Читаем без скачивания Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

– Дайте мне австралийский адрес вашей матери, мы сейчас же ей телеграфируем. Надо же нам знать, как быть с телом! Пока она получит телеграмму, пока дойдет ответ, это же еще двенадцать часов, надеюсь, вы и сами понимаете. Все достаточно сложно и без этой путаницы.

– Так позвоните ей. Не тратьте время на телеграммы.

– Наш бюджет не предусматривает расходов на международные телефонные разговоры, мисс О’Нил, – сухо ответили ей. – Так будьте любезны, не скажете ли вы мне имя и адрес вашей матери?

– Миссис Мэгги О’Нил, – продиктовала Джастина. – Джиленбоун, Австралия, Новый Южный Уэльс, Дрохеда. – Она раздельно повторила незнакомые ему названия.

– Еще раз прошу принять мое глубочайшее соболезнование, мисс О’Нил.

Щелчок отбоя, ровное однообразное гудение – линия свободна. Джастина сидит на полу, трубка соскользнула на колени. Тут какая-то ошибка, все должно разъясниться. Не мог Дэн утонуть, он же плавает, как чемпион! Конечно, это неправда. «Нет, Джастина, все правда, сама знаешь, ты с ним не поехала, не уберегла его, и он утонул. Ты всегда оберегала его с тех пор, как он был совсем крохой, тебе и теперь надо было быть с ним. Если б ты не сумела его спасти, так была бы там и утонула с ним вместе. А ты с ним не поехала только потому, что рвалась в Лондон, чтобы заполучить Лиона к себе в постель».

Как трудно думать. Все трудно. Ни с чем не сладишь, даже ноги не слушаются. Никак не подняться с полу, никогда уже ей не подняться. В сознании ни для кого нет места, кроме Дэна, все мысли теснее и теснее кружат вокруг Дэна. И вдруг она подумала о матери, обо всех дрохедских. «О Господи! Туда сообщат, сообщат маме, всем им. И мама даже не увидела на прощание, какой милый он был в тот памятный день в Риме. Наверное, дадут телеграмму джиленбоунской полиции, и старый сержант Эрн влезет в свою машину, покатит в Дрохеду и скажет моей маме, что ее единственный сын умер. Не ему бы, почти чужому человеку, приносить ей такую весть. «Примите мое искреннее глубочайшее соболезнование, миссис О’Нил, ваш сын умер». Легковесные, пустые учтивые слова… Нет! Не допущу я, чтобы и она узнала это от чужих, ведь она и моя мать! Только не так, не так, как пришлось это услышать мне».

Она дотянулась до аппарата, сняла его со столика на колени к себе, прижала к уху трубку.

– Станция? Пожалуйста, междугородную. Алло? Мне нужно срочно связаться с Австралией. Джиленбоун, двенадцать-двенадцать. И пожалуйста, пожалуйста, поскорей.

Мэгги сама сняла трубку. Час был поздний, Фиа уже легла. А Мэгги в последнее время не хотелось ложиться рано, она предпочитала подолгу сидеть, слушать сверчков и лягушек, дремать над книгой, вспоминать…

– Да?

– Вас вызывает Лондон, миссис О’Нил, – сказала Хейзел, телефонистка в Джилли.

– Здравствуй, Джастина, – спокойно сказала Мэгги. Джасси звонила, хоть и не часто, узнать, как дела.

– Мама? Мама, ты?

– Да, я слушаю, – мягко сказала Мэгги. Сразу чувствуется, Джастина чем-то расстроена.

– Мама, о мама! – Странный звук, то ли вздох, то ли рыдание. – Дэн умер, мама! Дэн умер!

Земля разверзлась под ногами. Бездонная, бездонная пропасть. Мэгги проваливается в бездну, глубже, глубже, края смыкаются над головой, и уже вовек не выбраться, до самой смерти. Что еще могли ей сделать бессмертные боги? Она не понимала, когда спрашивала об этом. Как смела она спрашивать, как смела не понимать? Не искушай богов, они этого не любят. Когда она не поехала посмотреть на него в лучшую минуту его жизни, разделить его радость, она и впрямь воображала, что расплатилась за все сполна. Дэн будет свободен и от расплаты, и от нее. Она не увидит его лица, самого дорогого на свете, и тем заплатит за все. Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь – слишком поздно.

– Джастина, родная, успокойся, – с силой сказала она, голос ее не дрогнул. – Успокойся и расскажи толком. Ты уверена?

– Мне позвонили из австралийского консульства… там решили, что я ближайшая родственница. Какой-то ужасный тип все добивался, как я хочу поступить с телом. Он все время говорил про Дэна «тело». Как будто оно уже не Дэна, а неизвестно чье. – Мэгги услышала рыдание. – Господи! Наверное, этому бедняге тошно было мне звонить. Мама, мама. Дэн умер!

– Но как, Джастина? Где? В Риме? Почему Ральф мне не позвонил?

– Нет, не в Риме. Кардинал, наверное, еще ничего не знает. Тот человек сказал, Дэн утонул, спасая утопающих. У него было два месяца свободных, мама, и он просил меня поехать с ним, а я не поехала, я хотела играть Дездемону и хотела быть с Лионом. Если б только я была с Дэном! Будь я там, может, ничего бы не случилось. Что же мне делать?!

– Перестань, Джастина, – сурово сказала Мэгги. – Брось эти мысли, слышишь? Дэн бы возмутился, ты и сама знаешь. Несчастье всегда может случиться, а отчего и почему, мы не знаем. Сейчас важно, что ты жива и здорова, я не потеряла обоих. Теперь ты одна у меня осталась. Ох, Джасси, Джасси, это так далеко! Мир слишком велик, слишком. Приезжай домой, в Дрохеду! Мне тошно думать, что ты там совсем одна.

– Нет, мне надо работать. Работа – единственное мое спасенье. Без работы я сойду с ума. Не надо мне никого, не надо никакого утешения. Ох, мама! – Она горько заплакала. – Как мы будем жить без него?

«В самом деле, как? И жизнь ли это? Бог дал. Бог и взял. Прах еси и в прах возвратишься. Жизнь – для нас, недостойных. Жадный Бог берет себе лучших, предоставляя этот мир нам, прочим, чтобы мы здесь пропадали».

– Никто из нас не знает, долго ли нам жить. Большое тебе спасибо, Джасси, что позвонила, что сама мне сказала.

– Мне невыносимо было думать, что тебе скажет кто-то чужой, мама. Немыслимо услышать такое от чужого. Что ты теперь будешь делать? Что ты можешь сделать?

Напрягая всю волю, Мэгги силилась через мили и мили как-то согреть и утешить в далеком Лондоне свою погибающую девочку. Сын умер, дочь еще жива. Надо ее спасти. За всю свою жизнь Джастина любила, кажется, одного только Дэна. Больше у нее никого нет, даже мать она не любит.

– Джастина, милая, не плачь. Не убивайся так. Дэн ведь этого не хотел бы, правда? Вернись домой, и тебе станет легче. И мы перевезем его домой, в Дрохеду. По закону теперь он опять мой, он уже не принадлежит церкви, и она не может мне помешать. Я сейчас же позвоню в наше консульство и в посольство в Афинах, если сумею пробиться. Он непременно должен вернуться домой! Просто думать не могу, чтобы его похоронили где-то далеко от Дрохеды. Здесь его дом, и он должен вернуться домой. Приезжай с ним, Джастина.

Но Джастина съежилась в комок на полу и только головой качала, как будто мать могла ее видеть. Домой? Никогда она не сможет вернуться домой. Если б она поехала с Дэном, он был бы жив. Вернуться домой – и чтобы приходилось изо дня в день, до конца жизни, смотреть в лицо матери? Нет, даже думать невыносимо.