине души. Он был бандитом с бесконечным количеством грехов на своем счету, и он всегда вынюхивал у меня дома, шнырял по моему дому, обвинял меня и мою девочку в том, что мы прячем от него бриллианты, утверждая, что он имеет на них полное право. Он так отчаянно хотел заполучить их в свои руки, что убил ее, чтобы стать единственным оставшимся у меня родственником, которому они бы достались после моей смерти. Я была рада, когда он скончался — он всегда был гребаной свиньей, и задохнулся в ресторане, набивая свою морду морепродуктами. У него в горле застрял кусок клешни омара — я смеялась, когда мне сказали, что он нагадил в свои панталоны на глазах у всех остальных посетителей